Однако государственный аппарат в XVIII веке был немыслим без трудолюбивых, полностью преданных монарху профессиональных чиновников. Юнкеры в силу названного выше обстоятельства не всегда годились на эту роль, к тому же подавляющее большинство из них предпочитало делать военную карьеру или управлять собственными владениями. Сидеть в кабинете над грудой пыльных бумаг считалось не слишком достойным занятием для человека, чьи предки являлись практически неограниченными феодальными властителями. Именно поэтому в прусском государстве все большее значение приобретали выходцы из буржуазных слоев, которые формировали потомственную бюрократию. Их доля была велика и среди представителей свободных профессий и технической интеллигенции, от которой в возрастающей степени зависела мощь государства. Многие из них впоследствии получали дворянские титулы.
Крылатой стала фраза о том, что опорой прусского короля являются два войска – стоящая под ружьем армия солдат и сидящая в кабинетах армия чиновников. Это были не только профессиональные, но во и многом социальные группы, игравшие доминирующую роль в Пруссии рубежа XVIII–XIX веков – консервативное остэльбское юнкерство и просвещенная бюрократия, многие представители которой прекрасно обходились без приставки «фон» к своей фамилии.
Знакомство с главными опорами монархии Гогенцоллернов носит в рамках этой книги далеко не случайный характер. Дело в том, что семья, в которой появился на свет будущий «железный канцлер», была воплощением союза этих двух социальных групп.
* * *
Разветвленный род Бисмарков впервые упоминается в письменных источниках в XIII веке. С тех пор он принадлежал к числу наиболее влиятельных дворянских семей Старой Марки – исторической территории у берегов Эльбы, расположенной на севере современной федеральной земли Саксония-Ангальт. Старую Марку иногда называют «колыбелью прусского государства», поэтому неудивительно, что многие представители рода Бисмарков отличились на службе династии Гогенцоллернов. В первую очередь речь шла об офицерской карьере – прадед «железного канцлера» сражался на полях Войны из испанское наследство и Северной войны, дед участвовал в Семилетней войне.
Отец, Карл Вильгельм Фердинанд фон Бисмарк, появился на свет в 1771 году и, казалось, должен был последовать примеру своих предков. Действительно, в двенадцатилетнем возрасте он был зачислен в кавалерийский полк, однако уже в 23 года в звании риттмейстера покинул службу и отправился в свои владения, ядром которых было поместье Шёнхаузен на восточном берегу Эльбы. Уже этот поступок многое говорит о Фердинанде. Не слишком образованный, лишенный честолюбивых помыслов, добродушный, спокойный и уравновешенный, он предпочитал размеренный покой деревенской жизни городской сутолоке и армейской дисциплине. Некоторые современные историки называют его воплощением прусского помещика, знавшего винный погреб в своем доме гораздо лучше, чем библиотеку.
Когда Фердинанду было 34 года, он женился на Луизе Вильгельмине Менкен, которой на тот момент исполнилось всего шестнадцать. Вильгельмина была противоположностью мужа и по социальному происхождению, и по личным качествам. Семейство Менкенов не имело ни дворянских титулов, ни богатой родословной и проявило себя, в первую очередь, на ниве наук и государственной службы. Отец Вильгельмины, Анастасиус Людвиг Менкен, был личным советником Фридриха II и убежденным сторонником либеральных реформ. Он играл весьма значительную роль во внутренней политике Пруссии второй половины XVIII века, и только сравнительно ранняя смерть помешала ему стать политиком первой величины. Свои прогрессивные для того времени взгляды он передал и дочери, которая, оставшись без отцовской поддержки, была вынуждена выйти замуж за провинциального юнкера.
Мать Отто фон Бисмарка была интеллектуально одаренной, образованной и амбициозной женщиной, которую, в отличие от мужа, совершенно не радовала сельская идиллия. Она выросла в большом городе и с удовольствием провела бы там всю жизнь. Но судьба распорядилась иначе; видимо, во многом поэтому ее живой и подвижный характер стал со временем приобретать черты болезненной истеричности. «Она не была приятной женщиной; очень умная, но очень жесткая» – вспоминала много лет спустя одна из ее знакомых. Ее энергия искала и не находила достойного выхода. Будучи женщиной неуравновешенной, порой экзальтированной, она в течение определенного времени даже считала себя наделенной пророческими способностями. Ее супруг по этому поводу однажды язвительно заметил: лично ему весьма жаль, что прорицания не касаются цен на овечью шерсть.
В любом случае, двести лет назад у европейской женщины было не так много возможностей для реализации своих амбиций. Одна из них, едва ли не главная, заключалась в воспитании детей. Здесь у матери Бисмарка наблюдалась определенная двойственность – с одной стороны, она не желала быть нянькой, уделяющей все свое время отпрыскам, с другой, хотела гордиться ими. Вильгельмина стремилась сделать сыновей воспитанными в духе времени интеллектуалами, которые смогли бы повторить блестящую карьеру ее отца. При этом мнение и склонности самих детей не учитывались, а воспитание осуществлялось довольно жесткими методами, что уже в детские годы привело к отчуждению, даже враждебности между матерью и сыном.
Отто не чувствовал материнской любви, отчего, по всей видимости, очень сильно страдал. Мальчик вовсе не желал становиться орудием для удовлетворения амбиций Вильгельмины. Много лет спустя он в письме к невесте вспоминал: «Моя мать была красивой женщиной, которая любила внешний блеск, у нее был ясный живой ум, но почти не было того, что берлинцы называют доброй душой. Она хотела, чтобы я много учился и многого достиг, и мне часто казалось, что она жестока и холодна ко мне. В детстве я ее ненавидел, позднее я успешно вводил ее в заблуждение».
Отношение к отцу у маленького Отто, напротив, было теплым, особенно в ранние годы. Нельзя сказать, что Фердинанд уделял воспитанию сына большое внимание, однако его «безграничная и незаинтересованная добродушная нежность» представляла яркий контраст с жесткой требовательностью матери. Тем не менее, отец был далек от того, чтобы стать для сына идеалом мужчины, – он был не только добродушен, но и ленив, а его образ жизни и способности оставляли желать лучшего. Внушить сыновьям уважение и стать для них авторитетом он не смог. Кузина Отто, Хедвиг фон Бисмарк, так описывала родителей мальчика: «Мать была для детей, даже своих собственных, чужим человеком. В моих воспоминаниях она осталась холодной женщиной, мало интересующейся окружающими ее людьми. Я не могу припомнить случая, чтобы она хоть раз проявила по отношению к нам теплоту. Совсем другое дело – дядя Фердинанд! У него всегда было для нас доброе слово или веселая шутка, и мы с Отто любили скакать у него на коленях. Вильгельмина Бисмарк была высокой и светловолосой, однако не обладала, как теперь часто утверждают, красивыми голубыми глазами, которые отличали ее сына Отто; она часто расстраивалась по различным поводам, а затем становилась безучастна. Столь часто употребляемое сегодня слово «нервозный» я впервые услышала именно применительно к ней. Повсюду говорилось о том, что этой нервозностью она осложняет жизнь не только себе, но еще в большей степени мужу и детям».
Отношения с родителями наложили отпечаток на всю дальнейшую биографию Бисмарка, идентифицировавшего себя именно с прусским юнкерством, с отцовской линией и отвергавшего все, что ассоциировалось с матерью. Последнее выразилось в сохранившейся у него до конца жизни нелюбви к упорному и кропотливому труду, к либеральным идеям и их носителям – в первую очередь профессиональным парламентариям. Весьма негативные эмоции испытывал Бисмарк и к либеральничающим чиновникам, вызывавшим у него ассоциации с дедом по материнской линии, которого ему в детстве часто ставили в пример. Невысоко ценил он и интеллектуалов-теоретиков, пытающихся с высоты своей учености судить о практических вопросах; слово «профессора» всегда носило в его устах уничижительный оттенок.
Кроме того, весьма негативные эмоции вызывали у него семейные отношения, в которых женщина играла доминирующую роль. Травмы, полученные в детстве, не затягивались долгие годы, и даже в весьма солидном возрасте Бисмарк отзывался о Вильгельмине с эмоциональной резкостью. В то же время нельзя отрицать то обстоятельство, что именно от матери он унаследовал живой и подвижный ум, способность быстро разбираться в сложных проблемах и принимать решения, изобретать оригинальные варианты.
* * *
Впрочем, мы забежали немного вперед. Пора вернуться к тому 1 апреля 1815 года, когда в родовом поместье на свет появился Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен – второй сын в семье. Первый, Бернгард, был на пять лет старше Отто; они довольно много общались друг с другом в молодые годы, однако по-настоящему близкими людьми не стали, и их биографии радикально различаются. Бернгард был ярко выраженным сыном своего отца, во многом повторившим его жизненный путь. Для Отто эта дорога оказалась слишком узкой.
Год спустя после рождения второго ребенка семейство отправилось на восток страны, в Померанию, где находилось унаследованное от отца Вильгельмины поместье Книпхоф. Эта провинция считалась сельской глубинкой прусского государства, и с ней будет связано очень многое в последующей биографии Бисмарка. Померанию он воспринимал как райский уголок, место отдыха и уединения, вдали от суматошной городской жизни. Именно такой отпечаталась сельская идиллия Книпхофа в его первых детских воспоминаниях. Мальчик мог резвиться на свежем воздухе, гулять по лесам и лугам, свободно играть.
Все это закончилось, когда маленькому Отто исполнилось семь лет. Из померанской идиллии мать отправила его в Берлин, в интернат Пламанна. Одновременно по настоянию Вильгельмины поместья были сданы в аренду – устав от деревенской глуши, она страстно желала вернуться в столицу. Необходимость следить за образованием сыновей стала отличным предлогом.
Нужно сказать, что такое образование было не совсем типичным для детей прусских помещиков, которым обычно нанимали домашнего учителя. Основной контингент учеников в интернате составляли отпрыски людей из «третьего сословия» – чиновников и лиц свободных профессий. Более того, как вспоминал впоследствии сам Бисмарк, приставка «фон» к его фамилии не только не давала ему никаких привилегий в интернате, но, напротив, служила скорее отягчающим обстоятельством. Отправляя сына в это учебное заведение, Вильгельмина, очевидно, намеревалась не только дать ему хорошее образование, но и уничтожить на корню возможные сословные предрассудки и подготовить мальчика к карьере государственного служащего. Ни то, ни другое ей не удалось.
Интернат, основанный Иоганном Эрнстом Пламанном в 1805 году, был довольно любопытным образовательным заведением Принципы воспитания в нем формировались под влиянием национального движения эпохи Освободительных войн. Пламанн высоко ценил идеи как знаменитого швейцарского педагога Песталоцци, так и не менее известного «Яна – отца гимнастики» («турнфатер») – основателя огромной сети спортивных союзов с национально-патриотической направленностью. В первые годы существования учебного заведения учеников воспитывали в духе немецкого патриотизма, делая ставку на развитие самостоятельного мышления и регулярную закалку как духа, так и тела. Однако в эпоху реакции, последовавшей за Венским конгрессом, сохранить прежнюю идейную основу воспитания оказалось невозможным. Интернат все больше превращался в гражданский аналог кадетского корпуса, где основной акцент делался на воспитании характера путем постоянной муштры.
Резкий контраст с «потерянным раем» Книпхофа шокировал маленького Отто. Интернат он воспринимал как враждебную среду, в которой его пытались сломить и переделать по чуждым ему лекалам. Учебное заведение находилось на окраине Берлина, и, когда мальчик видел в окно упряжку быков, тащившую плуг, он вспоминал о сельской идиллии, и на глаза его невольно наворачивались слезы. Несколько десятилетий спустя, уже будучи главой прусского правительства, он вспоминал: «Мое детство было погублено в учреждении Пламанна, которое казалось мне исправительным домом». В одной из бесед он рассказывал: «В шесть лет я попал в учебное заведение, где учителя были демагогами из физкультурного движения, ненавидевшими дворянство и воспитывавшими нас ударами и пинками вместо слов и внушений. Утром детей будили ударами рапир, которые оставляли после себя синяки, поскольку учителям было скучно делать это иным способом. Физкультура должна была быть отдыхом, но учителя вновь наносили удары железными рапирами! Моей прекраснодушной матери быстро стало неудобным воспитание детей, и она отказалась от него». Естественно, что Отто не воспринял идеи либерального национализма, все еще лежавшие у Пламанна в основе образования. Более того, вполне возможно, что эти идеи уже тогда начали вызывать у него подсознательное отторжение.
В 1827 году Бисмарк, наконец, покинул интернат и продолжил свое образование в гимназии Фридриха-Вильгельма, считавшейся одной из ведущих элитных школ Пруссии. Три года спустя он перешел в старейшую берлинскую гимназию «У Серого монастыря», где в 1832 году получил аттестат зрелости. Это были достаточно типичные для своего времени гуманитарные школы, где давалось классическое образование с упором на древние языки. О жизни Бисмарка-гимназиста известно немного, помимо того, что будущий канцлер отличался достаточно высокими способностями, однако явной нехваткой прилежания и дисциплины. Так, в древнегреческом языке, который Отто считал совершенно ненужным, его успехи были более чем скромными. Из школы он вынес ненависть к ранним утренним подъемам – до конца своей жизни он оставался ярко выраженной «совой».
В целом, как свидетельствует аттестат, по большинству предметов у Бисмарка были довольно посредственные оценки. Учителя отмечали одаренность юноши, но в то же время отсутствие у него склонности к упорной учебе. Действительно, банальная зубрежка вызывала у будущего канцлера отвращение. Он, как и в дальнейшем, старался заниматься только тем, что его действительно интересовало. Его одноклассник и один из немногочисленных близких друзей, Мориц фон Бланкенбург, вспоминал впоследствии: «Он уже тогда казался мне загадочным человеком: никогда я не замечал, чтобы он работал, зато часто видел его гуляющим – и тем не менее он знал все и успевал сделать все задания». Классическое образование не оставило значительного следа в последующей деятельности Бисмарка; ему была чужда склонность к изящным искусствам, идеалистической философии и теоретическим построениям глобального характера. Практические вопросы занимали его гораздо больше.
«В качестве естественного продукта нашей системы образования я к пасхе 1832 года закончил школу пантеистом. Если я и не был республиканцем, то все же был тогда убежден, что республика есть самая разумная форма государственного устройства. (…) Я вынес наряду с этим немецко-национальные впечатления. Но эти впечатления оставались в стадии теоретического созерцания и были не настолько сильны, чтобы вытравить во мне врожденные прусско-монархические чувства. Мои исторические симпатии оставались на стороне власти» – писал Бисмарк на склоне лет в своих мемуарах. Впрочем, «Мысли и воспоминания» – источник крайне ненадежный, продиктованный стремлением произвести определенное впечатление на современников, а не беспристрастно рассказать о своем прошлом.
Скорее всего, у молодого выпускника гимназии не было четко сформировавшихся политических взглядов. С одной стороны, на него влияли популярные среди образованной молодежи национальные идеи, с другой – желание идентифицироваться с прусским юнкерством. Свое будущее Бисмарк тоже, видимо, рисовал себе весьма смутно. В любом случае, поначалу он продолжал следовать путем, предписанным матерью, продолжив образование в немецких университетах. Выбор направления был предопределен: непременной предпосылкой для поступления на государственную службу являлось изучение юриспруденции.