— Я так понимаю, это пока не более чем общая идея. Когда я увижу детальный план?
Райан мысленно прикинул сроки — необходимые, чтобы команда экспертов из Госдепа, ЦРУ, Армии и Флота проработала все частности. Ну а камбоджийцам придется уже в самые ближайшие дни покидать Париж — время не ждет. Париж, хотя уже и не столь великолепный, как в лучшие свои времена, но пока еще по-прежнему столица мировой культуры, где интеллектуал из Штатов мог общаться с такими, как Кенг Вансак, Салот Сар, Иенг Сари — азиаты, пытающиеся перенести учение Маркса, Ленина и Троцкого на свою почву с такой беспощадностью, что страшно представить, что будет при их успехе, тут наверное дантов ад покажется раем.
И пусть. Как сказал Бисмарк — чтоб где-то построить коммунизм, надо выбрать страну, которую не жалко. И что такое какая-то Камбоджа, когда на кону интересы Соединенных Штатов?
Салот Сар. Из "Коммунистического Манифеста красных кхмеров".
Деревни окружают города.
В деревне — труженики, выращивающие рис. В городе — паразиты, сидящие на их шее. Перекупщики, торговцы, чиновники, неправедные судьи, палачи-солдаты.
Крестьянин честен, не зная грамоты. Лжецы придумали письмо. Писаные законы, по которым труженик всегда должен, всегда неправ. Закон всегда против крестьянина — и даже когда иначе, разве может житель деревни найти справедливость в городском суде?
Коммунизм учит, что все люди братья, все равны. Как всегда было в деревенской общине — но не в городе, где каждый готов убить соседа за свою прибыль и собственность, за богатство свое и семьи. Собственность делает людей врагами — потому, должна быть запрещена. Родство заставляет считать кого-то более ценным, чем все общество — и потому оно должно быть запрещено. Из каждой тысячи людей сейчас, за вычетом явных врагов, которые должны быть немедленно убиты — девятьсот девяносто девять, это лишь заготовки для будущего человека-коммунара.
Есть лишь одно средство перевоспитания — общий деревенский труд. Который даже из обезьяны сделал человека — из заготовки сделает коммунара. Общий труд, от восхода до заката, на благо коллектива, ничего для себя. Кто не выдержит этого испытания, тот не должен жить. Те, кто отрицают наши правила, не должны существовать — не только люди, но и страны, народы. Те, кто на словах клянутся в верности коммунизму, а на деле поступают иначе — должны умереть первыми.
Деревни окружают города сегодня. Завтра городов не будет.
Анна Лазарева. Львов, 15 августа 1953.
Ехать было приятно — скорый поезд, мягкий вагон, купе (которое я, пользуясь своим положением, в одиночку занимала). Соседи с одной стороны Смоленцевы, Юра с Лючией, с другой Кунцевичи, Валя с Марией. Которая попала в наш состав как медработник (а поскольку из госпиталя при нашей Конторе, то "наш" человек, с нужными допусками). Выбор свой сделав — она ведь готовилась с сентября в институт поступать, но решила, что лучше с мужем. Ну а дальше, посмотрим: или при нашем Валечке лишь женой и домохозяйкой останешься, сына ему родишь, или все ж на следующий год поступишь. Ну и третий вариант, если в этом деле себя покажешь, и сама пожелаешь, то станешь нашим полноценным кадром, агентессой "инквизиции". Что не исключает и мединститут — нам образованные люди нужны.
Надеюсь, при посвящении девочку слишком пугать не будут? А то устроили — нет, не шутейный обряд вроде масонской ложи, описанной у Льва Толстого, а вполне серьезный разговор о трудной доле "агента внутренней разведки" и неимоверных опасностях, даже превышающих таковые у агентов разведки внешней. После того, как сам Пономаренко устроил виновным разнос, от обряда отказались — но уже прошедшим его никто ничего не разъяснял.
А опасности — они всюду бывают. Лично меня, если не считать партизанского отряда в Белоруссии (я тогда в Конторе еще не работала), за все годы трижды убить пытались — и что? Уже когда я Лазаревой была а не Смелковой, случилось мне на улице встретить Аркашу Манюнина, бывшего своего одногруппника по ленинградскому универу еще до войны — с его умом, по науке пошел, с близорукостью, на фронт не попал. В пятьдесят втором я снова с ним пересеклась по делу — перед тем, как в Берлин лететь, потребовалась мне консультация, разговорный и военный немецкий я очень хорошо знаю, а в высокой литературе плаваю, все ж не доучилась я, с второго курса инъяза ушла. У Аркаши жизнь по накатанной — там же на кафедре доцентом, кандидат уже, докторскую готовит, утром из дома, вечером домой, женат, сын уже родился — и с палочкой ходит, в рассеянности под машину попал, и шутит еще, хорошо что живой остался, ребра срослись, сотрясение прошло, а нога пока не в норме. А на мне с сорок четвертого (того самого киевского дела) приговор от ОУН так и висит (и Пономаренко тогда всерьез сказал, на территории Украины мне лучше не появляться), ну так где сейчас эти бандеровцы и персонально, Василь Кук, что тот приговор мне вынес? А я еду сейчас в город Львов, поскольку для дела надо.
Прибыли, проводница по вагонам прошла, объявляя. Собраться, одна минута — плащ накинула, шляпку надела, большую сумку с "походными" вещами на плечо. Есть еще чемодан в багаже, там же где прочее имущество нашей "киногруппы с Ялтинской студии". Из купе выхожу — Юра, Валя и Лючия в коридоре меня уже ждут, как охрана.
— А вообще, я ребятам скажу, чтоб около вас были двое. Пономаренко указал — будет снова "ленинград", мне отвечать. Так что, Анна Петровна, вы уж нас не подводите.
Это в пятидесятом было — когда мы с Люсей решили возле Невы погулять, от приставленной к нам охраны бессовестно сбежав. Так про то, что после было, в нашей Конторе до сих пор вспоминают. А ленинградские товарищи наверное, еще больше. И наказал нас Пономаренко сверх уставного порядка — сильно подозреваю, что когда мы с Люсей в кино снимались, сценарий изменить он с твоей подачи, Валечка, велел, увековечив нас в образе, "советские женщины не монашки, а мерилин". Но больше получать взыскания не хотим — и Львов не Ленинград, хотя и говорят, что бандеровщину придавили уже… но вспомню, как Василь Кук хотел моего сыночка убить, так дрожу. Ну если и тут щиросвидомые виноваты — я им такое устрою, Киев сорок четвертого милосердием покажется! Полномочий у меня хватит — документ с подписью "И.Ст", на последний случай в кармане лежит.
— Товарищ Шевченко? Я Кармалюк, порученец от ЦК.
Шевченко, это по документам, я. Так же как в Киеве тогда "Ольховской" была. А имя-отчество оставила свое, чтоб не путаться. По легенде, всего лишь администратор киностудии. Но те, кто надо, предупреждены — и товарищ Федоров тоже.
— А насчет багажа и имущества не беспокойтесь, доставим в полном порядке. Вам уже номера в "России" готовы.
К соседнему перрону почти одновременно с нашим прибыл поезд "Краков-Москва". Там стояло оцепление, причем не только милиция, но и ребята в штатском с красными повязками, и карманы характерно оттопырены — впрочем, иметь пистолет для коммунистов и комсомольцев (особенно, сотрудничающих с милицией и ГБ) закон дозволял. Но кого же они так встречают — ведь таможенный и пограничный контроль на границе должен быть, а не здесь? И товарищ Кармалюк увидев, скривил физиономию, будто лимон съел. Вижу, милиционеры и красноповязочные какую-то семью крестьянского вида, на перрон вышедшую, грубо назад заталкивают, слышу причитания и плач. А под соседний вагон кто-то нырнул, да не налегке, а с узлами — за ним погнались, крики, ругань, милицейский свисток!
— Опять бандеровцы — скривился Кармалюк — не бойтесь, товарищ Шевченко, это мы их просто зовем так. Из Польши всякие, кто захотели советского гражданства. Так мы не против — но только не здесь, а в Сибири или Казахстане, и без компактного проживания. А некоторым это не нравится, здесь заныкаться норовят — сначала разжалобив "дозвольте по ридной земле пройти", а после деру! Нет уж, шалишь, если у тебя указано в бумаге, Караганда или Барнаул, то раньше ты из вагона и не выйдешь.
— А кого поймают, их назад в Польшу шлют? — спросила Мария.
— Зачем? — ухмыльнулся Кармалюк — это уже уголовная статья выходит, незаконное проникновение на территорию СССР. Так же как и те, кого после у родни поймают. Поскольку — беспаспортные, и вне разрешенного места проживания. По закону все.
Маша девочка городская, в шестнадцать лет как положено получила паспорт гражданина СССР, дающий право свободно перемещаться по всей советской территории. Есть он и у всех отслуживших в армии, у бывших фронтовиков само собой, и даже у тех, кто сумел хоть временно в городе поработать, после его не отбирают. Кто замуж выйдет за городского, тоже паспорт получает. И никто не будет к ответу привлекать мать, сестру или иную родственницу, решившую кого-то в городе навестить. Но если "лишенец" на запретной территории попадется — а таких тоже хватает, если деревенский и в армии не был, то самый вероятный случай, что в тюрьме сидел, или в войну с немцами сотрудничал, но на высшую меру или долгий срок не заслужил, или пособник или член семьи всяких там "лесных", административно высланный в отдаленные районы, ну в общем, тот кто в чем-то провинился перед Советской Властью или по иной причине не пользуется ее доверием — то три года ему суд пишет автоматом. А польские украинцы, это случай особый, они там почти поголовно повязаны были в структуры ОУН-УПА, против панского гнета, зачем нам на свое территории такой горючий материал? Потому, не было здесь никакого массового обмена украинцев на поляков, принимаем сугубо индивидуально, с персональным рассмотрением, и заселением без мест компактного проживания, там, где рабочие руки нужны.
— Жалко, что из-за всяких там, приличные люди неудобства испытывают — тем временем разливается Кармалюк — для "наших" бандеровцев в поезде последние вагоны выделяют, три или четыре, в Москве их к сибирскому составу перецепят, ну а в прочих же, едут обычные пассажиры. Так эти сподобились всеми правдами и неправдами в голову поезда пробираться, чтобы тут сойти.
А Маша смотрит на тот поезд — и показалось мне, слеза у нее в глазу мелькнула. После побеседую с девочкой наедине — что жалость, это конечно, вещь достойная и часто полезная, но не тогда, когда ослепляет. Ну а я привыкла уже — своим все, нейтральных не трогать, врагов убить. И Валечка твой ненаглядный того же мнения — ты после спроси его о китайских приключениях, и отчего он за них никакой награды не получил. Если не хочешь с ним разлада. Ну а эти — не стоят слов, взгляни, и мимо, какому дантову кругу соответствует? Поехали — нас дела ждут.
Отчего-то я представляла Львов подобием старого Парижа — узкие улочки, старинные дома, и катакомбы, где скрываются банды таких мерзавцев, как Кук. Увидела же (по пути, как нас на машинах от вокзала везли) вполне современный город, с фабричными трубами на окраинах. Нас поселили в отеле "Россия", на площади Мицкевича — рядом бывшая Ратуша, сейчас там самая главная Советская Власть сидит, и по традиции на площади должен быть памятник, а тут их было целых два, и не на постаментах, а на колоннах, поэту, в честь которого названа площадь, и статуя Богородицы. Посреди круглый фонтан, украшенный барельефами дельфинов, зеленые газоны, рядом с нашим отелем, еще один, гостиница "Европейская", за ним здание пассажа (сейчас магазин "Детский мир"). Меня разместили в номере, в котором, как сказали, останавливался австрийский император Франц-Иосиф, когда приезжал в Львов — можете представить, что там была за роскошь. Хотя я тут же подумала, в этих комнатах можно незаметно целую банду разместить в засаде. А мебель из прочного дуба — пожалуй, и пуля из маленького браунинга, какие я и Лючия постоянно носим при себе, эти доски не пробьет.
И когда пришло время визита к местной власти (не только представиться, но и взаимодействие организовать), нам даже не нужен был транспорт, лишь пешком по площади пройти. Была прекрасная погода, солнце и тепло (мы с Лючией даже плащи не стали надевать). Я, римлянка с мужем, Валя Кунцевич, еще Аркадий Стругацкий и товарищ режиссер (как можно без них — тем более, товарищи в курсе и под подпиской), нас сопровождали четверо ребят из киногруппы ("песцы", старшим Мазур). Товарищ Кармалюк сначала выразил недоумение — это лишнее, взгляните в окно, сколько тут милиции и военных патрулей. На что Валя ответил — а вы еще вспомните эрцгерцога в Сараево, тоже там полицаи стояли как столбы, и помогло? Тут я и посторонних прохожих вижу — а если кто-то из них окажется, как Гаврила Принцип?
Мы шли по брусчатке площади. Ярко светило солнце, журчал фонтан.
— Двое слева, тридцать метров — вдруг сказал Валька — внимание!
Двое парней шли к фонтану, нам наперерез. Слишком быстро, целеустремленно, и лицо у одного было напряжено. Одеты легко (то есть, автомат не спрячешь), а для пистолета слишком далеко, для уверенной работы. А вот гранату добросить могут вполне. Лючия рассказывала, как в Риме, прямо на площади перед Дворцом Правосудия, на них напал арабский террорист.
— Как начнется, ложитесь — бросил Смоленцев мне и Лючии — работаем лишь мы.
— Гоголев, твою мать! — заорал Кармалюк, обращаясь к милиционеру рядом — ты, что, этих не видишь? Опять идут!
Старшина, отдававший нам честь, обернулся — и выхватил не ТТ, а свисток. Двое парней бросились к фонтану, а на них со всех сторон набегали милиционеры. Один успел взмахнуть рукой и кинул в воду букет алых цветов, кажется гвоздик, второго скрутили раньше. Руки за спину, и потащили куда-то прочь.
— Хулиганье! — сказал Кармалюк — раньше свой мусор к богоматери клали, мы уж устали убирать. Так теперь надумали, в фонтан — а нашим, казенное обмундирование мочить, туда залезая. Сволота рагульская!
Хорошо, мне не пришлось платье испачкать, падая в пыль. А не похожи эти ребята на хулиганов — да и где это видано, чтобы апаши бесчинствовали днем, перед домом власти, и где милиции едва ли не больше чем прохожих? Зато мне вспомнилось (из прочитанного) что это место было традиционным для всяких протестных собраний, еще с 1848 года, и особенно среди молодежи. Смущали лишь красные цветы — я знала, что у бандеровцев этот символ совершенно не принят. Что ж, товарищ Первый Секретарь, придется вам ответить на некоторые вопросы.
Товарищ Федоров, Первый Секретарь Галицко-Волынской ССР, встал из-за стола, приветствуя нас. Хорошо знакомый мне по Киеву сорок четвертого, он тогда пост принимал у меня (не у предателя же Кириченко), когда мы там бандеровский мятеж давили. Поздоровался со мной, с Лючией, Юрой, Валькой (тоже, знакомы с ним были по тому делу), я представила Стругацкого и товарища режиссера.
И пожалуйста, не надо официального, "товарищ инструктор ЦК", можно просто по имени-отчеству. Тогда в Киеве я даже к старым и заслуженным партийным товарищам относилась без особого почтения — если они у себя под носом бандеровщину просмотрели, а то и видели что-то, но думали, так будет лучше. Но Алексея Федоровича, партизанского генерала, Дважды Героя и автора известной и здесь книги про подпольный обком — я очень уважаю. И в измену таких людей поверить не могу никак — иначе же и впрямь впору, СССР ще вмерла, тьфу!
Так что, уважаемый Алексей Федорович, давайте опустим вводную часть беседы об успехах социалистического строительства, и перейдем непосредственно к делу. К докладной записке, за вашей подписью — хотелось бы услышать подробнее о текущей обстановке, что тут не так?
— Нет тут бандеровщины — сказал Федоров — Львов и окрестности еще до меня, после киевских событий чистили так, что лишь стружка летела. Тут все же центр, и партийная власть, и советская, и командование Прикарпатского ВО — порядок у себя под боком наводили жестоко. И Львов, это совсем не украинский город — по переписи, тут украинцы в меньшинстве, так еще до войны было. Тогда здесь бал правили поляки и немцы, еврейская община была многочисленной, даже армяне живут, с незапамятных времен. Сейчас же, русских большинство (а если украинцы, то восточные) — вот не сочтите за славословие, но с Победы мы тут заводов построили: механический, танкоремонтный, авиаремонтный, телеграфной аппаратуры, электроизмерительных приборов, автопогрузчиков, еще обувная фабрика, колбасно-консервная, ювелирная, и конечно, Львовсельмаш. Все это, заметьте, уже в советское время — до нас тут были в лучшем случае, кустарные мастерские. Еще автобусный завод в следующем году будет готов. И работать на всем этом едут наши, советские люди с Востока, кто бандеровщину на дух не переносит. Поначалу да, трудно было, и убивали наших по ночам, и дома жгли. Так приходилось отряды рабочей самообороны организовывать — благо, многие воевали. Ну и помогало, повторю, что не могли здесь бандеровцы опереться не на украинцев. Поляки лесным "хероям" Волыньскую бойню не простят никогда, а евреи, большой погром сорок первого года. Еврейское население здесь было вырезано на девяносто девять процентов — не самими немцами, а их холуями.