Лёвка избавился от маячка, заплатив за это сумму, равную полугодовой зарплате, и в придачу к свободе приобретя бурый шрам на шее, непрекращающееся заикание и хромающую походку старого пирата.
— Он-но того с-стоит, — всякий раз отмахивался Лёвка, когда я пытался попенять ему на необдуманность подобного шага.
Зато теперь Лёвка спокойно ходит на работу и с завидной лёгкостью комментирует события каждого цветного дня.
Может быть, и сейчас по какой-то из улиц торопится, бежит на запад Лёвкин жук. Бежит, не зная, что маячок его «хозяина» давно утонул под слоем палых листьев на дне безвестного оврага за чертой города…
Рабочий день окончен. Запихиваю в сумку плохо помещающуюся туда красную папку с документами, набрасываю плащ и закрываю дверь в кабинет на два оборота. В кармане плаща дребезжит сотовый.
— Да?
— Т-ты видел? — раздается в трубке довольный Лёвкин голос.
— Чего видел?
— Ж-жёлтый з-закрылся. И с-синему совсем ч-чуток ост-талось.
— Так мы чего, опять пробовать будем?
— Б-будем! — почти вижу, как на том конце провода расплывается в улыбке Лёвка.
Мой друг одержим идефикс: уверен, что причина всего того, что происходит сейчас, — детский эксперимент с «предсказателем». Тысячу раз я пытался его переубедить, но всё без толку.
Полгода назад Лёвка выгреб из своей комнаты едва ли не все вещи — оставил только старый полированный стол и колченогую табуретку. Полгода он корпел над новым изобретением, таскал в дом металлические детальки, мотки медной проволоки и сотни, тысячи мелких цветных формочек. Важно именуя формочки «элементами», Лёвка раскладывал их по коробкам, следуя какой-то только ему понятной логике, периодически вынимал то одну, то другую, вставлял в прорезь на новом аппарате, чего-то ждал и, не дождавшись, возвращал элемент обратно в коробку.
А потом, когда все приготовления были, наконец, закончены, Лёвка долго и терпеливо объяснял мне свою теорию, которая, в конце концов, свелась к следующему: если в один из цветных дней подобрать все оттенки оставшихся без места на экране жуков и запустить прибор до того, как жуки отошлют сигнал в центр, всё кончится. Свернут базу и улетят с орбиты треугольные корабли-наблюдатели, осядут за городом мегаэкраны, с неба перестанут сыпаться осточертевшие всем и каждому жуки, а чёрно-белые дни вновь сменятся цветными. Одним словом, всё вернется на круги своя.
Я не очень верю Лёвке — уж больно фантастичной кажется его затея. Но, так или иначе, для успеха Лёвкиного предприятия я сделаю всё, что в моих силах.
Дома в нашем городе окрашены в двенадцать чистых цветов и располагаются однотонными районами.
— Гляди-ка, — встречает меня у здания Лёвка, — уже празднуют.
И в самом деле, в центре, прямо за утыкающейся в небо телевышкой, с крыш жёлтого комплекса то и дело срываются, уходят к облакам цветные звёздочки сигнальных ракет, гремят, перебивают друг друга включённые на полную мощность многоголосые радиостанции, спешат в центр довольные, улыбающиеся люди. Наверняка, жёлтые.
В вагоне метро голос диктора доносит до нас последние новости: закрыты синий и красный сектора. Устало прислонившаяся к сомкнувшим створки дверям рыжая девчушка взвизгивает и вешается на шею долговязому парню. Ну, что ж, их тоже можно поздравить. Похоже, сегодня им повезло.
Рекламный монитор на выходе со станции подбрасывает новую информацию: полностью закрылся розовый сектор, совсем чуть-чуть не хватает коричневому, за ними следуют серый и фиолетовый. О зеленом информации пока нет.
— Д- Да не д-дергайся т-ты, — миролюбиво подталкивает меня Лёвка. — Д-Два с лишним ч-часа еще…
В переоборудованной под мастерскую Лёвкиной комнате царит необычный для этого шалопая порядок.
— Мне кажется, или коробок действительно стало меньше?
— С-стало, — кивает Лёвка, — л-лиловые и ч-чёрные элементы я в под-двал отволок.
— Делать тебе нечего? — недоверчиво кошусь на Лёвку. — А что если именно они и останутся?
— Н-не ост-танутся, — качает головой Лёвка. — Я п-пос-ледние з-записи прос-сматривал. У н-них ч-частота в-вы-падения почти н-нулевая. 3-за пол-лтора года — ни р-разу н-не ост-тались.
— Ну, тебе виднее, — пожимаю плечами я, — только потом, чур, не жаловаться.
— Н-не б-буду, — улыбается Лёвка и включает аппарат в сеть. — Н-начали?
Негромко бормочет радио, бросается кадрами прямого эфира телевизор. Один за другим закрываются цветные сектора, одну за другой отставляем в сторону коробки с цветными элементами. Привычно стучит по кнопкам прибора Лёвка.
— Н-ну-ка, — отвлекается он от аппарата, — п-погромче сделай.
«На одной из центральных улиц города, — кричит в микрофон растрепанная тележурналистка, — группа противников реформы удерживает на площади более четырех сотен аппаратов Ж-136…»
— Эт-то они т-так жук-ков называют? — усмехается Лёвка.
«За моей спиной, — продолжает тем временем репортерша, — силы правопорядка пытаются восстановить движение аппаратов к экранам, расположенным в западной части города».
— Т-ты гл-ляди! — подскакивает с табурета Лёвка. — Наш д-дом показывают!
И точно, за спиной журналистки отчетливо вырисовывается зелёная махина здания номер 46 по Малой Столярной — наша с Лёвкой многоэтажка.
Выходим на балкон. Внизу бурлит и беснуется толпа людей в странных радужных плащах с капюшонами.
— П-прямо как п-парад г-голубых в Г-голландии, — хмыкает Лёвка.
Люди, прячущие под радужными капюшонами лица, обнесли квадрат площади самодельной стеной из мешков с песком. Запертые внутри квадрата жуки старательно гребут лапками, лезут на мешки, но, сбитые ловким ударом очередного «радужника», вновь падают внутрь импровизированной вольеры.
«В связи с данными обстоятельствами, — орет из комнаты телевизор, — руководством программы принято решение отложить срок закрытия экранов до момента освобождения захваченных в зеленом районе аппаратов».
— С-слыхал, — кивает на телевизор Лёвка, — к-кажись, н-нам с тоб-бой п-передышку дают. П-пошли, п-посмоот-рим.
Спускаться вниз, к радужным повстанцам, нет ни малейшего желания, но переспорить Лёвку невозможно.
За воротами двора снуют журналисты, выбирают местечко получше операторы, что-то скандируют и тычут в камеры транспарантами «радужные».
— Ну иди, ну иди же! — доносится из переулка плаксивый голос. Мы с Лёвкой переглядываемся и сворачиваем за угол. Там, на узеньком тротуаре, кружит фиолетовый жук. У титановой твари явно что-то не в порядке с программой — жук меланхолично ходит по кругу, даже не пытаясь хоть немного продвинуться в сторону запада. Над жуком склонился растрепанный русоволосый парень лет двадцати.
— Ну, солнышко, ну, маленький, ну, пожалуйста, иди, — подталкивает жука он. Жук опрокидывается, какое-то время беспомощно сучит лапками, а перевернувшись, вновь начинает кружить на месте. — Дрянь бездушная! — визжит сквозь наворачивающиеся слезы парень. — Иди! Иди же, мать твою!.. Аааааа!!! — парень суетливо оглядывается по сторонам, видит нас с Лёвкой, досадливо сплёвывает, подхватывает с земли всё еще перебирающего лапками жука и длинными, размашистыми шагами устремляется в сторону ворот. Не успевает он пройти и двадцати метров, как из-под плаща разносится писк предупредительного сигнала. Через секунду словно из-под земли перед парнем вырастают два стража порядка: первый коротким рубящим движением выбивает из рук бедолаги жука, а второй без особых церемоний заезжает несчастному дубинкой по тощей, похожей на цыплячью, шее. Парень тяжело оседает на асфальт. В пяти метрах от него на земле продолжает кружить блестящий фиолетовый жук.
— Пойдём, время тикает, — тяну из переулка Лёвку. — Нам еще элементы подбирать.
— Угу, — о чём-то задумавшись, буркает Лёвка и, прихрамывая, бредёт за мной.
За воротами тем временем разыгрываются совсем уж нешуточные страсти: прибывшие отряды стражей теснят «радужных», призывают к порядку, раскидывают окружающие площадь мешки.
— Ид-диоты, — фыркает Лёвка.
Я, признаться, не понимаю, к кому именно относится столь «лестная» характеристика, но сейчас на выяснение подобной ерунды времени нет: жуки разноцветной струйкой просачиваются сквозь прорехи в ограждении, торопливо перебирая лапками, движутся в сторону мегаэкранов.
— Лёв-ка! — дергаю друга за рукав. — Ты чего стал?
— Знаешь, я тут подумал, а что если мы…
Лёвка замирает, не заканчивает фразы: на середину площади вырывается здоровенный детина в радужном плаще. Он что-то кричит, размахивает руками, хватает за рукав и без того напуганную журналистку, рывком притягивает к себе, приставляет к голове рыжей чаровницы неизвестно откуда взявшийся пистолет.
Ошибка, парень, ой, какая ошибка!
Стражи не заставляют себя ждать. Одно рявкающее предупреждение через хрипящий мегафон, упрямый оскал на лице парня и выстрелы. Первый — со стороны образовавших полукруг стражей, второй — от занявшего центр площади «радужного». Подминая под себя цветастый плащ, парень тяжело оседает на землю. За моей спиной сдавленно охает Лёвка.
— Да, не повезло, так не повезло, — соглашаюсь с Лёвкой я. — И чего ему не хватало?.. Чего ему, говорю, не хватало? — поворачиваюсь я к неожиданно замолчавшему Лёвке.
Лёвка бледен, Лёвка прислонился к старой акации, Лёвка скребёт по шершавому стволу побелевшими пальцами, а чуть ниже левого плеча по бежевой Лёвкиной куртке растекается большое бурое пятно.
— Батюшки-светы! — взвизгивает какая-то тётка в кожаном пальто и нелепом цветастом платке. — Скорую ему, скорую надо!
— Да, да, конечно, — киваю в сторону тетки и подхватываю на руки начинающего оползать на землю Лёвку.
Распахиваю ногой дверь подъезда, втаскиваю Лёвку внутрь, плечом нажимаю кнопку лифта. Ой, Лёвка, ой, друг, ну и чего тебе тогда дома не сиделось? Мешал тебе этот маячок, сильно мешал?! Мы бы тебе сейчас, как белому человеку, скорую вызвали, а теперь, теперь что?!! Сам знаешь, какое у нас наказание для таких, как ты. Ой, Лёвка, что ж с тобой делать-то?!
У дверей квартиры неловко опускаю Лёвку на цветной кафель, трясущимися руками поворачиваю в замке ключ.
— Сердце ниже, намного ниже, — уговариваю себя и стараюсь не замечать проступающей на Лёвкиных скулах синевы.
Вваливаюсь в квартиру, укладываю Лёвку на диван в гостиной, отдёргиваю куртку и прижимаю к пропитавшейся кармином рубашке мохнатое кухонное полотенце.
В мастерской по-прежнему орёт телевизор: закрылись все сектора, кроме зелёного, оранжевого и чёрного. Скоро из них останется только один. Вполне возможно, что мой. Почему-то вспоминаю кружащего в переулке фиолетового жука. И его хозяина с белой цыплячьей шеей. Фиолетовый сектор закрыт, стало быть, добрался жук, стало быть, справился.
— Закрыт оранжевый сектор, — рявкает на кухне включённый приемник.
Зелёный и чёрный. Чёрный и зелёный. Всего два.
Я не могу отвезти Лёвку в больницу, я не могу помочь ему сам, значит, остаётся один выход, одна надежда — поверить в Лёвкину теорию и попытаться подобрать нужный вариант. Если я сумею, если подберу оттенки, всё изменится. Я не знаю, что будет — вернётся ли прошлое, изменится ли настоящее, но одно я знаю определённо — не будет экранов за городом, не будет падающих с неба жуков, не будет рвущегося из Лёвкиной груди страшного хрипа.
— Закрыт зелёный сектор. До отсылки сигнала восемь минут, — улыбается с экрана телевизора миловидная барышня.
Чёрный, всё-таки чёрный! Ой, Лёвка, ну на кой ты эти ящики в подвал отволок?!
Распахиваю дверь в подъезд и бегу вниз. Ступеньки, ступеньки, ступеньки. Восемь минут, восемь коротких минут на то, чтобы найти и поднять ящик, чтобы подобрать правильный вариант, восемь минут на то, чтобы поверить в невероятное.
Тусклый свет подвала и снова ступени. Первая ступень — тихий чёрно-белый день, вторая — выматывающий душу цветной, третья — синий жук на балконных перилах, четвертая — серый подсолнух и белое солнце, пятая — большой ячеистый экран за городом, шестая — скандирующие люди в радужных плащах, седьмая — зависшие над планетой корабли чужих, восьмая — оставшиеся у старой акации Лёвкины очки.
Восемь ступеней. Восемь минут.
Поверьте мне, я успею. Я очень-очень постараюсь успеть.
Рубрику ведет писатель Анатолий ВЕРШИНСКИЙ
№ 3
Яна Дубинянская
СЛУЖБА СПАСЕНИЯ
Едва ли не самое неприятное в нашей работе — первый момент, когда забываешь… Спецы говорят, это неизбежный эффект при использовании временных петель; во всяком случае, как его избежать, пока не придумали. Вот и сидишь, будто идиот, несколько секунд или даже минут, не соображая, где ты и зачем. Тут главное — не ляпнуть чего-нибудь фатального. Ну да я привык.
— Во блин! — вопил в телефонную трубку долговязый тип. — Не, а ты сам-то там на хрена?! Из-за тебя фиг нам будет, а не грант… Что?.. Да у него куча народу в приемной!.. Шеф сейчас подойдет, подождите, — это уже мне, мимо прикрытой трубки. — Сам выпутывайся! Что?., как знаешь, — телефон от сотрясения аж зазвенел, приглушив его негромкий мат.
В комнатушке, которая вряд ли служила только приемной, едва помещался длинный стол с компьютером, грудой бумаг, телефоном-факсом и присевшим на край долговязым типом. За его спиной виднелась полуоткрытая дверь в смежную комнату, где, похоже, толпилось немало народу.
— Паш, там к тебе пришли! — гаркнул он, одновременно прикуривая сигарету. От дыма было не продохнуть, хотя основная часть сотрудников, как я заметил при входе, смолили на лестничной клетке. Контора — я еще не вспомнил, что она из себя представляет, — явно располагалась в обычной двухкомнатной квартире не лучшей планировки. Долговязый пустил струю дыма и в два прыжка выскочил в прихожую.
Я заерзал по низкой кушетке; постепенно приходили память и понимание. Сбила процесс барышня в мини, просочившаяся из дальней комнаты с чашечкой кофе и дамской сигареткой в зубах. По дороге на перекур она оторвала листок факса, пробежала глазками и презрительно бросила на стол. Заметила меня и обернулась, откуда пришла:
— Паша!
Я еще провожал взглядом ее ножки, когда он ворвался. Не вошел, а именно ворвался, как пыльный шквалистый ветер в окно. Сел в кресло.
Он ухитрялся одновременно проделывать кучу дел: ругался с кем-то по мобилке, просматривал брошенный девицей факс, разгребал бумаги на столе, что-то набирал на клавиатуре компьютера и жестом предлагал мне придвинуться поближе. Меня удивило, что он уже заметно седой: на своих черно-белых фотографиях он выглядел темным, а на цветных — кирпично-рыжим.
Я уже вспомнил, кто он такой. И где я видел так много его фотографий. Правда, в памяти никак не оформлялась моя собственная легенда. Застопориться дольше, чем на пару минут, такое состояние не могло, а пока придется любым способом протянуть время. Завладеть вниманием этого человека. Не дать ему уйти.
— Приветствую, — сказал он, оставив в покое мобильный — но не клавиатуру. — У нас тут малость запарка с этими волонтерами, чтоб их… не берите в голову. Сейчас е-мейл отправлю, и… Вы от Серго, да? Что там слышно?
— Вроде пока все нормально, — осторожно ответил я.
— А те козлы из Нацсовета? — тут у него, к счастью, снова запиликала мобилка. — Сорри… Да? Старик, будь другом, перезвони через двадцать минут. У меня человек от Серго. Что?.. Давай, жду.
К этому моменту я знал все. Что через пять минут ему снова позвонят. Что он изменится в лице, матюкнется, сорвется с места и по лестнице, не дожидаясь лифта, кинется вниз, к автостоянке. И не то что бы он, согласно поговорке, любил быструю езду… Он просто не представлял себе, что бывает медленная езда.
Впрочем, я знал уже и что конкретно делать мне.