***
Сквозь ресницы пробивался слабый утренний свет. Лежать было жестко, и спина намекала, что спать на твердом было плохой идеей. Плечо придавило чем-то тяжелым, и в горячей левой руке вовсю бегали колючие мурашки. Вирджил моргнул и скосил глаза. Увиденное подбросило его на месте и заставило сесть так резко, что закружилась голова.
Виктория Уоррингтон лежала рядом на ковре, опустив ладонь на голое бедро Вирджила. Золотистые локоны рассыпались по полу, расстегнутое платье сползло с плеча, обнажив ключицы и бледную грудь с ярким соском. С остановившимся сердцем Вирджил быстро огляделся вокруг: хвала небесам, никто их не видел. Жрицы пропали. Вокруг вповалку дрыхли жители Тихих Вод: куда ни поглядишь, взгляд натыкался на обнаженную плоть, розовую, смуглую, золотистую, белую, как будто на картине по мотивам древних развратных легенд. Вирджил еще успел разглядеть темную спину Гара и татуированную грудь Ториана Кела, а потом поспешно схватил с пола собственный плащ и укрыл Викторию от чужих глаз, буде такие появятся. Виктория что-то пробормотала во сне, перекатила голову набок, и в зыбком полумраке Вирджил отчетливо разглядел два свежих синяка: один на нежной шее, другой ниже, возле плеча.
Животное. Какое же он животное.
С остервенением поддернув плащ выше, чтобы скрыть свидетельства своего позора, Вирджил вскочил на ноги, но спохватился, что все еще был без штанов. К счастью, штаны валялись тут же, и он натянул их так поспешно, что чуть не отхватил застежкой собственное мужское достоинство. Было бы ему, кобелю, по заслугам!..
Вскочив в сапоги, Вирджил подхватил Викторию на руки, плотнее закутал в плащ ее обнаженные ноги — боги, он же порвал ей подол, когда… — и чуть ли не бегом ринулся наружу из храма. За его спиной, сопя, вздыхая и шурша, понемногу просыпалась паства Гештианны.
Улицы были пустынны — Вирджил и правда проснулся ни свет, ни заря, хоть в чем-то ему улыбнулась удача. Широким шагом он шел в гостиницу, где их компания снимала две комнаты. Окрашенные нежным розовым светом улочки Тихих Вод могли бы вдохновить художников, но для ужаснувшегося грешника в них не было никакой прелести. Перед глазами все слабо плыло, но взгляд то и дело выхватывал из марева вывески: то молот и наковальню кузнеца, то гигантский крендель пекаря, то катушку ниток с иглой местной швеи, и каждый раз Вирджил отворачивался — хозяев всех этих лавок он видел накануне в храме Гештианны. И утром тоже. Вряд ли они не знали, на что шли, жрицы древней богини явились в Тихие Воды не вчера. Значит, все понимали, что за обряд их ждет?..
— Доброе утро.
Вирджил вздрогнул. Виктория выпростала из складок ткани обнаженные руки — он пришел в ужас при виде багровых пятен на запястьях — и положила ладони ему на грудь, а потом доверчиво опустила голову на плечо.
«Может, она ничего не помнит?» — подумал он, но это было бы слишком хорошо. Кроме того, сам он помнил все до мелочей.
Он знал, знал проклятое свойство собственной натуры и уже даже не пытался исправить после бесплодных попыток. Он мог сдерживать вспышки характера в драке, в споре, даже в игре, и послушание у панариев немало укрепило его в этом умении. Но когда дело касалось женского пола… С женщинами в Вирджила словно демон вселялся. Как будто он превращался в неразумного зверя, ведомого животной жаждой. Нежность? Преклонение перед женщиной? Почитание, быть может, будущей матери своих детей? О, если бы! «Ты, миленький, не трахаешься, а пополам рвешь», — еще во времена юности сказала ему шлюшка с улицы Алой Ленты. О чем он думал, когда потянул руки к Виктории Уоррингтон? Неужто надеялся, что рядом с Живущей мерзость его натуры сама куда-нибудь денется? Что он сможет стать достойным ее ласковым и трепетным любовником? Как же!.. Вирджил прекрасно помнил, как рвал платье, как сжимал Викторию мертвой хваткой, как оставлял на белом теле отметины от укусов. А что он молол языком!.. Хуже всего, что эти издевательски яркие воспоминания и прикосновения женских ладоней заставляли зверя внутри просыпаться снова. Хотелось опрокинуть Викторию на постель, притиснуть к себе и повторить все, что было в храме Гештианны.
«Нет уж, — подумал Вирджил, стиснув зубы. — Ни за что».
— У нас пожар? — спросила Виктория и погладила его по щеке. — Куда ты так несешься?
«Боже святый, я гнусен и слаб, но помоги мне в самый последний раз».
— Что с тобой? Вирджил?..
Он ворвался в гостиницу и, не дожидаясь, пока выйдет навстречу сонный хозяин, метнулся к номерам. Спохватился запоздало, что у него нет ключа от комнаты Виктории и Джейны, и со злобой пнул дверь так, что она едва не слетела с петель. Ничего, они сейчас не бедствовали, могли заплатить за один сломанный замок. Запах пороха, ружейной мази и фиалковой воды ударил в нос — этот же запах, только слабее, всегда сопровождал Викторию, и Вирджил знал, что с этого дня не сможет обонять его без того, чтобы сердце в первый миг не проваливалось куда-то вниз. Он сгрузил драгоценную ношу на постель и трясущейся рукой утер пот со лба.
— Вирджил, — сказала Виктория голосом, который приберегала для переговоров с разъяренной вооруженной толпой, — ты ничего не хочешь сказать?
Сидя на кровати, закутанная в плащ, с рассыпавшимися по плечам волосами она была настолько хороша, что Вирджил, уступая собственной слабости, еще раз впился в нее взглядом, чтобы запомнить каждую черточку, потому что шанса увидеть ее еще когда-нибудь такой у него больше не было.
Почему Насредин не мог воплотиться в дряхлого беззубого старикашку?!
— Мадам, вы… вам… одеться… и… синяки я не могу, но у Джейны в запасах…
— Одеться? — переспросила она. — Синяки?.. Вирджил, да что с тобой?
— Простите! — выпалил он и выскочил за дверь.
Он долго шатался по опушке леса за городской чертой. Оттуда, с верхушки холма, поросшей высокими соснами, Тихие Воды были видны, как на ладони. Должно быть, до вестей об огре-людоеде сюда прибегали играть дети: возле утоптанной тропинки тут и там торчали коряво слепленные фигурки снеговиков. Вирджил видел, как расходились прихожане из храма Гештианны. Никто не таился, не выскакивал из дверей, как ошпаренный, не крался по углам, не рвал на себе волосы. Жители Тихих Вод казались довольными жизнью. Да и не только жители… Вирджил разглядел Гара и Ториана. Никакой перемены в Гаре не было заметно, во всяком случае, издали. На Ториане висла какая-то рыженькая девица. Вот он отстранил ее, легко шлепнул пониже спины, рыжая послала ему воздушный поцелуй и поспешила по своим делам, а Гар, засунув руки в карманы, и Ториан, поправив сверкнувший в утренних лучах рогатый шлем, неспешно отправились к гостинице. Их догнала Джейна Стайлс, что-то сказала, все трое рассмеялись. «Натрахались и довольны», — желчно подумал Вирджил и тут же устыдился собственных мыслей. Быть может, Гар, несмотря на неприглядную внешность, был куда лучшим любовником, чем сам Вирджил. Почему бы ему не провести время с хорошенькой девушкой? Что до Ториана, то у него от девиц отбою не было в каждом городе, куда они заходили. А Джейна… это Джейна. Она умела взять свое.
Да какая разница, что за любовник из Гара, провались оно все?! Если Вирджил с утра пораньше месил ногами снег на опушке, то друзья тут были ни при чем!
Он прислонился затылком к сырому древесному стволу. С качнувшейся в вышине ветки ему на лицо сорвалось немного снега. Вирджил растер его ладонью по лбу и щекам. Он был бы рад, если бы мог немного остудить заодно и свои мысли.
Скрип снега под сапожками он услышал задолго до того, как Виктория подошла близко. Первым его порывом было сбежать, но он одернул себя. Нельзя же было бегать до конца времен. И Вирджил заслужил все, что бы Живущая ни пожелала высказать ему теперь, когда очнулась и все осознала. Он так и стоял под сосной, смотрел в бледное небо в переплетении узловатых ветвей и ждал казни.
— Давай поговорим, — негромко сказала Виктория.
В ее голосе не слышалось ни отвращения, ни гнева, ни даже холода. Виктория произнесла эти два слова так мягко, словно обращалась к ребенку. Неизлечимо больному ребенку. Вирджил повернул голову и посмотрел ей в лицо. В голубых глазах ему померещилось сострадание — последнее, на что он рассчитывал. Если бы не эта мягкость, если бы не жалость, он принял бы любую кару. Но сострадание женщины, с которой он так грубо, так грязно обошелся, подкосило его решимость. И он поступил, как трус. Он запросил пощады.
— Прошу вас, мадам, — сказал он, проглотив ком в горле, — умоляю вас, давайте не будем говорить о том, что было. Вы вольны выгнать меня, и я немедля уйду, но знайте: я никогда больше трону вас даже пальцем, я больше никогда…
Горло снова перехватило, и Вирджил замолк, тяжело дыша и пытаясь подобрать слова, чтобы выразить всю глубину своего раскаяния и не оправдывать скотство, но показать, что он готов служить Живущей самым честным, самым чистым образом.
Не потребовалось.
На лице Виктории появилось холодное выражение, которого он ждал с самого начала.
— Как пожелаешь, — сухо сказала она. — Не буду мешать твоей прогулке, но к полудню изволь собрать вещи. Мы возвращаемся в Тарант. И ты меня очень обяжешь, если перестанешь заговаривать об уходе. Никто не покушается на чистоту твоих намерений, но без второго целителя нам придется плохо.
У Вирджила подкосились ноги, и если бы не шершавый древесный ствол за спиной, он бы с размаху сел в сугроб. Он чувствовал себя повешенным, у которого во время казни оборвалась веревка. Виктория посмотрела в его мокрое, исказившееся от облегчения лицо, поджала губы и отвернулась. Ветер колыхнул подол нового платья — к великому счастью, с закрытым наглухо воротом, — Виктория сжала в пальцах плотную ткань и твердым шагом отправилась обратно в город. Вирджил видел, как, проходя мимо маленького снеговика с угольками вместо глаз и растопыренными веточками рук, она с размаху ударила его ботинком, и разлетевшаяся снежная пыль заискрилась на солнце тысячами блесток.
========== Часть 6 ==========
От стула его все-таки отвязали, а вот руки распутывать не стали, должно быть, не хотели, чтобы пленник залечил собственные раны. Вирджил сомневался, что смог бы сотворить даже простенькое заклинание, но его не спрашивали. Но без мелкого ублюдка и его дружков-переростков в подвале дышалось легче. И, хвала всем богам, можно было хотя бы лечь! Какая, оказывается, роскошь, когда можно сесть, лечь или повернуться, когда хочется!
Заросший бородой до самых глаз дварф принес миску похлебки.
— Руки бы развязал, — прохрипел Вирджил. — Чем я ложку держать буду, ногой?
Дварф почесал в затылке, признал правоту узника… и унес ложку, сволочь такая. Миску на пол поставил, как собаке. И отлично — хрен бы Вирджил поднялся до столешницы. А так ничего, вылакал. Умение выживать подсказывало: жри, пока дают. Голодному долго не продержаться.
Вот тюфяка никакого не дали, пожлобились. Вирджил пытался устроить свое несчастное измочаленное тело на каменном полу, укладывал спутанные за спиной руки то так, то эдак, матерился сквозь зубы, когда неосторожное движение отзывалось болью. Боль каждый раз была разная — острая, тупая, резкая, тянущая, колющая… Полный набор ответов для целителя. И Вирджил понимал, что с ним до сих пор работали деликатно, раз он остался в силах шевелиться и размышлять, а не лежать пластом без сознания. Вскоре за него должны были взяться всерьез, и от мыслей об этом «всерьез» внутри что-то противно сжималось и тряслись поджилки. Он снова задумался, не сдать ли допросчику каморку в Бойле. Вряд ли бандиты сразу после этого избавились бы от источника информации. Наверняка телеграфировали бы в Тарант, послали кого-нибудь на проверку в Бойл, а в Бойле что-то проверять себе дороже, хотя после развала банд Мога и Поллока самые беззаконные головорезы там вроде бы поутихли. Поговаривали, что там верховодил теперь какой-то человек, ну да, свято место пусто не бывает. Быть может, тамошних веселых ребят прибрал к рукам Себастьян, старый знакомый и редкостно ловкий пройдоха. Считалось, что он работал на мистера Уиллоугсби, вот только Вирджил подозревал, что Себастьян просто позволял мистеру Уиллоугсби так думать. Но кем бы ни был новый главарь Бойла, его подонки устроили бы подонкам пришлым славную встречу. А пока суд да дело, может, удалось бы подлечить свое бренное тело. Хотя толку-то, ведь все равно никто за ним не вернется, и Виктория не знает, где он, и хорошо, незачем ей сюда соваться, а то с нее сталось бы полезть в эту дыру, это же Виктория… Виктория…
Вирджил вдруг понял, что валяется на полу, неловко скорчившись, и запекшимися губами шепчет имя Живущей. Пол казался ледяным, обычный камень таким не бывает. Тело колотил озноб, очертания ступенек и оконца наверху плыли и колебались. «Лугаир Громовик месяцами в пещере жил, и ничего», — подумал Вирджил, тщетно пытаясь собрать усилием воли две одинаковые призрачные решетки на окне в одну, но плотную. Наверное, не стоило так напрягаться, но пылающему от лихорадки разуму казалось невероятно важным вернуть четкость зрения, пусть даже ценой остатка телесных сил. В проклятой каменной кишке чувство времени попросту отказывало, и Вирджил не знал, сколько минут утекло, когда непокорная решетка вдруг сдвинулась в сторону вместе с дверью, и в подвал зашли трое. Идущий посередине поднял магический фонарь и воскликнул голосом старейшины Иоахима:
— Мальчик мой, что с тобой сделали!
«Брежу», — понял Вирджил и закрыл глаза.
***
В обиталище Лугаира Громовика дым висел в воздухе густым облаком, и запах стоял ровно такой, какой должен быть в пещере, где живет одинокий дварф, лишенный благ цивилизации вроде ванны и чистого клозета. Дварф, на секундочку, одетый в шкуры какой-то невиданной твари и отрастивший бородищу, в которой могло свить гнезда большое птичье семейство.
Вирджил старался дышать ртом и надеялся, что его бывшее подземное величество решит: незваный гость распахнул варежку от удивления. И в этом была бы большая доля правды, потому что Лугаир рассказывал о вещах поразительных. Вот это новости: дварфы изгнали целый клан, чтобы не ссориться с эльфами! Если бы последний дракон не сдох раньше, он бы сделал это сейчас.
Фигура короля-изгнанника дрожала в дыму костра — а может, Лугаир на самом деле вздрагивал, когда вспоминал о приговоре клану Черной Горы. И кто бы поручился, слезились ли его глаза из-за едкого дыма или Громовик плакал о своих несчастных подданных?.. Руки его лежали на древке чудовищных размеров топора, короткие толстые пальцы с силой сжимались и разжимались на полированной древесине. Но никаким оружием нельзя было разогнать призраков прошлого, Вирджил знал это по себе.
— Это все? — спросила Виктория так нежно, так ласково, словно говорила со своим стареньким дедушкой. Она сидела у костра, опираясь одной рукой о камни пещеры, а другой едва касаясь секирного древка. Весь ее облик дышал сочувствием, глаза ни на миг не отрывались от лица Лугаира.
Тот кивнул.
— Теперь ты знаешь мою тайну, странница, — хрипло сказал он. — Мин Горад может поведать тебе больше. Я же останусь здесь, в изгнании, переживать свой позор, потому что я изгнал своих подданных по слову чужаков.
Однако всем своим видом он кричал: переубеди меня! Вирджил не раз встречал таких прихожан у панариев. Поливая себя отборными ругательствами, честя себя последними словами, они просили взглядом: о, переубедите нас, скажите, что мы не так уж плохи, утешьте! Полюбите нас черненькими, раз уж беленьких из нас не вышло. Король дварфов был крепче рядового грешника из храма, иначе не продержался бы долго в добровольном изгнании, но сейчас Вирджил всеми порами чувствовал исходящее от него желание очиститься хотя бы в чужих глазах, раз не вышло в своих.
— Ты заслужил это, Лугаир Громовик, — сказала Виктория и встала, вытирая руку о подол платья. — Ты знаешь, что изгнание — еще мягкое наказание за предательство целого клана. Оставайся здесь, и пусть совесть раздавит тебя, раз уж мягкосердечные сородичи не посмели тебя осудить… ах да, они ведь и не знали, что произошло.
В дымной пелене под древними каменными сводами, которые Виктория едва не задевала макушкой, она как никогда походила на богиню — но не на воплощение Насредина, не на Живущую, а на Кайтан, какой ее изображали на древних гравюрах. Отблески костра делали ее кожу похожей на бронзу, а голос звенел, порождая эхо в темных углах, — так могла бы говорить ожившая статуя. Вирджил видел, как сжались пальцы Лугаира на древке секиры, и подобрался, готовый к драке. Но король-изгнанник не напал. Руки его упали вдоль тела. Он опустил голову, и глаза, только что блестевшие от слез, померкли, став похожими на две темные ямы.