3. Религиозно-политический экстремизм: Сущность, причины, формы проявления, пути преодоления. – М., 2011.
4. Семедов С.А. Ислам в современных этнополитических процессах на Северном Кавказе // http://religio.rags.ru/journal/anthology4/a4_17.pdf.
5. Ханбабаев К.М. Трансформация ислама на Кавказе в постсоветское время // Двадцать лет реформ: Итоги и перспективы: Сб. ст. / Под ред. М.К. Горшкова, А.Н.-З. Дибирова. – М.–Махачкала: Лотос, 2011.
Особенности формирования политической системы в Республике Казахстан (конец XX – начало XXI в.)
В начале 1990-х годов прошлого века в результате распада СССР бывшие советские республики оказались перед необходимостью решения важнейших задач: перехода к рыночной экономике, демократизации общества, поиска новой идеологии, новых внешнеполитических приоритетов. На данный процесс оказали влияние как традиционные факторы, историческая специфика региона, так и советское наследие, которое сохранила политическая элита, из интернационалистов в кратчайшие сроки превратившихся в поборников и защитников «национальной самобытности» и «исключительности» своих народов.
Огромную важность представляет здесь оценка сущности и перспектив развития политических режимов центральноазиатских республик, разделяемых на открытые и закрытые модели. Предпосылки их формирования складывались на протяжении длительного времени. А после распада Советского Союза описанная выше тенденция к дифференциации и авторитаризму стала преобладать. Помимо исторической традиции имелись и имеются еще и географические предпосылки укрепления авторитарной тенденции в политическом развитии региона: острые ресурсные дисбалансы. Правда, и в первом, и особенно во втором случаях некорректно было бы говорить о чистом влиянии географического фактора: оно стало возможным благодаря историческим изменениям, растянувшимся на десятилетия и столетия [14, с. 16].
Центральная Азия входила в число тех областей Востока, где впервые произошел переход от присваивающего к производящему хозяйству. Коллективная память первых земледельцев и скотоводов провоцировала в них смутное понимание первотворимости культуры. Они должны были испытывать ощущение своей противопоставленности природе и прежнему миру охотников и собирателей. Это побуждало их делать сильный акцент на обосновании и разработке культурозащитных представлений и ритуалов и их прочном закреплении. Эта установка на неизменность жизни, защищавшая новообретенную культуру, заняла главенствующее положение.
Когда оформилась хозяйственная специализация различных районов Центральной Азии, появились новые доводы в пользу ценностей стабильности. По региону прошла граница между мирами земледельцев и кочевников. В мире земледельцев культурная традиция стала письменной и благодаря этому авторитетной для всего региона. Она усваивалась и кочевниками; однако плата земледельцев за приобщение к ней северных соседей была очень высока [8, с. 26]. В дальнейшем системный характер обществу придавал зороастризм. То был стабильный консерватизм. Благодаря ему, при оседании очередной кочевой волны, традиции и поведение, даже самые элементарные и заурядные, не уничтожались, а усваивались кочевниками и сохранялись надолго. Но тот же зороастризм еще больше заглушил изначально слабую склонность этой культуры к тому, чтобы создавать предпосылки для решительных изменений в будущем [20, с. 12].
Что же касается ислама, то он, во-первых, способствовал закреплению отношения к власти как к божественному установлению, во-вторых, фактически регламентировал повседневную жизнь, введя в нее универсальные политико-юридические понятия. В целом же получалось так, что и высокая идеология, и бытовой жизненный опыт многих поколений приучали людей отдавать безусловный приоритет социальной стабильности, даже неподвижности общества, высоко возносили ценности труда, мира, коллективизма, послушания, семьи, многодетности, уважения к старшим. А также сообща внедряли в каждое индивидуальное сознание представление об асимметричной зависимости как норме отношений между властью и подданными. Для правителя ценность простолюдина была выражена древней формулой: «работник – отец – подданный – верующий». Собственные ценности простолюдина выстраивались по другой, зеркальной первой, формуле: «вера – покорность – плодовитость – труд». Вряд ли все это могло помочь становлению независимой личности и свободному политическому выбору, зато благоприятствовало укреплению групповой солидарности, конформистского отношения к власти и к статусной иерархии в обществе [12, с. 106].
В результате создания Советского Союза Центральная Азия лишилась экономической самодостаточности и стала сырьевым придатком внерегиональных промышленных центров, в результате ее привычный хозяйственный уклад был сильно изменен. Что касается власти, то теоретически ее представляли республиканские отделения Коммунистической партии Советского Союза, которые порой заменяли государственные структуры управления, т.е. администрация на местах носила номинальный характер, послушно выполняя все задания райкома. Сложился своеобразный симбиоз партийно-государственной номенклатуры, которая не ушла с политической арены после распада СССР и появления новых независимых стран, а наоборот, прочно заняла свое место, поменяв внешний антураж с коммунизма на демократию. Эта номенклатура как не выполняла законы и положения прежней Советской Конституции, так и не стремится соблюдать Основной закон уже независимых республик (достаточно вспомнить о введении цензуры и невозможности проявления свободы мысли и слова, создании общественных движений и партий, независимых судебных институтов и пр.).
Прежде всего, новая номенклатура отменила коммунистические принципы и стала осваивать непартийные структуры власти – это хокимияты, министерства и ведомства, которые, в свою очередь, получили неограниченные возможности в распределении материальных и людских ресурсов стран Центральной Азии. Это стало основным моментом государственного строительства – элита трансформировала всю социально-политическую и экономическую систему, но в то же время приспособила ее к своим требованиям [18]. В области идеологии и политической культуры итоги российско-советского периода были, пожалуй, наиболее противоречивы. С одной стороны, Центральная Азия стала регионом практически сплошной функциональной грамотности, что создало благоприятные предпосылки для расширения политического кругозора населения. С другой стороны, из-за строжайшей политической цензуры, ограничивавшей объем и содержание доступной информации, эти предпосылки реализовывались далеко не в полной мере [Скиперских, 2007].
Таким образом, можно сказать, что к распаду Советского Союза республики Центральной Азии подошли в несколько разбитом положении, имея кризисы во многих сферах общественной жизни, и особенно в политической. Возможно, поэтому дальнейшее политическое развитие этих республик пошло не по европейскому демократическому пути развития, а по своеобразному консервативно-авторитарному, отвечающему традиционному восточному самосознанию народа и власти над ним. Но требования времени естественно наложили свой отпечаток, и некоторые демократические зачатки прижились и начали свое развитие. Следовательно, политические системы, сложившиеся в данном регионе после 1991 г., представляют собой так называемую интегрированную модель, сочетающую в себе как черты восточного традиционализма, так и западного демократизма.
Данная проблема имеет также большое значение для развернувшейся особенно активно в мировой политической науке дискуссии о взаимоотношениях демократии и авторитаризма в современном мире, о возможностях и потенциальных формах трансформации авторитарных политических режимов. Диапазон распространения авторитарных режимов довольно широк, и число их в настоящее время весьма велико. Переплетение разнообразных факторов, многообразие условий жизни, своеобразие политических культур различных стран порождают многочисленные вариативные формы авторитарных режимов. Для каждого из них характерны собственная расстановка социально-политических сил на политической арене, методы осуществления властных отношений, институциональные возможности участия граждан в политической жизни и т.п.
Современная политическая система Казахстана относится к так называемому «открытому» типу. Она ориентирована преимущественно на преобразование, модернизацию внутренней среды (экономические и политические реформы), что позволяет говорить о модернизационном характере данной модели. В то же время республика готова к принятию демократии, хоть и показной. Ее авторитарный режим несколько мягче, чем, например, в Узбекистане, Таджикистане и Туркменистане, более подвержен «европейской» модели развития, нежели «азиатской».
Доминирование внешних факторов трансформации политической системы Казахстана чревато нестабильностью и в перспективе создает угрозу суверенитету, независимости, экономической состоятельности и территориальной целостности республики. Соседи строят отношения с ней, исходя из собственных региональных интересов, а Казахстан стремится привлечь их потенциал для решения сиюминутных внутренних проблем, отказываясь, таким образом, от долгосрочной программы и самостоятельных действий по реальной модернизации общества.
Политический режим Казахстана можно назвать «демократический царизм», благодаря особенностям политики Н. Назарбаева, помогающей осознать механизмы прихода и удержания власти, и характеру взаимоотношений «этнарха» с парламентом, оппозицией и СМИ [1, с. 77]. Особое внимание можно уделить ближайшему родственному окружению Н. Назарбаева, воспринимаемому как «президентский жуз», который выступает не только как важнейшая опора режима, но и в качестве потенциального источника следующего казахстанского «баши». Действующий президент, несомненно, пользуется большим авторитетом у своих сограждан. Так, на выборах в 2005 г. он набрал 91,15% голосов избирателей, а в 2011 г. – 95,5% [13]. И объясняется столь высокий рейтинг действующего главы государства, по мнению многих экспертов, именно попытками Н. Назарбаева сохранить экономическую и политическую стабильность, отсутствием реальной конкурентности, слабостью оппозиции и недоверием населения переменами во власти. Следовательно, авторитаризм в Казахстане имеет вполне жизнеспособные перспективы.
Как уже было сказано, «открытая» авторитарная модель Казахстана – это модель с некоторыми элементами демократии. Конституция государства может быть признана, если и небезусловно инструктирующей, то, во всяком случае, приближающейся к этой разновидности конституционных текстов.
Действующая в республике Конституция является вторым по счету основным нормативно-правовым документом постсоветского периода. Первая Конституция была принята в январе 1993 г. Однако уже в августе 1995 г., вследствие конфликта между президентом и законодательной властью, она была заменена новой. Согласно действующей Конституции, Казахстан – демократическое правовое унитарное государство, имеющее три независимые ветви власти: исполнительную, законодательную и судебную. Исполнительную власть возглавляет президент. Законодательную власть осуществляет двухпалатный парламент (Сенат и Мажилис), судебную – Конституционный суд и система местных судов (все судьи назначаются президентом на десятилетний срок). В Конституции Казахстана доминирование президента над законодательной и контроль над судебной властью очевидны [7, ст. 44–47, 50, 53–55, 58, 71, 73, 82].
Так, формирование Верховного суда страны вроде бы оказывается прерогативой Сената – но поскольку сам Сенат образуется таким образом, что просто не может быть нелояльным президенту, Верховный суд, а с ним и вся судебная система находятся в руках президента. Кроме того, Конституция Казахстана написана под конкретного президента и конкретную политическую ситуацию, а значит, обладает сильнейшим изъяном – конъюнктурна. Например, в ст. 91 говорится о том, что «проект изменений и дополнений в Конституцию не выносится на республиканский референдум, если Президент решит передать его на рассмотрение Парламента» или первый состав Конституционного совета Республики Казахстан формируется следующим образом: Президент Республики, Председатель Сената парламента и Председатель Мажилиса парламента назначают по одному из членов Конституционного совета сроком на три года, а по одному из членов Конституционного совета – сроком на шесть лет, Председатель Конституционного совета назначается Президентом Республики Казахстан сроком на шесть лет (97) [7].
Таким образом, в стране установилась президентская республика со значительными и постоянно расширяющимися полномочиями главы государства. Режим правления президента в целом подпадает под категорию «просвещенный» бонапартизм. Президент республики предпочитает находить эффективные способы нейтрализации сохраняющихся элементов демократии, а не грубо их попирать или вовсе ликвидировать. Сами эти способы, как это тоже очень характерно для политической практики бонапартизма, замаскированы под свободное волеизъявление – то всего народа (референдумы), то его выборных представителей (инициатива казахстанского парламента с переносом президентских выборов).
Другая отличительная черта данного режима – постоянное балансирование между разными политическими и социальными силами – в Казахстане приобрела значительную специфику. Она заключается в том, что приходится учитывать не просто многонациональный состав населения, но и не преодоленный культурный дуализм общества. Это, с одной стороны, не позволяет отказаться от остаточной демократии, с другой – как раз очень помогает добиваться своих политических целей с помощью ссылок на необходимость поддерживать межнациональный мир [17, с. 37].
Наконец, яркой особенностью Казахстана, видимо, следует считать то обстоятельство, что здесь президент уже в основном прошел этап социального балансирования. Сейчас он опирается на им же взращенную «искусственную касту, для которой сохранение его режима – вопрос о хлебе насущном». Эта каста – симбиоз капитализирующихся чиновников и бюрократизирующихся предпринимателей. Они целиком зависят от сильной президентской власти и потому полностью ей послушны.
Отличительной чертой «открытых» политических систем является, прежде всего, то, что первоначальная относительная самостоятельность законодательной и судебной власти впоследствии была ими утрачена, но она все-таки существовала. Далее, это хотя и низкий по влиянию на политическое развитие, но всё же наивысший в регионе уровень развития партий. Допускается деятельность оппозиции и правозащитных организаций, прямые преследования противников режима проводятся «по случаю» и сравнительно мягкими методами. Имеется полусвободная пресса в столицах, в последнее время подвергающаяся, однако, всё большему «урезанию языка». Критика режима (но не личности президента) возможна, но либо игнорируется, либо купируется. Предпринимаются настойчивые – но пока не очень успешные – попытки создания объединительных идеологий с упором на верховенство идеи национальной государственности [11, с. 118].
Для Казахстана характерна также наибольшая в Центральной Азии и достаточно высокая по международным меркам открытость внешнему миру. Государство ведет активную внешнюю политику с преобладающей направленностью в сторону США, Западной Европы, Китая, стран АТР, России. В отношениях с соседями по региону попытки наладить сотрудничество сочетаются с соперничеством за ресурсы, а в случае Казахстана – и за лидерство в данном регионе [5, с. 41].
В экономической области выбран курс на интеграцию в мировую экономику, на создание льготного режима иностранному капиталу, на первоочередное развитие частного предпринимательства и экспортных сырьевых отраслей промышленности. В Казахстане национальный капитал формируется почти исключительно «сверху», на кланово-бюрократической основе. Впрочем, заявленная экономическая политика и реальные тенденции изменений сильно расходятся между собой. Одна из главных причин этого в том, что исполнительная власть эффективно решает исключительно охранительную задачу. Даже карательные органы слабы.
Таким образом, независимость досталась центральноазиатским республикам без активных усилий с их стороны. За исключением Таджикистана, здесь не сформировалась новая, конкурентная старой, элита «борцов за независимость», как нигде в бывшем СССР, оказалась значительной преемственность власти и управления. Однако само по себе такое, в общем-то исторически случайное, обстоятельство не сыграло бы существенной роли в плавном перерождении контролируемой Москвой авторитарной власти первых секретарей в никем не контролируемую авторитарную власть первых президентов, если бы не попало в резонанс с древней обрамляющей установкой на стабильность. Равным образом, низкий уровень активности всего населения в рамках современных политических структур не является лишь следствием естественной деполитизации людей, разочаровавшихся в обещаниях национального начальства и измотанных тяжелой борьбой за физическое выживание [10, с. 19].