Никто, кроме Ольги. Герберт и Виктория не устояли перед тем любопытством и восхищением, какие Ольга проявляла к их миру. То, что они так быстро подружились с Ольгой, свидетельствует об их одиночестве, которого сами они не сознавали.
5
На фотографии – эти трое в саду. Виктория сидит на качелях, скрестив ноги, чуть склонив набок голову, она в пышном платье и широкополой шляпке, украшенной цветами, на плече держит раскрытый зонтик. Слева от нее стоит, опираясь на качели, Герберт, он в коротких штанах и белой рубашке. Справа – Ольга в темном платье с белым воротничком. Эти двое смотрят друг на друга так, как будто без слов сговариваются разом, дружно подтолкнуть качели. На лицах у всех троих выражение серьезное, даже истовое. Может быть, они представляют здесь сцену из какой-то книжки? Герберт и Ольга прислуживают Виктории? Потому что она самая младшая? Потому что она умеет верховодить старшим братом и старшей подругой? Но что бы они ни хотели выразить, желание их серьезно и истово.
Каждому из них можно дать все восемнадцать лет, хотя на обороте карточки есть надпись – снимок сделан накануне конфирмации. Обе девушки белокуры, у Виктории пышные локоны волной ниспадают на плечи, гладкие волосы Ольги собраны узлом на затылке. У Виктории губы капризно поджаты, сразу видно, что она бывает несносной, если ее что-то не устраивает в окружающем мире. У Ольги волевой подбородок, резко очерченные скулы, широкий и высокий лоб – энергичные черты, которые тем больше радуют взгляд, чем дольше ты ими любуешься. Обе девушки выглядят вполне сформировавшимися, они готовы к семейной жизни, рождению детей, заботам о доме. Это две юные женщины. Герберт же только хочет быть взрослым мужчиной, но на самом деле он еще мальчуган, невысокий, коренастый, крепкий, стоит, расправив плечи, высоко подняв голову, а все же ростом он не обогнал девушек, да и никогда не обгонит.
И на более поздних фотографиях Герберт с удовольствием позирует; в этом он, конечно, берет пример с молодого германского императора. Виктория довольно скоро располнела – вкусная еда примирила ее с окружающей жизнью, обмякшие черты пухлого личика притушили выражение капризного недовольства и придали Виктории чувственное и детское очарование. От Ольги за довольно долгий период не осталось ни одной фотографии: только родители Герберта и Виктории могли позволить себе такую роскошь – пригласить фотографа, да и на тот единственный снимок Ольга не попала бы, не окажись она в тот день в доме Шрёдеров.
После конфирмации Виктория начала упрашивать родителей отправить ее в Кенигсберг в пансион для девиц. Однажды в соседнем дворянском поместье был праздничный вечер, и дочь хозяев рассказала Виктории о жизни в пансионе, о том, какая там во всем элегантность и роскошь, и еще обмолвилась, мол, для уважающей себя девушки непозволительно расти и воспитываться среди простых крестьян. Родителям идея дочери не понравилась, но Виктория упрямо стояла на своем. И с тем же упрямством она, уже добившись своего, утверждала, что скромная жизнь воспитанниц пансиона – это и есть жизнь благородного общества.
Ольга хотела поехать в Познань и поступить в женскую учительскую семинарию. Для этого надо было сдать вступительный экзамен по программе выпускного класса женской гимназии. Она готова была каждое утро ходить пешком за семь километров в окружной город, где была гимназия, а вечером проходить те же семь километров, возвращаясь домой. Но денег, чтобы платить за гимназию, у нее не было, а ходатайства об обучении за казенный счет Ольге не дали: деревенские учитель и священник считали, что гимназическое образование девицам ни к чему. Раз так, Ольга решила самостоятельно освоить программу старших классов гимназии.
Она пришла в гимназию узнать, какие должны быть знания у выпускниц. Большое здание, широкие лестницы, длинные коридоры и множество дверей, а еще легкость, с какой на переменах, после прозвеневшего звонка, девушки смеялись и болтали, высыпав в залу рекреации, да еще та уверенность, с какой учительницы, высоко подняв голову, шествовали в классные комнаты и по коридорам, – от всего этого Ольга оробела, да так, что забилась в угол возле лестницы и все только смотрела, не осмеливаясь выйти. Там ее и заметила после окончания уроков одна учительница. Она выслушала все, что, едва не плача, пролепетала Ольга, взяла ее за руку и привела к себе домой.
– Закон Божий, немецкий язык, история, арифметика, география и природоведение. Чистописание, пение, рисование, рукоделие. Осилишь ли ты все это?
Катехизис Ольга знала назубок благодаря подготовке к конфирмации; она читала драмы Шиллера, романы Фрейтага и «Отечественную историю пруссов» Зегертса, она знала наизусть стихи Гёте и Мерике, Гейне и Фонтане, знала и многие песни из сборника Эрка «Немецкий песенный сад». Учительница велела Ольге прочитать стихотворение, спеть песню и решить в уме несколько арифметических задачек. Она повертела в руках ридикюль, который Ольга сама связала крючком, и у нее не осталось сомнений в способностях Ольги к рукоделию, а также чистописанию и рисованию. Камнем преткновения оставались география и природоведение – Ольга знала многие растения, деревья, цветы, грибы, но она слыхом не слыхала о классификации животных и растений, о Карле Линнее и Александре Гумбольдте.
Учительнице Ольга понравилась. Она дала девушке учебники по географии, по домоводству и по природоведению, сказала: «Если нужна будет помощь, милости прошу. Да! Хорошенько почитай Библию и „Фауста“!» – и с тем отпустила.
Герберт знал, что с восемнадцати лет поступит в гвардейский пехотный полк. А до этого времени надо было подготовиться к экзамену на аттестат зрелости. Он занимался с домашними учителями, учился старательно. Но сердце его принадлежало стрельбе и охоте, верховой езде, гребле и бегу. Он знал, что однажды к нему перейдут поместье, сахарный завод и пивоварня, он понимал, что отец правильно делает, посвящая его в управление и хозяйственные дела. Но он не видел себя в этой роли – владельца поместья и предприятий. А видел он широкий простор земли и неба. Когда он бегал, то поворачивал назад не потому, что силы были на исходе, а потому, что наставала темная ночь и мать дома наверняка начинала тревожиться. Он мечтал когда-нибудь пуститься бегом вслед за солнцем, бежать и бежать, чтобы светлый день никогда не кончался.
6
После отъезда Виктории прошло некоторое время, прежде чем у Герберта и Ольги, оставшихся вдвоем, снова завязалась дружба. Пойти в гости к Герберту ведь было совсем иное дело, чем пойти к Герберту и Виктории: Ольга заметила подозрительные взгляды его родителей и перестала приходить в господский дом. Герберта приводили в ярость понимающие ухмылки деревенских, когда те, случайно повстречав где-нибудь его с Ольгой, глазели на них, и он уже не приглашал ее погулять или покататься на лодке, – раньше-то втроем они совершенно спокойно гуляли и катались на лодке.
Бабушка Ольги, так же как учитель и пастор, считала, что девицам гимназическое образование ни к чему, и когда Ольга садилась готовиться к своему вступительному экзамену, не оставляла ее в покое, даже если не требовалось никакой помощи по дому. И летом Ольга со своими учебниками стала убегать на уединенную лесную опушку. Туда к ней приходил Герберт. Всегда с собакой, иногда и с ружьем. Он показал Ольге охотничью вышку, где она могла сидеть под крышей и читать, если шел дождь. Часто он приносил ей маленькие подарки: печенье, бутылку сока, яблоко или грушу.
Обычно он не приходил, а прибегал бегом, запыхавшись, бросался в траву рядом с Ольгой и ждал, пока она не оторвется от книги. И тогда первым делом он спрашивал: «Ну как? Узнала что-нибудь новое, чего утром еще не знала?»
Ольга с удовольствием рассказывала о прочитанном. Заодно она проверяла, что заучила, а что не запомнила и должна повторить заново. Больше всего Герберта интересовали география и естествознание, а еще сведения о том, как можно выжить, питаясь тем, что сам найдешь на земле.
– А лишайники можно есть?
– Можно есть исландский мох. Это целебное растение, помогает от простуды, от болей в животе, оно годится и в пищу.
– Как определить, какой гриб ядовитый, а какой нет?
– Тут надо просто знать грибы. Понимаешь, выучить все триста съедобных или все триста ядовитых.
– Какие грибы растут в Арктике?
– В тундре растут…
– Нет, не в тундре. Я про…
– Ледовую пустыню? В ледовой пустыне ничего не растет.
По ее просьбе он принес свои учебники, и она увидела, что знания у нее хорошие, стыдиться не приходится. Герберт обогнал ее только по иностранным языкам, так как учительница разговаривала с ним по-английски и по-французски, а с Ольгой-то никто не разговаривал. На вступительном экзамене знания иностранных языков не спрашивали, но Ольге хотелось когда-нибудь поехать в Лондон и Париж, об этих городах она прочитала в Энциклопедическом словаре Майера и знала о них куда больше, чем Герберт.
7
Не меньше, чем слушать рассказы Ольги о том, что нового она узнала, Герберту хотелось делиться с ней тем, что занимало его мысли. Однажды он признался ей, что стал атеистом.
Он, как обычно, примчался бегом, остановился перед Ольгой, наклонившись вперед, упершись руками в колени, и, дыша тяжело, как загнанный, выпалил:
– Бога нет!
Ольга сидела, поджав ноги, положив перед собой книгу.
– Погоди…
Он отдышался, прилег в траве рядом с Ольгой, скрестив руки под головой и глядя то на Ольгу, то на собаку, Ольга была справа, собака слева от него, временами он смотрел в темно-голубое летнее небо с быстро летящими белыми перьями облаков. И повторил, но уже спокойно и твердо, так, словно он сделал открытие или, скорей даже, как будто раз и навсегда что-то решил для себя:
– Бога нет.
Ольга подняла глаза от книги и взглянула на Герберта:
– А что же?
– Что – что же?
– Что же вместо Него?
– Ничего. – Вопрос показался Герберту смешным, он засмеялся и тряхнул головой. – Есть мир. А неба нет, и Бога нет.
Ольга отложила книгу в сторону, вытянулась рядом с Гербертом на траве, глядя в небо. Она любила небо, и синее, и серое, и дождливое, и в снежной пелене, когда смотреть на летящие сверху капли или падающие снежинки можно, лишь сощурив глаза. Бог! Почему бы не жить Ему на небе? И не появляться иногда на земле, в церкви, а то и среди природы?
– Что ты сделаешь, если Он вдруг появится перед тобой?
– Как Ливингстон перед Стэнли? Я поклонился бы, слегка, и протянул бы Ему руку. «God, I presume?»
Герберт, в восторге от своей остроты, хлопнул ладонями по земле и захохотал. Ольга вообразила эту сцену: Герберт в кожаных бриджах, клетчатой рубахе и Бог в белом тропическом костюме и пробковом шлеме, оба слегка ошарашены и оба держатся предельно учтиво. Она тоже засмеялась. Но вдруг подумала, что остроты на тему Бога недопустимы. И недопустимо смеяться, если кто-то позволяет себе остроты на тему Бога. Однако в эту минуту ей больше всего хотелось спокойно продолжать свои учебные занятия. С Богом, если Бог хочет ей помочь, а если не хочет, то и без Него.
Но Герберт не оставил ее в покое. Он только что открыл для себя вечные вопросы бытия! Через два-три дня он спросил:
– Скажи, бесконечность существует?
Они снова лежали бок о бок на траве, на лицо Ольги падала тень от книги, которую она держала обеими руками, лицо Герберта с закрытыми глазами и травинкой между губ заливал солнечный свет.
– Параллельные прямые пересекаются в бесконечности.
– Это все глупости, которыми нас пичкают в школе. А вот пойдешь ты по шпалам между рельсами, все дальше и дальше, и что же, ты думаешь, когда-нибудь придешь туда, где они пересекаются?
– Вдоль рельсов я могу идти только до какого-то конечного пункта, но не бесконечно. Вот если бы я могла бегать, как ты…
Герберт вздохнул:
– Да ты не смейся. Я хочу понять, имеет ли бесконечность значение для смертных людей в их смертной жизни, имеющей конец. Или Бог то же самое, что и бесконечность?
Ольга опустила раскрытую книгу себе на живот, но из рук ее не выпустила. По правде говоря, больше всего ей сейчас хотелось продолжать чтение. Надо учиться! До бесконечности ей не было дела. Но, повернув голову, она встретила тревожный и полный надежды взгляд Герберта:
– Почему тебя так волнует бесконечность?
– Почему? – Герберт сел. – Если что-то бесконечно, значит оно недостижимо. Ведь так? Но существует ли что-то недостижимое, не только в наше время и не только нашими сегодняшними средствами, а вообще? Просто недостижимое?
– Ну достигнешь ты бесконечности. И что дальше? На что она тебе?
Герберт молчал, глядя куда-то вдаль. Ольга села. Что он там видит? Свекольные поля. Зеленая ботва, коричневые междурядья, длинные и прямые линии, но дальше, за небольшой ложбиной они плавно поднимаются и уже у самого горизонта сливаются в сплошную зеленую плоскость. Кое-где высятся тополя. Крохотная рощица буков как темный островок в светлом зеленом море. На небе ни облачка: Ольга и Герберт сидели спиной к солнцу, от яркого света все искрилось и блестело – зелень кустов и деревьев и даже бурая земля. Что он там видит?
Он обернулся к ней со смущенной улыбкой, так как не знал, что ответить, хотя и был уверен, что на его вопрос должен быть ответ и что томительная тоска влечет его вдаль не напрасно. Ольге хотелось обнять его и погладить по голове, но она не посмела. Своей беспокойной тоской он растрогал Ольгу, как малое дитя, которое всеми силами рвется в большой мир. Но Герберт уже не ребенок – в его беспокойстве, в его вопросах, в его вечной гонке она почувствовала отчаяние, им самим еще не осознанное.
Спустя несколько дней Герберт пришел к Ольге с новым вопросом: существует ли вечность?
– Бесконечность и вечность – это одно и то же? Бесконечность мы относим к пространству и времени, а вечность связана только со временем. Но как? Одинаковым ли образом они, бесконечность и вечность, выходят за пределы того, что нам дано в нашей жизни?
– Некоторых людей вспоминаешь даже спустя много лет. Не знаю, вечно или нет. Однако Ахилл и Гектор уже две или три тысячи лет как мертвы, а мы все-таки помним о них. Ты хочешь стать знаменитым?
– Я хочу… – Он оперся на руку и повернулся к Ольге. – Я сам не знаю, чего хочу. Я хочу от жизни больше, гораздо больше, чем вот это все – поля, поместье, деревня, и больше, чем Кенигсберг и Берлин и гвардия… меня ждет пехотная гвардия, да не в этом дело, – хоть бы и конная, не важно. Мне нужно что-то такое, по сравнению с чем все это мелочь. Мне нужно что-то большее. Или нет, оно не больше. А выше… Я читал, что инженеры задумали построить аппарат, на котором люди смогут летать, и я думаю… – Он посмотрел поверх головы Ольги в небо. И засмеялся. – Когда летательный аппарат построят, когда заберутся в него и полетят, он станет обычной вещью, такой же, как другие.
– Хотелось бы мне иметь некоторые вещи. Пианино, вечное перо фирмы «Зеннекен», новое летнее платье и новое платье на зиму, новые летние туфли и зимние ботинки. А комната – это тоже вещь? Если комната не вещь, то деньги-то – вещь? Я хотела бы иметь деньги, чтобы у меня была своя комната. Быть может, ты просто…
– Избалован? – Герберт еще больше повернулся к Ольге, он смотрел на нее, упираясь одной рукой в землю, а другой теребил свои волосы.
– Извини. Нет, ты не избалован. Но ты не понимаешь, каково быть на моем месте. А я не понимаю, что значит быть таким человеком, как ты. Мне кажется, тебе живется легче, чем мне. Или нет, наверное, мне было бы легче на твоем месте и если бы у меня была такая жизнь, как у тебя или у Виктории, и я могла бы без всяких сложностей поступить в женскую гимназию, а потом в учительскую семинарию. Но может быть, если бы я жила такой жизнью, как у Виктории, я тоже не хотела бы чего-то большего, кроме как стать воспитанницей в пансионе для благородных девиц. – Ольга покачала головой.