В отличие от древнеиндийского философско-мифологического мировоззрения, которое фиксирует представление о времени как об огромном колесе (прототипы «круг», «колесо»), которое пребывает в постоянном круговом движении (атрибут «цикличность»), античное понимание времени связано, прежде всего, с атрибутом «дискретности». Это, в свою очередь, формирует философское представление о времени как о временных отрезках, выстроенных в линейной последовательности. В попытке доказать иллюзорность движения ученик Парменида Зенон утверждает, что летящая стрела тем не менее пребывает в покое. Его аргументация сводится именно к дискретизации времени: в каждый момент времени стрела находится в конкретном месте, занимая отрезок пространства, равный ее длине. В то же время моменты времени суть не абстрактные интервалы, но соотносятся с событиями (вещами). Прототип «жертва» у германских терминов нем. Zeit и англ. time указывает на первоначальную ассоциацию с событием жертвоприношения, равно как и центральное значение «удар (в гонг)» у укр., блр. časъ, а прототип «рука» у гр. χρόνος, вместе со значением соответствующего исходного корня ие. *ĝher- «хватать», – на нечто, т.е. вещь, которую можно взять рукой. Описанное понимание времени представляет собой то, что принято называть «реляционной» концепцией времени Аристотеля: он не рассуждает о времени отдельно от событий и, указывая на необходимость времени быть посчитанным, имеет в виду именно исчисляемость вещей и событий [Аристотель, 1981, c. IV, 10–14].
Лукреций, хорошо знавший древнегреческую философскую традицию, но уже использовавший латинскую терминологию, делает первый шаг к отступлению от указанного понимания времени как «слитого» с событием. Из различения вещей и пустоты Лукреций выводит понятие о времени как явлении, присущем одновременно и вещам, и пустоте, таким образом, события не отождествляются ни с самими вещами, ни с пустотой, в которой они находятся [Лукрецій, 1988, c. 418–482]. В указанном отрывке Лукреций говорит о неощутимости пустоты и о такой же неощутимости времени. Следует отметить, что пустоту, именованную в древнегреческой философии термином гр. χώρα (χάος), Аристотель отождествил с «пространством» или «местом», именованным гр. τόπος, который имеет значение «пустое место». Продемонстрированное Т. Харитоновой сближение гр. τόπος с лат. tempus [Харитонова, 1992, c. 65] эксплицирует в последнем термине именно семантику «незаполненности» и, соответственно, понимание времени как ничем не заполненных интервалов.
Описанный выше смысл «незаполненности событиями» коррелирует с развитой позже «субстанционной» концепцией времени, известной как «абсолютное время» И. Ньютона, протекающее равномерно само по себе (прототип «след / отпечаток», предполагающий ассоциацию с незаполненной формой), т.е. несоотносимое с какими-либо событиями. Соответствующим такому взгляду на время есть и отсутствие у лат. tempus смысла «быстротечности», ассоциируемого именно с быстро происходящими событиями, как у гр. χρόνος и укр., блр. časъ.
Вопрос о лингвистической относительности лингвокультурных концептуальных метафор встает особенно остро в таких контекстах, где проблема их истинности или неистинности приобретает первостепенное значение, – а именно в контексте научного дискурса. Показательным является факт, что, несмотря на отказ от идеи абсолютного времени, в определенной мере инициированной латиноязычной философской метафорой ВРЕМЯ – ЭТО ПУСТОТА и господствовавшей в физике до начала XX в., современная наука все еще проджолжает использовать исходную для упомянутой метафору, которая содержит концептуализацию времени как линейной последовательности. Открытие неизменности скорости света выявило, что каждый наблюдатель имеет свою меру времени, фиксируемую его часами, и совсем не обязательно, что показания часов разных наблюдателей совпадут. Таким образом, время предстает как субъективное понятие, относящееся к наблюдателю, который его измеряет. Тем не менее, как отмечают С. Хокинг и Л. Млодинов в своей известной книге «Кратчайшая история времени», время в физике продолжают трактовать так, будто это прямая железнодорожная линия, по которой можно двигаться только вперед или назад [Хокинг, Млодинов, 2014, c. 119].
Таким образом, можем заключить, что выявленные нами отличия в концептуализации философской категории времени в рассмотренных естественных языках в определенной степени вписываются в вышеприведенную типологию темпоральных систем В. Эванса, где первой дейктической системе соответствует осмысление времени, фиксируемое латинским термином tempus, линейной – философское понятие о времени, мотивированное гр. χρόνος, а внешней – типичное для Востока метафизическое понимание времени, обозначенное динд. kāláh, vélā. Как свидетельствует концептуальный анализ, лингвистическая относительность может проявляться на уровне отдельных дискурсивных практик, в частности философского раздела метафизики, где особенности того или иного естественного языка в большей или меньшей мере обусловливают понимание базовой онтологической категории времени. Специфическая лингвокультурная метафора, определяющая данное понимание в философии, затем экстраполируется в научный дискурс, где она может выступать составляющей конкретной естественно-научной концепции или же целой научной картины мира. Перспективы дальнейших исследований времени как специфического лингвокультурного концепта предполагают как выход за пределы индоевропейской языковой семьи, так и выяснение того, демонстрирует ли абстрактная метафорическая категория времени какую-либо вариативность концептуализации в синхронном срезе при изучении фразеологических словосочетаний с темпоральным значением.
Список литературы
1. Аристотель. Физика // Аристотель. Сочинения: В 4-х т. – М.: Мысль, 1981. – Т. 3: / Пер., статья и прим. Рожанского П.Д. – 613 с. – (Филос. наследие; Т. 83).
2. Етимологічний словник української мови (ЕСУМ): В 7-ми т. – Київ: Наук. думка, 1982. – Т. 1: / Під ред. Мельничука О.С. – 634 с.
3. Лукрецій Тит Кар. Про природу речей / Пер. з лат. Содомори А. – Київ: Дніпро, 1988. – 191 c.
4. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4-х т. – М.: Прогресс, 1986. – Т. 1: (А-Д) / Пер. с нем. и доп. Трубачева О.Н. – 576 с.
5. Харитонова Т. А. Джерела філософської термінології. – Київ: Наук. думка, 1992. – 111 с.
6. Хокинг С., Млодинов Л. Кратчайшая история времени / Пер. с англ. Б. Оралбекова Б.; под ред. Сергеева А.Г. – СПб.: ЗАО «Торг.-издат. дом “Амфора”», 2014. – 180 с.
7. Boroditsky L., Gaby A. Remembrances of times east: Absolute spatial representations of time in an Australian Aboriginal community // Psychol. science. – 2010. – Vol. 21. – P. 1635–1639.
8. Contours of time: Topographic construals of past, present and future in the Yupno valley of Papua New Guinea / Núñez R., Cooperrider K., Doam D., Wassmann J. // Cognition. – 2012. – Vol. 124 (1). – P. 25–35.
9. Evans V., Green M. Cognitive linguistics: An introd. – Edinburgh: Edinburgh univ. press, 2006. – 830 p.
10. Evans V. Temporal frames of reference. – Режим доступа: http://www.vyvevans.net/TFoRs.pdf (Дата обращения: 15.04.2015.)
11. Kövecses Z. Metaphor and culture // Acta univ. Sapientiae, philologica. – 2010. – Vol. 2 (2). – P. 197–220.
12. Lakoff G. Women, fire, and dangerous things. – Chicago: Univ. of Chicago press, 1987. – 631 p.
13. Lakoff G. The contemporary theory of metaphor / Ed. by Ortony A. // Metaphor and thought. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1993. – P. 202–251.
14. Lakoff G. The contemporary theory of metaphor // Cognitive linguistics: Basic readings / Ed. by. Geeraerts D. – B.: Walter de Gruyter, 2006. – P. 185–238.
15. Núñez R., Sweetser E. With the future behind them: Convergent evidence from Aymara language and gesture in the crosslinguistic comparison of spatial construals of time // Cognitive science. – 2006. – Vol. 30. – P. 1–49.
16. Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. – Bern; München, 1959. – Bd 1. – 1183 S.
17. When time is not space: The social and linguistic construction of time intervals and temporal event relations in an Amazonian culture / Sinha C., Sinha V., Zinken J., Sampaio W. // Lang. a. cognition. – 2011. – Vol. 3. – P. 137–169.
Противопоставление «образ – процесс» как методологическая основа исследования перцептивной деятельности
УДК 159.9.01; 81’23
В настоящей работе будут рассмотрены методологические основы теории перцептивной деятельности, сформировавшейся в отечественной психологии, а также имплицированные в этой теории средства анализа механизмов и приемов коммуникативного воздействия.
Ключевые слова: перцепция; перцептивная деятельность; методология; образ и процесс; коммуникативное воздействие.
In this article we consider methodological backgrounds of perceptual activity theory formed in Russian school of psychology. Also we discuss means to analyze mechanisms and strategies of persuasive communication implicated in this theory.
Keywords: perception; perceptual activity; methodology; image and process; persuasive communication.
1. Теория «образа мира»
Любая современная теория перцепции в скрытом или явном виде позиционирует себя в отношении к классической оппозиции внутреннего и внешнего, субъекта и объекта. Даже руководствуясь принципом активности субъекта, современный исследователь часто оказывается вынужден совершать, по меткому выражению Г. Риккерта, «прыжок через пропасть» между субъектом и объектом. Среди предпринимавшихся в науке попыток отказа от оппозиции «субъект – объект» достаточно продуктивной представляется попытка, предпринятая в русле психологической теории деятельности, мыслящей субъект-объектное пространство как континуум: «Онтологически первичен… не объектный мир и противополагаемый ему субъект (картезианская точка зрения), а единый континуум, в котором субъект взаимодействует с миром объектов» [Леонтьев, 2001, с. 262]. Но тогда и «…главное различение, лежавшее в основе классической картезианско-локковской психологии, – различение, с одной стороны, внешнего мира, мира протяжения, к которому относится и внешняя, телесная деятельность, а с другой – мира внутренних явлений и процессов сознания, – должно уступить свое место другому различению, с одной стороны, – предметной реальности и ее идеализированных, превращенных форм <…>, с другой стороны, – деятельности субъекта, включающей в себя как внешние, так и внутренние процессы» [Леонтьев, 1975, с. 99–100]. Поэтому «действительная противоположность» – это противоположность образа и процесса (безразлично внутреннего или внешнего), а не противоположность сознания предметному миру. Образ и процесс связаны динамическими отношениями и «бывают тождественными», при этом образ инертен, он «отстает от процесса» [Леонтьев, 2003, с. 368].
Рассматривая противопоставление «образ – процесс», следует упомянуть о двух близких идеях, возникших в отечественной философии. Во-первых, это утверждение Э.В. Ильенкова о том, что идеальное существует исключительно «во встречном движении» формы деятельности и формы вещи [Ильенков, 1962]. «Кардинальное отличие способа действия мыслящего тела от способа движения любого другого тела… заключается в том, что мыслящее тело активно строит (конструирует) форму (траекторию) своего движения в пространстве сообразно с формой (с конфигурацией и положением) другого тела, согласовывая форму своего движения (своего действия) с формой этого другого тела, причем любого» [Ильенков, 1974, с. 32]. Во-вторых, это идея М.К. Мамардашвили о различии между феноменом и явлением. «Условия, на которых мыслится, видится определенное содержание, не совпадают с экспликацией самого этого содержания. Есть еще неуловимый феномен существования содержания, который мы не замечаем, потому что мы через содержание видим мир» [Мамардашвили, 2008, с. 36]. Иначе говоря, следует различать представленное в сознании содержание (то, что явлено) и феноменальную ткань этого содержания (то, что «в действительности произошло»): чтобы существовал сознательный образ, субъектом должна производиться определенная «работа» (например, микродвижения глаз в ходе визуального восприятия предмета), которая, однако, заслоняется от сознания объективируемым в процессе этой «работы» предметным содержанием.
В теории перцептивной деятельности, разработанной А.Н. Леонтьевым и представителями его школы, ключевой категорией является категория образа мира. Образ мира понимается как отображение в психике человека предметного мира, опосредованное предметными значениями и поддающееся сознательной рефлексии. «Мир презентирован отдельному человеку через систему предметных значений… Человек не “номинирует” чувственные образы предметов – предметные значения суть компонент этих образов, то, что их цементирует для человека…» [Леонтьев, 1997, с. 268–269]. Образ мира первичен по отношению к отдельным чувственным восприятиям: «…условием адекватности восприятия отдельного предмета является адекватное восприятие предметного мира в целом и отнесенности предмета к этому миру» [Зинченко, 1983, с. 149].
Образ мира амодален, так как по способу происхождения он соотносится не со стимулом, а с действиями субъекта в предметном мире [Зинченко, 1983, с. 147]. Но если образ формируется в ходе деятельности (а на втором шаге и руководит ею), то и восприятие предстает как активный процесс, в ходе которого реципирующая система уподобляется свойствам воздействующих на субъекта предметов (здесь можно вспомнить приведенные выше слова Э.В. Ильенкова о движении тела по форме другого тела). А.Н. Леонтьеву удалось экспериментально продемонстрировать, что уподобление процессов в реципирующей системе свойствам предмета (в ходе его «опробования», «прощупывания») является общим механизмом восприятия: моторные звенья реципирующей системы «не просто дополняют или усложняют конечный сенсорный эффект, но входят в число основных компонентов данной системы» [Леонтьев, 1959, с. 179]. Это положение, сформулированное полвека назад, подтверждается и современными когнитивными исследованиями, демонстрирующими активацию моторных систем мозга в ходе восприятия предмета: «…зрительно-моторные нейроны зон F5 и AIP активируются и при выполнении моторной задачи (хватание объекта), и при задаче пассивного наблюдения (без моторного компонента)… Другими словами, зрительный образ чашки есть только лишь предварительная форма действия, некий призыв к движениям руки, который… определяет ее функции и возможности для действия, которые она в себе заключает» [Риццолатти, Синигалья, 2012, с. 56].
В связи с этим становится понятной наиболее глубокая характеристика образа мира – его прогностическая направленность. Образ мира представляет собой не столько отображение прошлого и настоящего, сколько отражение будущего, т.е. систему ожиданий и прогнозов человека, совершающего те или иные действия. В этой системе ожиданий можно выделять различные уровни или слои [Смирнов, 1983, с. 152].
2. Объекты «особой плотности» и многослойность сознания
В известных психологических примерах слепой человек воспринимает не свою палку, а дорогу при помощи палки; хирург взаимодействует не со скальпелем, а с раной посредством скальпеля; палка или скальпель выступают здесь как средства или «органы» восприятия, которые не объективируются до тех пор, пока служат для объективации чего-то другого. Представим теперь, что слепой уткнулся палкой в стену и перестал ей двигать: восприятие немедленно прекратится, и человек не сможет понять, что перед ним стена (аналогичным образом прекращается визуальное восприятие предмета, когда прекращаются микродвижения глаз). Чтобы воспринимать, необходимо осуществлять определенную «работу», необходимо в буквальном смысле прощупывать реальность. Но воспринимаемым содержанием оказывается при этом не движение наших «органов», не наша «работа», а объект, на который эта «работа» направлена. Форма объекта выступает как форма самой этой «работы» (форма деятельности) и тем самым «цементирует», упорядочивает ее (процесс «живет» в образе в снятом виде).