Lustick I. Stability in deeply divided societies: Consociationalism versus control // World politics. – Baltimore, MD, 1979. – Vol. 31, Iss. 03. – P. 325–344.
Lustick I., Miodownik D., Eidelson R.J. Secessionism in multicultural states: Does sharing power prevent or encourage it? // American political science review. –Washington, D.C., 2004. – Vol. 98, N 2. – P. 209–229.
McGarry J., O’Leary B. Introduction: Consociational theory and Northern Ireland // The Northern Ireland conflict: Consociational engagements. – Oxford: Oxford univ. press, 2004. – P. 1–60.
McGarry J., O’Leary B. Iraq constitution of 2005: Liberal consociation as political prescription // International journal of constitutional law. – Oxford, 2007. – Vol. 5, N 4. – P. 670–698.
Norris P. Driving democracy: Do power-sharing institutions work? – N.Y.: Cambridge univ. press, 2008. – 320 p.
O’Flinn I. Divided societies and deliberative democracy // British journal of political science. – L., 2007. – Vol. 37, Iss. 04. – P. 731–751.
O’Flinn I. Democratic theory and practice in deeply divided societies // Representation. – L., 2010. – Vol. 46, Iss. 3. – P. 281–293.
Reilly B. Does the choice of electoral system promote democracy? The gap between theory and practice // Sustainable peace: Power and democracy after civil wars / Ed. by Roeder Ph.G., Rothchild D. – Ithaca: Cornell univ. press, 2005. – P. 159–171.
Roeder Ph.G. Power dividing as an alternative to ethnic powersharing // Sustainable peace: Power and democracy after civil wars / Ed. by Roeder Ph.G., Rothchild D. – Ithaca: Cornel univ. press, 2005. – P. 51–82.
Roeder Ph.G. Power dividing. – 2010. – 27 p. – Mode of access: http://www.ethnopolitics.org/isa/Roeder.pdf (Дата посещения: 27.11.2015.)
Selway J., Templeman Kh. The myth of consociationalism? Conflict reduction in divided societies // Comparative political studies. – Thousand Oaks, CA, 2012. – N 45 (12). – P. 1542–1571.
Sisk T.D. Power sharing and international mediation in ethnic conflicts. – Washington, D.C.: United States Institute of peace, 2002. – 143 p.
Smith A. National identity. – L.: Penguin, 1991. – 227 p.
Wimmer A., Cederman L.-E., Min B. Ethnic politics and armed conflict: A configurational analysis of a new global dataset // American sociological review. – Menasha, Wis., 2009. – Vol. 74 (April). – P. 316–337.
Wolff S., Weller M. Self-determination and autonomy: A conceptual introduction // Autonomy, self-governance, and conflict resolution: Innovative approaches to institutional design in divided societies / Ed. by Wolff S., Weller M. – N.Y.: Routledge, 2006. – P. 1–25.
Wolff S. Consociationalism, power sharing, and politics at the center. – 2010. – Mode of access: http://www.stefanwolff.com/files/Consociationalism,%20Power%20Sharing,%20 and%20Politics%20at%20the%20Center.pdf (Дата посещения: 12.11.2015.)
Этнические войны и постконфликтная демократия
Аннотация. Статья посвящена изучению состояния исследований этнических войн в контексте гражданских войн, причин, институциональных и контекстных факторов, способствующих началу и возобновлению гражданских и этнических войн, связей между политическими режимами и риском гражданских и этнических войн, а также перспектив постконфликтного урегулирования разделенных обществ. Автор показывает, что, несмотря на выявленную статистическую значимость, количественные модели не могут раскрыть причинно-следственные связи, так как не учитывают политической воли акторов, действующих в разных институциональных контекстах.
Ключевые слова: гражданская война; этническая война; разделенное общество; постконфликтная демократия.
O.G. Kharitonova
Ethnic wars and post-conflict democracy
Abstract. The article analyzes the state of the research of civil wars, ethnic wars, the conditions and institutional and contextual factors which increase the risk of beginning and resuming wars, the relationship between political regime types and civil and ethnic war risks. Special attention is given to the post-conflict institutional regulation of divided societies. The article concludes that despite the statistical significance of various variables, the quantitative models can not reveal the cause-and-effect relationships without taking into account the political will of actors acting within different institutional contexts.
Keywords: civil war; ethnic war; divided society; post-conflict democracy.
Вследствие увеличения числа внутренних вооруженных конфликтов, в том числе этнических, в 1990‐е годы в сферу сравнительных исследований режимных изменений вошли гражданские войны, которые рассматривались с использованием наработок по теориям протестов, гражданских волнений и социальных революций. В статье сделана попытка изучения состояния исследований этнических войн в контексте гражданских войн, причин, институциональных и контекстных факторов, способствующих началу и возобновлению гражданских и этнических войн, связей между политическими режимами и риском гражданских и этнических войн, а также перспектив постконфликтного урегулирования разделенных обществ.
Этнические войны в контексте гражданских войн
Этническая война – тип гражданской войны, в которой стороны конфликта представлены этническими группами [Cederman, Buhaug, Rød, 2009]. Однако не все политологи рассматривают этнические войны отдельно от гражданских войн другого типа. Такой подход позволяет увеличить число рассматриваемых казусов, что помогает решить проблему «слишком мало казусов, слишком много переменных». Одновременно уменьшается число переменных вследствие их статистической незначимости при исследовании всех примеров гражданских войн, таких как этнический состав населения и степень фрагментации. В результате авторы объясняют причины гражданских войн в целом и этнических войн в частности через объективные, в основном социально-экономические переменные, коррелирующие с началом любых внутренних войн.
Существует множество определений гражданских (или внутренних) войн. Большинство исследователей определяют их как вооруженное столкновение, происходящее внутри границ суверенного государства, между двумя и более акторами, имеющими общую власть до начала конфликта. В гражданских конфликтах государство уже не обладает монополией на применение насилия вследствие появления группы вооруженных повстанцев. Наиболее авторитетным считается определение гражданской войны Сингера-Смола в проекте «Корреляты войны»8: во‐первых, она приводит к 1000 боевых жертв9 в год (причем не менее 10% с каждой стороны); во‐вторых, одной из сторон конфликта является центральное правительство; в‐третьих, эффективное сопротивление с обеих сторон конфликта; в‐четвертых, конфликт происходит в рамках определенной политической единицы. Таким образом, гражданские войны операционализируются, в первую очередь, через число жертв в суверенном государстве, причем одной из сторон конфликта должно быть государство, и обе стороны должны нести боевые потери. Такая общепризнанная операционализация позволяет отделить гражданские войны от террористических актов, геноцида, столкновений между криминальными группировками, переворотов и межгосударственных войн. Однако исследователи не пришли к согласию относительно того, как классифицировать войны, в ходе которых изменились основные акторы, – как одну долгосрочную войну или как несколько отдельных последовательных (например, война в Афганистане). Учитывая, что многие количественные исследования в качестве зависимой интервальной переменной рассматривают продолжительность гражданской войны, различия в классификации могут привести к разным результатам и, соответственно, к разным выводам.
Этнические войны имеют все признаки гражданских войн и ведутся с целью расширения политических прав определенных этнических групп и получения участия в процессах рекрутирования должностных лиц, принятия решений и самоуправлении (от автономии до независимости) [Roeder, 2003, p. 512]. Согласно П. Кольеру, во время гражданских конфликтов этничность часто используется как инструмент пропаганды, и если этнические расколы не являются причинами конфликта, они могут быть его последствиями, так как общества попадают в «ловушку этнических категорий» [Collier, 2007, p. 56]. Другими словами, вражда между этническими группами может не быть причиной войны, но может стать ее результатом.
Этнические войны в странах, где одна этническая группа доминирует в принятии решений, а другая сконцентрирована на периферии («сыны почвы», по определению Фиарона), находятся на втором месте (после войн, связанных с контрабандным финансированием, см. ниже) по продолжительности (медиана – 23,2 года, среднее арифметическое – 33,7 года) [Fearon, 2004]. Сочетание ресурсов (контрабандное финансирование) и этнических притязаний увеличивает продолжительность этнических войн. В то время как идеологические гражданские войны ведутся с целью получения контроля над государством, этнические войны обычно являются сепаратистскими по природе. Группы стремятся к большей автономии или самоопределению, причем, по мнению А. Доунса, чем длительнее война, тем больше вероятность появления требований политической независимости [Downes, 2006, p. 54].
При рассмотрении этничности как фактора этнических гражданских войн авторы понимают ее как примордиальную характеристику, как необходимый инструмент мобилизации ресурсов и стимулирования политических действий. Следовательно, лишения и дискриминация по этническому признаку провоцируют коллективные действия, для организации которых лидеры подчеркивают этническую принадлежность, что приводит к этническим войнам. Н. Самбанис уверен, что этнические войны характеризуются неизменной идентичностью и распространением историй о вековой вражде и дискриминации, поэтому все члены группы не имеют индивидуального выбора и вынуждены мобилизоваться, так как оппозиционная группа всегда будет видеть в них противников [Sambanis, 2000, p. 438]. Однако с точки зрения рационального выбора любые идеи общего блага, в том числе этнического, вызывают «проблему безбилетника», что усложняет мобилизацию и координацию действий этнических групп в вооруженных конфликтах [Collier, Hoeffler, 2004].
По мнению Л. Кребса, этнические группы определяются на основе общей идентичности, однако объединяющие характеристики не являются примордиальными. По его мнению, исследователям этнических войн свойственны две крайности. Одна воплощается во взгляде, что конфликт является следствием «вековой вражды» между различными этническими группами, другая представлена в утверждении, что стороны этнической войны – «банды мародеров, рекрутированные политическими лидерами под знаменами общей этничности» [Krebs, Vorrath, 2009]. Согласно Ф. Рёдеру, в этнических конфликтах на первом месте стоят политические лишения. В базе конфликтов «Меньшинства на грани риска» все 117 этнических групп поднимали вопросы и экономического, и политического плана, и только одна из 98 групп, выступивших за культурные права, не поставила вопрос о правах политических [Roeder, 2003, p. 512]. Государство находится в центре этнических конфликтов, так как в этнических конфликтах победитель получает власть и, возможно, международное признание. Таким образом, этничность становится инструментом социальной и политической включенности [Cederman, Girardin, 2007, p. 175].
В свою очередь Дж. Фиарон придерживается мнения, что в этнических конфликтах наблюдается переплетение рационального расчета и иррациональных эмоциональных реакций [Fearon, 1994]. Этническая мобилизация зависит от наличия коллективных идентичностей, мотивации и возможностей для совместных действий. Коллективные идентичности определяют границы этнических групп и создают основу для артикулирования и агрегации общих интересов, мотивация определяет стимулы, а возможности зависят от расстановки сил и других структурных факторов [Gurr, 2015]. Таким образом, когнитивный рациональный выбор усиливается аффективными ориентациями, базирующимися на этнической идентичности.
Энические конфликты можно рассматривать и как следствие определенного пути государствостроительства, когда элиты не в состоянии по каким‐то причинам включить и интегрировать население [Cederman, Buhaug, Rød, 2009, p. 499]. Исключение по этническому принципу стимулирует политическую мобилизацию за представительство и включение этнической группы в процесс принятия решений или создание отдельного государства, в котором их этническая группа будет доминировать [ibid., p. 499].
По мнению Дж. Фиарона, этничность является продуктом социальных и политических структур [Fearon, 1994, p. 5], т.е. результатом социализации, поэтому этнические конфликты можно объяснить не через примордиальную вражду, а через так называемую «дилемму безопасности», когда недоверие между этническими группами усиливается вследствие распада государства, что стимулирует внутренние конфликты [Posen, 1993; Fearon, 1994]. Р. Джервис описал дилемму безопасности следующим образом: «Дилемма в чистом виде возникает, когда одной группе противостоит недоверчивая другая и когда действия, направленные на усиление безопасности одной группы, расцениваются в качестве угрозы безопасности другой группы [цит. по.: Sambanis, 2000, p. 438]. Б. Позен считает, что дилемма усиливается, когда группы этнические, а государство ослаблено, либо формируется заново после распада или дезинтеграции [Posen, 1993]. По мнению Ч. Кауфмана, в условиях, когда этнические группы не уверены в том, что непредвзятая центральная власть может предотвратить гражданские конфликты, группы начинают мобилизацию с целью обороны. Такая мобилизация создает угрозу безопасности, так как «сложно принять эффективные оборонительные меры без превентивного наступления», и пока группы наступают и проводят этнические чистки, ни одна из них не может доверить свою безопасность другой [Kaufmann, 1998, p. 122].
Согласно Дж. Фиарону, когда две политические группы оказываются без третьей стороны, которая могла быть гарантом их соглашений, наблюдается всплеск этнического насилия. Независимо от настоящих договоренностей, никто не может дать гарантии соблюдения обязательств, поэтому отделение от слабого государства представляется лучшей альтернативой [подробнее см.: Fearon, 1994, p. 13–14]. Таким образом, дилемма безопасности приводит к превентивным войнам из-за невозможности ни получения гарантий в условиях анархии, ни достижения договоренностей, предотвращающих военные конфликты [Fearon, 1994].
По общепризнанному мнению, цивилизационные различия между сторонами конфликта только усиливают дилемму безопасности, так как они вызывают недоверие, поэтому увеличивается вероятность эскалации конфликта [Roeder, 2003, p. 514]. По его мнению, именно дискриминация в пользу одной цивилизационной или этнолингвистической группы привела к большому числу конфликтов в 1990‐е. «Когда государственная религия превращала цивилизационные меньшинства в официальных цивилизационных диссидентов, вероятность конфликта за политические права достигала 63,8%, а вероятность политического насилия – 40,2%. Если цивилизационные меньшинства были этнолингвистичекими, вероятность насилия достигала 65,5% и 41,9%, соответственно» [ibid., p. 535].
На примере внутренних этнических конфликтов между группой большинства и группой меньшинства Дж. Фокс эмпирически проверил классическое утверждение С. Хантингтона о наступающем конфликте цивилизаций. Исследовав этнические конфликты в течение двух периодов (233 конфликта в 1945–1989 гг. и 275 конфликтов в 1990–1998 гг.), он пришел к выводу, что цивилизационные конфликты представляют меньшинство (38,2 и 37,8% соответственно). Исламские группы были вовлечены в большинство цивилизационных конфликтов (23,2 и 24,7%), однако только небольшой процент цивилизационных конфликтов происходил между группами исламской и западной цивилизаций (5,6 и 6,9%) [Fox, p, 464]. С. Фиш также проверил тезис о воинствующем исламе и не нашел свидетельств корреляции между преимущественно исламским населением и политическим насилием внутри страны (единственным значимым фактором в моделях Фиша был уровень демократии) [Fish, Jensenius, Michel, 2010].