К этой мысли можно было прийти и раньше. Мало кому удалось «догнать» Запад. Даже Германия заплатила такую цену, как Первая и Вторая мировые войны, чтобы, находясь в середине Европы, лишь в конце XX в. стать Западом по сущности своей культуры. Причем и сегодня между восточной (бывшей ГДР) и западной частями единого немецкого государства наблюдаются принципиальные различия, лишь частично обусловленные коммунистическим прошлым ГДР и во многом связанные с культурным отличием прусских земель от остальной части Германии. Португалия, Италия, Испания становились западными очень болезненно и долго. Никто из других регионов мира не превратился и не может превратиться в Запад. Утверждение о единственности западного пути означает, что развитие на основе догоняющей модели и вестернизация должны быть продолжены. Может быть, такой выбор возможен до определенных пор, пока мы не осознаем, что у страны есть свои, отличные от Запада, задачи, что некоторые наши особенности не позволяют нам превратиться в Запад, как бы мы того ни хотели. Такая перспектива по крайней мере не единственная. Вьетнам, например, не собирается стать Западом, и японцы, которые со времен революции Мэйдзи заметно вестернизировались, не считают, что они должны имитировать Запад до такой степени, чтобы отказаться от своей культуры. Это единственная развитая страна, которая следует национальной модели потребления, а не западному, в особенности американскому, консюмеризму. Поэтому идущие от западников и славянофилов, но огрубленные в конфронтациях конца XX в. антиномические утверждения «развитие должно осуществляться по западной модели» / «развитие должно быть самобытным» представляются одинаково неправильными.
В чем же отличие сегодняшнего утверждения о многообразии модернизаций и переходе к национальным моделям модернизации от прежнего применения классической модернизационной теории и получения результатов ее применения, имевших национальную специфику? Отличие в том, что классическая модернизационная теория, основанная на модели догоняющей модернизации, рассматривала Запад как единственный образец для модернизации стран, а эмпирические несовпадения модернизирующихся стран с этим образцом трактовала как незавершенную или неуспешную модернизацию, создающую по-разному модернизированные страны. Новая концепция множества вариантов модернизации и национальных модернизаций считает различия в модернизациях разных стран закономерными, обусловленными спецификой этих стран, отрицает единый образец. Был предложен и вариант новой западной модернизации в политической сфере (концепция третьего пути Э. Гидденса), но вопрос о том, в какой мере сегодняшнее технологическое и политическое развитие Запада вновь способно стать образцом для отдельных стран и глобального мира, является дискуссионным.
Некоторые ученые усматривают противоречие между догоняющей моделью модернизации, цель которой – максимально приблизиться к избранному образцу, и перманентным «нерешением» задач страны в «недогоняющих» моделях модернизации. Эта мысль ясно выражена В.В. Лапкиным: «Итак, в чем же заключается основное содержание модернизации: она есть переход от традиционного общества к современному или движение, однократно начавшееся, но незавершимое в принципе?.. В одном случае модернизация понимается как определенная эволюционно-историческая задача – в ряду других задач, тех, что решались обществом на более ранних исторических этапах, а также тех, которые будут решаться им в будущем, обеспечивая тем самым условия для его развития. В другом случае мы имеем дело со своего рода логикой “конца истории”, который в данном случае отнесен к моменту вступления того или иного общества на путь модернизации: с этого момента начинается бесконечное восхождение к никогда не достижимой цели» (5, с. 54). Поскольку и Запад стоит перед задачами модернизации (как уже было упомянуто со ссылкой на Гидденса), догоняющие возможности незападных стран кажутся явно исчерпанными. Догонять убегающего по нелинейной траектории, каким стал Запад сегодня, – это не то же самое, что догонять стабильно движущегося в заданном направлении, каким он был пятьсот лет. Однако думать, что рассмотренная национальная модель неэффективна из-за отсутствия единого образца, к которому следует стремиться, неверно: следуя ей, ставятся достижимые цели, которые решаются, потом появляются другие, они тоже осуществляются, продолжая процесс модернизации как инновационной деятельности. Это мы увидим ниже на примере китайской модернизации. Но ведь и российская догоняющая модернизация, начавшаяся при Петре I, так и не получила завершения. В этой незавершенности одна из причин отказа от догоняющей модели модернизации.
Национальная модель модернизации
Наиболее адекватной формой развития обществ многим теоретикам сегодня представляется национальная модель модернизации, возникающая на некотором уровне уже достигнутой вестернизации. Россия имеет достаточно высокий уровень вестернизации, но еще нуждается в повышении этого уровня при заимствовании инфраструктуры, демократических институтов, рыночных отношений Запада. Вестернизация в сегодняшней России – это освоение экономических механизмов и некоторых форм политической жизни западных стран, достижение уровня комфорта, качества медицинского обслуживания, контроля над качеством продукции, которые существуют на Западе, обеспечения безопасности, демократических свобод и правового порядка. Необходимый и достаточный уровень усвоения западного опыта сегодня не только не препятствует национальной модели развития – напротив, он способствует ее осуществлению, а значит, и благоприятствует возникновению многообразия вариантов модернизации в современном мире. Как уже отмечалось, С. Хантингтон, Ш. Эйзенштадт, Л. Харрисон и ряд других исследователей считают, что в наше время каждое общество само решает, какая модернизация ему нужна. Многие склонны к оценочному восприятию этой теории. Однако любая модель развития имеет свои плюсы и минусы.
Неолибералы, как правило, не приемлют этих новых идей. Однако само появление национальной модели модернизации является ответом на один из главных тупиков неолиберализма. Критикуя капитализм, К. Маркс тем не менее отмечал его цивилизующую миссию. Распад коммунизма способствовал началу глобализации, открывая прежде закрытые для капитала территории. В рамках Запада функционирование капитала взращивало его социальную субстанцию. Запад оставался небезразличным к способам усвоения демократии и формированию правового государства в модернизирующихся странах. Даже политика колонизации нередко имела сходные цели, что можно видеть на примере Сингапура, успешно подготовленного британским колониализмом к развитию по современному сценарию. При глобальном распространении капитализма капитал стал терять цивилизующую миссию. А.И. Фурсов в работе «Колокола истории» показал, что капитализм перестал заботиться о социальной субстанции модернизирующихся обществ. Для него стала важной только функция капитала (обогащение, рост капитала), а не социальная и культурная среда его функционирования (14). Капитализм превратился из западного – «веберовского» (основанного на протестантской этике, на заимствовании его рациональности в инорелигиозных странах Запада), «дюркгеймовского» (основанного на разделении труда и переходе от механической солидарности к органической) – в «зомбартовский» (основанный на чем угодно – на честном труде, на нечестной наживе, на грабеже, войне и т.п.). Если раньше капитализм перемалывал чужие (незападные) культуры, то теперь эти культуры перемалывают капитализм, заимствуя его экономические механизмы почти так же, как новинки автомобильной промышленности.
Можно говорить как о тупике о том, что неолиберализм внутри США породил Дж. Буша-младшего и неоконов, а в посткоммунистических странах – неумение приспособиться к радикализму требований догоняющей модернизации, провоцирующее откат к автохтонным формам развития, где утрачена забота об адекватной социальной и культурной среде производства капитала. Главный тупик неолиберализма – приспособление стран незападного разума к западным технологиям, а в будущем, возможно, и к элементам политической системы Запада, но при сохранении исключительного значения их собственной культуры. Но главное – вероятность соперничества этих стран с Западом и глокализация (термин, означающий равные шансы глобализации как всемирной победы либерализма, и локализации, или освоения хозяйственных и технологических систем Запада как подчиненных локальным культурам и цивилизациям) (12; 13).
Примером национальной модели модернизации можно считать китайское развитие. На наш взгляд, дело объясняется тем, что китайцы при выборе модернизационной модели учитывали особенности своей страны и не стремились перестать быть китайцами и стать американцами и т.п. Руководство страны принимало во внимание и численность населения (более одного миллиарда человек), и низкий стартовый экономический уровень, и отсутствие нужного количества природных ресурсов, и явный недостаток грамотных кадров. Поэтому оно посчитало необходимым осуществлять модернизацию под единым централизованным руководством авторитарного коммунистического режима. Одновременно китайские лидеры понимали, что модернизация – это не одномоментное действие, а длительный процесс. Следует сказать, что успех реформ в Китае обеспечивался коллективом единомышленников, на деле заинтересованных в процветании страны. Во главе его стоял такой незаурядный человек, как Дэн Сяопин. Реформы в Китае начались с реформы экономики – производственных отношений в деревне. При этом постепенно шел и процесс реформирования теоретических представлений – в начале реформ говорили о возвращении к плановым принципам социалистической экономики, которые были извращены в период «культурной революции», затем – об использовании рынка, но при господстве плана, и только потом появился термин «социалистическая рыночная экономика». Методология китайских реформ – постепенность и учет национальных условий. Это, говоря словами К. Поланьи, «золотое правило реформ», отличающее их от революций и требующее согласования скорости реформ со способностью людей к ним адаптироваться.
Широкую известность получили работы Ту Вэймина о национальной модернизации в Китае (9). Этот исследователь отмечает важность для экономики и моральной атмосферы в Китае конфуцианских установок. Он показывает, что Китай не просто бросился в омут бесконечных преобразований, но, вглядываясь в японский опыт, обдумал вопрос о том, как с точки зрения перспектив конкуренции Китая с западными странами следует отнестись к таким антиномиям развития, как «сельское хозяйство – промышленность», «капитализм – социализм», «восточная культура – западное образование». Мы далеки от преувеличения китайских достижений, хотя они велики, но важно то, что идея способности конкурировать с Западом, а не догонять его, осознание непреодолимости своей культурной и цивилизационной специфики привели к постановке актуальной задачи борьбы с голодом в 1970-е годы и определили приоритет реформы сельского хозяйства Китая. Решение именно этих задач и стало в начале реформ национальной моделью модернизации страны. Но преодоление голода не приостановило осуществления модернизационного проекта и не растянуло его реализацию на неопределенное время. «Деревня и город», инфраструктуры, модели индустриализации с привлечением сельского населения, миграция в города – следующая цепочка проблем, выстраивающая цели модернизации одну за другой. Неравномерность развития регионов – еще одна задача. Сейчас в условиях мирового экономического кризиса китайское правительство приняло меры по ограничению экономического роста и усилению потребления внутри страны. Во многих случаях глобализация означает распространение капитализма, победу капитала над национальными интересами незападных стран. Китай избежал этой ловушки. Он самым успешным образом использовал глобальный рынок в своих национальных интересах. Сегодня модернизация в Китае сопровождается некоторым смещением внимания к экономике внутри страны. Подобная смена приоритетов обусловливает длительность или даже бесконечность процесса модернизации, отрицание недостижимости однажды поставленной задачи. «Мы находимся в довольно сложном положении, – пишет Ту Вэймин. – Нам предстоит преодолеть три преобладающие, но устаревшие дихотомии: “традиционное – современное”, “западное – незападное”, “локальное – глобальное”» (9, с. 243). Нам представляется, что, возможно, сюда надо добавить «капиталистическое – социалистическое».
Действительно, китайцы попытались перейти к современности, полагаясь на цивилизационную и политическую (посредством коммунистического режима) защиту традиции. Они обратились к вестернизации (к западному), особенно в сфере технологий в условиях нового разделения труда между западным «обществом знания» и азиатским индустриальным обществом, не давая дорогу рекультуризации своей страны (незападному), хотя частично это все же происходит. Ныне, сполна использовав «глобальное» в своих интересах, они обратились к своим локальным нуждам.
По мнению Ту Вэймина, «азиатские интеллектуалы более столетия внимательно присматривались к западным учениям. Японские самураи-бюрократы, например, методично заимствовали у европейцев, а позже и у американцев приемы науки, технологии, политического управления. Аналогичным образом китайские ученые-чиновники, корейские “лесные интеллектуалы” и вьетнамские мудрецы созидали свои нынешние социумы на основе западных знаний. Приверженность масштабной, а порой и всеобъемлющей вестернизации позволила им перестроить экономику, политику, общественную систему согласно тем образцам, которые они… считали более передовыми» (9, с. 243–244). Однако азиатские страны нуждались в адаптации этих инноваций к собственной культуре. И не продолжающаяся вестернизация, а синтез ее результатов с местными условиями оказался достаточно продуктивным и, по мнению цитируемого автора, доказывающим устарелость отмеченных им антиномий. Он с трудом удерживается от утверждений, что конфуцианские ценности могли бы быть полезными сегодня Западу, так как Запад сам нуждается в модернизации, чтобы перейти в новую современность, а незападные общества в любом случае не способны рекультуризироваться полностью. И хотя Ту Вэймин допускает возможность восточного влияния на Запад, он все же настаивает на плюрализме типов модернизации, оставляя каждой стране или региону право на выбор модернизационного проекта.
Соглашаясь с этой мыслью, мы полагаем ее существенной для российского модернизационного проекта. Ясно, что для его осуществления необходимы как некий уровень вестернизации, накопленный страной, так и поворот к собственным коренным проблемам. Цель российского модернизационного проекта состоит в определении приоритетной задачи и последующих за ее решением новых задач, этапов их осмысления, а также − в заимствовании тех успешных институтов, образцов, способов и инструментов, которые имеются на Западе и в мире в целом.
Неприемлемость догоняющей модели модернизации сегодня
Если существует множество вариантов модернизации, то остаются ли возможности для догоняющей модернизации? Остаются, но их неперспективность очевидна. Урок реанимации неолиберальных моделей XIX в. в посткоммунистическом мире 1990-х годов привел к выводу, что «культура имеет значение» (3) и что догнать Запад в его классической фазе развития невозможно. Китай, как мы видели, вглядывался в японский опыт, имея сходные проблемы, но проходил и уроки вестернизации в рамках национальной модели модернизации.
Инициатором оживления модернизационных намерений в России стала группа ученых из Института современного развития (И.Ю. Юргенс, Е.Ш. Гонтмахер, Б.И. Макаренко и др.), предоставивших российской научной и политической общественности доклад с их концепцией образов России и российской модернизации (8). Я хотела бы предложить несколько тезисов конструктивной критики их доклада.
1. Прогнозы сегодня имеют сценарный характер. Формула «иного не дано», которая имплицитно содержится в данном докладе, – это формула революции, а не реформ и не модернизации.
Кроме того, прогнозы бывают разными. Есть прогнозы – образы будущего, характеризующие то, что мы хотим иметь. Но есть прогнозы-тренды, выявляющие сценарии, которые объективно могут реализоваться в ходе развития в рассматриваемых обстоятельствах. Это не всегда сценарии, к которым мы стремимся. И наконец, возможны сценарии-проекты, направленные на то, чтобы изменить обозначенные тренды в направлении предпочитаемых образов. В докладе эти типы сценариев не различаются, что приводит к излишне категоричным выводам и неоправданному смешению макро- и микротенденций.