Естественность Ленина – это естественность народного примитива, естественность упрощенчества, насилия, т.е. естественность непросвещенной темной народной массы. Кающиеся дворяне изнывали от ощущения чуждости и оторванности от народа. Человек, сказавший об этих кающихся: «страшно далеки они от народа», своей жизненной практикой преодолел этот разрыв. Он слился с народом, стал им. Произошло это ценой (за счет) полного отхода от высокой культуры, плюрализма, толерантности, осознанного творчества8.
Это означает, что ключевыми фигурами русской революции были Николай и Ленин. Сталин стал отрицанием их обоих. Отрицанием и стремления России быть нормальной страной (Николай), и бунта русской органики против нормальности (Ленин). Это самое страшное: в глубине русской «психеи» неприкрытое влечение к анормальности (это характерно для всех народов, но в ХХ в. русский и немецкий в силу ряда причин оказались «слабыми звеньями»; т.е. анормальность усиливается и «зашкаливает» при стечении и столкновении определенных условий; бунт анормальности всегда окрашен в неповторимые национальные краски, и чем более он «бессмысленный и беспощадный», тем более органичного, естественного и… подлинного персонификатора «требует»…).
Сталин все это «закрыл», превратив черносотенство в норму. Это погром и русского либерально-плюрального гражданского общества, и бунтовщиков – пугачевых и «похуже Пугачева». Это снятие конфликта «Капитанской дочки», уход и от правды Гриневых, и от правды восставших. Сталин – узурпатор, уничтоживший и николаевскую, и ленинскую России, при этом по-злодейски ловко воспользовавшийся их «потенциалами». Сталин – это не город, не деревня, не барин, не мужик, не парламент, не сельский сход, не Европа, не Азия, не прогресс, не реакция. Это на месте всего этого – лагерь, колючая проволока, вохр, шарашка, коммуналка, строительство пирамид – заводов, каналов, стадионов, nihil – ничто…
Он был – «Ленин – сегодня». И это приговор Ильичу. Это ему гамбургский счет, «постоянная прописка» в аду. А неглупые анализы капитализма и т.п. никакого отношения ни к чему не имеют.
Николаевская же Россия расцвела в творческом подвиге эмиграции, питала силой сопротивление здесь, а ныне опора и подмога нам, которые хотят жить в приемлемом отечестве, нормальной стране.
…И все же, почему Россия не может выздороветь от страшной – пусть и органической – болезни: коммунизма. Не хочу говорить о вещах второстепенных – политике, экономике и т.п. Дело в том, что мы по-прежнему еще не сделали главного, окончательного выбора. И он таков: пойдем вслед за Николаем II или Лениным? Никакие опереточные Александры Невские здесь ни при чем (к реальному князю, жившему в середине XIII в., «оперетта» имеет косвенное отношение). Казалось бы: почему не выбрать Пушкина, Менделеева, Достоевского (к счастью, список не короток)? – Да потому, что это будет уходом от главного. Русской трагедии, русской болезни, русского выздоровления. Это значит закрыть глаза на ХХ век. Предать забвению убитых и замученных нами сограждан. Забыть подвиг сопротивления и противостояния террору.
Идти за Николаем II – это не повторять его ошибки или неудачи. Это попытаться продолжить в наших условиях главную линию той России, которую сегодня по праву можно назвать николаевской (и виттевской, столыпинской, блоковской, менделеевской, ключевской – слава Богу, список не короток). Эта Россия – нормальная, приемлемая страна, постепенно решающая свои задачи. Центральная – человек. Вокруг которого «вертятся» политика, экономика, право, образование, внешние дела и т.д. Где в конце концов выбор делается в пользу достойного, человечного, справедливого. Наш последний царь – лучшее в новой русской истории олицетворение этого. Не гений, не герой.
Вторая Отечественная
Первая половина года прошла под знаком войны. Великой Отечественной войны, как нас учили в школе. Внимание к ней нагнеталось изо всех сил. Пафоса расточили немеренно. Порою казалось, что нас вновь хотят окунуть в ту военную атмосферу. Некоторые «заигрались» настолько, что сами себя стали воспринимать едва ли не как фронтовиков. «Репортажи» (телевизионные, газетные) со съемок фильма Н.С. Михалкова «Утомленные солнцем»–II напоминали сводки с поля боевых действий. Он сам и его актеры держали себя так, как будто только что вышли из-под пуль. Наверное, к этому следовало бы отнестись иронично (не к памяти о войне, а к «мероприятиям» с ней связанным), а вот не получалось. За пропагандой, игрой-мишурой, наверняка не всегда оправданной тратой денег стояло нечто очень серьезное и важное для нашей сегодняшней жизни (еще раз: память о войне не подлежит ревизии; имеется в виду не уточнение знания и оценок, а память о подвиге, жертвах, преступлениях, в том числе и своих, войну усугубивших).
Так, может быть, поэтому власть и общество буквально растворились в теме «Отечественная…»? Или это громаднейшее, страшное, великое, кровавое событие, несмотря на «65 лет», все еще не стало «историей», не изжита его боль, травма? Или культивирование памяти о войне, начатое в далекие советские годы, принесло плоды, и новые поколения так же опалены этим, как, к примеру, мое и чуть старшее?
…А вот, скажем, Революция Семнадцатого – не менее важное событие. Но говорят о ней несравнимо «экономнее». Хотя на ход мировой истории она оказала куда бо́льшее влияние (я об Отечественной, а не о Второй мировой; и хотя Отечественная – часть мировой, вспоминают-то у нас не Вторую империалистическую..; вообще соотношение Отечественной и Мировой сложнее, чем части и целого). Или, скажем, то, что опять же в школе нам называли «коллективизацией». Разве это менее «судьбоносно», чем Война?
…Кстати, попутно о названиях. Определи «коллективизация» – один смысл, если вдруг «голодомор», «раскрестьянивание» и т.п., то совсем-совсем другой. Или «Великая Отечественная…», а в противовес, как уже прорывается в русских текстах, – «советско-нацистская…». Разные содержания вытарчивают из разных слов.
Но – к Войне. Власть абсолютно мотивированно схватилась за нее. Отдашь – легитимности не будет (собственно, вот и ответ на мои вопросы). Ведь Власть, Режим, Социальный Строй всегда знают, где их корни. Знанием не научным, не рефлекторным, если можно так сказать, а – животным, природным. Современная Властная Россия, Управляющий Режим и Господствующая Социальность вышли из Войны, являются ее порождением, коренятся в ней. – С первого, привычного, взгляда это чушь какая-то. Разве нынешняя Россия не родилась из Перестройки, событий 91–93, вообще 90-х годов и начала нового века? – Да, и из них тоже. Однако в основе своей – из Войны.
И ничего странного и удивительного здесь нет. Ведь и предшествовавший режим родился из Войны. Первой мировой. Да, да, я о Большевистском режиме. Он начал складываться в ходе той самой Первой. И, конечно, никто тогда и предположить не мог, что выплавляется нечто небывалое. И сами большевики тоже ничего не знали и в том процессе не участвовали. Во-первых, воспитывался «массовый человек» – новый социальный индивид, проживающий свою жизнь в кипящем многомиллионном котле. Во-вторых, этот «массовый человек» сразу же был помазан Войной – кровью, убийством, безжалостностью, бессердечностью и пр. Но какой Войной! Массовой, бесконечной (и вправду сказать, начавшись в 14-м, когда была завершена? В 45-м? В 89-м?), технической и анонимной. На два последних ее свойства следует обратить особое внимание.
Ленинизм-сталинизм, гитлеризм, маоизм и т.п. стали возможны тогда, когда появилась и реализовалась техническая возможность анонимных массовых убийств. Первая мировая («Великая война» – у англичан, французов и др., но не у немцев и русских) научила человека (миллионы людей) уничтожать себе подобных с большой дистанции с помощью каких-то сложных устройств, без всякого физического перенапряжения и – главное – без личного соучастия-сопереживания в убийстве, так сказать, имперсонально, «ничего личного». На этом и были построены тоталитарные режимы ХХ в.
Евреев массово убивали уже не в ходе массовых погромов, где христиане, представленные своим боевым авангардом, встречались со своими жертвами лицом к лицу. Евреев убивали в специально отведенных местах в газовых камерах. Утром дома попил кофе, поцеловал жену и милых детишек, напомнил, что вечером приглашены к Шульцам послушать Шума-на и поужинать, пришел на работу, получил задание на сегодняшний день, из своего бюро отправился на объект и, вспомнив, что надо написать матушке, она заждалась, открыл газ… Вечером Шуман, веселый разговор с Шульцем (коллегой), чуть-чуть больше пива, чем надо. В целом неплохой день. Массовый русский зек умирал от голода и холода в вечной мерзлоте, исчезал в тюрьмах, надрывался в шахтах и на лесоповале, и никто лично к этому не был причастен. Система. «Мы ничего не знали». «Таковы были приказы». Утром поел вчерашних щей, опохмелился, напомнил жене, что вечером идут к Семеновым, Степану Гаврилычу рыбца из Астрахани прислали, пришел в лагуправление, сактировал семерых умерших ночью, шестую бригаду отправил на дальнюю делянку, велел сократить норму жиров, прочитал газету, а вечером хорошо пил и пел со Степаном. Ужравшись, велели привести двух новых «бандеровцев» и заставили их голыми плясать на сорокаградусном морозе. Во потеха была, Степа даже от восторга блеванул. Эх, хорошо все-таки…
Во многом это следствие отделения факта убийства от непосредственного – глаза в глаза – участия в нем. Разумеется, это не единственная причина торжества тоталитарных диктатур. Но – необходимая. Другое дело, что это «выстрелило» в России и Германии, а в значительной части мира не случилось. Значит там взрывоопасных проблем накопилось меньше, и защитные социальные механизмы были надежнее…
В-третьих, возвращаемся к Первой Войне – зарождалась, укреплялась, утверждалась «чрезвычайщина» как способ решения внезапно возникавших и неотложных вопросов. А во время войны почти все они таковы, т.е. неожиданны и неотложны. Если же она длительная, тотально-массовая и тотально-техницизированная, то чрезвычайщина становится системой. Системой чрезвычайного управления. Системой планирования чрезвычайных мер. Этим наносится страшный удар по основам европейской и европейски ориентированной социальной жизни – правовому конституционному государству и гражданскому обществу.
В-четвертых, власть берет на себя роль Главного Планировщика, Сборщика и Распорядителя жизненно важными ресурсами. В военный же период тенденция к сокращению ресурсов усиливается. «Забыть» эту роль после войны власти непросто. В-пятых, в условиях войны существенно повышается значение насилия как метода управления. Ну и так далее.
Это идеальная модель вызревания большевизма (и нацизма). В реальной жизни было сложнее. В годы Первой мировой в России выросло Гражданское Общество. Если отбросить негативные стереотипы восприятия Русской Власти эпохи Войны, увидим, что и Власть многому училась и росла («министерская чехарда», «распутинщина» и т.п. – разве это было определяющим?). Но в Семнадцатом и Общество, и Власть разлетелись в пух и прах под напором Общинной и других революций (в первом выпуске «Трудов по россиеведению» я писал об этом). И, напротив, энергия напора этих революций напитала большевизм, сначала как движение, затем как Режим. И он, побив всех остальных, стал на ноги и поволок Россию за собой.
Безусловно, Гражданская война катастрофически ухудшила все условия жизни и тем самым сказочно укрепила Режим, сформировав, выдвинув нужных людей – тех, кто прошел жестокий отбор безостановочного убийства и жесточайшего насилия как единственного метода побеждать и управлять. Но без решающего вклада Первой мировой большевизм бы не состоялся. Это она стала питательной и воспитательной средой Коммунистического Режима-1.
Попутно замечу: несмотря на ошеломительную новизну этого монстра, и некоторые другие русские режимы рождались из комбинации внешней и гражданской войн. Режим Ивана Грозного был результатом и следствием Ливонской войны и опричнины, в их ходе он кристаллизовался, рос, мужал… Режим Петра Великого оформлялся в битвах Северной войны и систематического насилия, обрушенного на собственный народ этим кумиром будущих русских «европейцев», западников, либералов… Забегая вперед, скажу, что каждый раз после смерти насильников-демиургов «номенклатура» пыталась взять реванш. Отложенная в силу ряда причин Смута грохнула в 1598 г., а затем уже без отлагательств: в 1725 г. началась Смута дворцовых переворотов и в 1953 г. номенклатура начала Смуту оттепели, реформ, послаблений…
Итак, Коммунистический Режим (КР)-1. Зарождение где-то около 1915–1916 гг., угасание – в 1941–1942 гг. (почему так – объясню ниже). Это режим тотальной и перманентной революции как вширь (по всему земному шару), так и вглубь (до паренхимы надпочечников абсолютно всех – без исключения! – индивидов). Направление главного удара («вширь» или «вглубь») зависит от конъюнктуры момента. Метод – всеобщее, абсолютное насилие, стремление к переделке всего и вся. Забегая вперед и чуть в сторону: Россия знает в основном два типа режима – переделки и передела; соответственно: грозненский, петровский, сталинский – переделка, постгрозненский, постпетровский, постсталинский – передел; типологически это схоже с двумя принципами жизнедеятельности Русской Системы – уездным и удельным (см.: Политическая наука. – М.: ИНИОН, 1997. – № 2–3); причем переделка всегда выдыхается (нередко со смертью Главного) и «вырождается» в передел (как правило, главный здесь – лишь первый из передельщиков). Полагаю, что это более адекватная модель, нежели яновская с реформами, контрреформами и стагнацией, поскольку природа и социальные последствия реформ и т.д. совсем не таковы, какими предполагаются нормальной и нормативной западной наукой, иначе говоря, «реформа» и т.д. могут означать совершенно различные по своей сути действия; это также, представляется мне, более эффективный подход, чем продемонстрировал Ален Безансон в своей известной работе 1976 г. «Краткий трактат по советологии, предназначенный для гражданских, военных и церковных властей», где история СССР дана как постоянная смена двух режимов, двух моделей советской политики – военного коммунизма (ВК) и нэпа: 1917–1921 – ВК1; 1921–1928 – нэп1; 1929–1941 – ВК2; 1941–1945 – нэп2; 1946–1953 – ВК3; 1953 – далее нэп3; если «загнать» советскую историю в эту схему, в этот ритм, пропадет своеобразие каждой эпохи; останется лишь монотонное, автоматическое движение типа «вдох»–«выдох» – всё, сплошная биология.
КР-1 – совершенно безгарантийная система. Записав в своей Конституции 1936 г. кучу гарантий трудящимся, большевики лишили их главной гарантии – на жизнь (веру, свободу, собственность, социальный выбор). Когда-то Павел Пестель предлагал России систему гарантийной деспотии, в рамках которой люди подпадали под власть жесточайшей диктатуры, но получали немалые социальные гарантии. Его подельник Никита Муравьев, напротив, хотел облагодетельствовать отечество системой без-гарантийной свободы – у тебя все права свободного гражданина, однако не предусмотрено никаких социальных гарантий; свободен и никому–не– нужен. – Большевики-мичуринцы скрестили пестелевскую деспотию с муравьевской безгарантийностью. Но пошли еще дальше. Свою безгарантийную диктатуру объявили царством свободы и социального обеспечения.
И еще: КР-1 работал в крестьянской стране, т.е. был возможен только в ней. Да, он разрушил Россию как крестьянскую страну, «раскрестьянил» самого сельского жителя, резко ускорил процесс урбанизации, однако, повторю, то, каким он был, обусловлено во многом крестьянским характером тогдашнего русского мира. КР-1 потому-то и побил крестьянство, что оно было главной его «окружающей средой» (правда, и питательной; но это уже другая тема).
…Но вот пришла Вторая мировая война и в целом не затронула КР-1. «Момент истины» для него настал 22 июня 1941 г. И хотя Вячеслав Молотов, на то время № 2 в СССР, сразу же заявил о громадности угрозы, нависшей над страной, судя по целому ряду признаков, Сталин и его окружение еще не поняли: «Что ныне лежит на весах». До самого конца июня «Правда» давала ложную информацию о происходившем на фронте. Не было даже косвенных намеков на страшную катастрофу. И здесь, наверное, не только вполне понятное стремление не раздувать панических настроений, но и нормальное человеческое чувство: невозможно в такое поверить… Конечно, и остатки самоуверенности, и надежды, что вот-вот все развернется в другую сторону. И лишь выступление Сталина по радио, тон его речи, сказанное им стали настоящим психологическим началом Войны… «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…».