– Да, вы совершенно правы, фрау Кнобель, – произнесла через мгновение. – Нашему пациенту лучше.
Она наклонилась и положила ладонь ему на лоб.
– Жар спал.
Он ясно ощутил мягкое прикосновение пальцев и тонкий запах вербены, исходящий от нее. На мгновение он почувствовал успокоение. Вдруг она повернулась к сестре. Белый воротник халата сместился – он увидел серую ткань мундира под ним и две буквы СС на черном фоне. Его точно поразил разряд электрического тока: «Плен! Плен! Я в плену! В немецком госпитале!» – эта мысль заполнила его сознание, он почувствовал сильную боль в затылке, окно за спиной женщины в белом халате закачалось, в нем в беспорядочном вихре кружились снежинки Затем он снова увидел бледное лицо Хелен – широко распахнутые испуганные глаза, комья мокрого снега, застывшие на спутанных волосах. Они ехали в свой первый гастрольный тур. Их пригласил владелец танцевального зала в Бостоне поиграть у него несколько вечеров.
После неудач и безденежья такое предложение казалось везеньем. Но в ноябре шли дожди, затем выпал снег, а ночной мороз превратил дороги в каток. Они попали в сугроб, сломали полуось. До Бостона пришлось добираться едва ли не пешком. Хелен сильно простудилась и попала в больницу. Тогда они узнали, что она никогда не сможет иметь детей.
Снег за окном кружился все быстрее. Растревоженный мозг беспорядочно подбрасывал картины из прошлого – давнего и того, что случилось недавно. Начало наступления союзников в Нормандии. Хлесткие заголовки газет: «Армии союзников штурмуют Францию!», «Кольцо танков и людей сжимается вокруг врага!», «Семь тысяч самолетов союзников над Францией!», «Париж освобожден!».
«Гленн, ваш оркестр обязательно должен выступить в рождественском концерте в зале „Олимпия!“ – он услышал голос генерала Арнольфа так, как будто он находился в той же комнате. – Этот концерт будет транслироваться на весь мир. Все должны узнать, что Париж свободен!»
Он подготовил для концерта новую мелодию – сюрприз для Хелен, – аранжировку песенки «Коричневый кувшинчик», которую она когда-то напевала в юности. И написал письмо: «Обязательно слушай рождественский концерт из Парижа. Там будет для тебя сюрприз. И скажи моему другу Чамми, чтобы не брался за другую работу. Я уже думаю о том, что будет после войны. Осталось немного. У меня куча идей для новых аранжировок».
Он представлял себе, как Хелен улыбается, получив его письмо. Последнее воспоминание, которое приходит неожиданно, – сырой, затянутый туманом аэродром. На сырой взлетной полосе английской авиабазы «Твинвуд Фарм» – небольшой самолет «Норсман С-64». Туман настолько густой, что даже птицы уселись на ветки деревьев и под крыши домов. Он так и сказал генералу Арнольду перед взлетом: «Сэр, туман такой густой, что не видно птиц». «Ничего, ничего, Гленн, – генерал бодро похлопал его по плечу. – Долетите без происшествий. Подготовите все к концерту. Надо снять жилье для музыкантов. Договориться о репетиции. Ваш оркестр прилетит завтра. Не вешайте нос! Вы же летите в Париж!» – генерал хохотнул и как-то игриво подмигнул, намекая. На что – Гленн как-то и не сообразил в тот момент.
Добраться до Парижа ему не удалось. Но, судя по тому, что у его постели стоит немецкий врач, туда он никогда уже не попадет и вряд ли когда-нибудь увидит Хелен и приемных детей, которых любит, как родных.
Моноплан не имел устройств, которые могли бы бороться с оледенением зимой, и потому они летели, прижимаясь к воде, стараясь не подниматься выше полосы тумана. Они сбились с курса и попали в запрещенную зону – во всяком случае, об этом кричал пилот, и Гленн запомнил его полные ужаса глаза, когда он показывал наверх и, задыхаясь, повторял: «Ланкастеры», «ланкастеры»!
В этой зоне бомбардировщики, возвращающиеся с задания из Франции и не использовавшие свой груз, сбрасывали бомбы в Ла-Манш, так как садиться с неизрасходованным запасом бомб на аэродромы запрещалось инструкцией.
Бомбы летели сверху и взрывались под ними, маленький самолетик бросало из стороны в сторону. Он накренился вперед, ткнулся носом в воду, потом его снова подбросило вверх.
Гленн больно ударился головой. Что было дальше – он не мог вспомнить. Он оказался здесь, в немецком госпитале. И у его постели стоит врач с нашивками СС на воротнике мундира. Может быть, ему и не повезло, что он не оказался на дне Ла-Манша.
– Как ты считаешь, его можно допросить сегодня?
Приоткрыв дверь, оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени взглянул на пленного американца, неподвижно лежащего на кровати перед окном. Он был укрыт серо-коричневым клетчатым пледом, голова и руки перевязаны белоснежными бинтами.
– Не думаю, что это возможно.
Маренн подошла к нему и встала рядом.
– У раненого серьезное повреждение черепной кости в затылочной части, – добавила она вполголоса. – В результате аварии произошло смещение обломков. К тому же он потерял много крови. А из-за несвоевременного оказания помощи развилось инфекционное заражение. Несколько дней держалась высокая температура, он бредил. Благодаря инъекциям пенициллина нам удалось подавить воспаление. Сегодня первый день, когда он пришел в себя. Однако его состояние все еще стабильно тяжелое. Я не могу позволить, чтобы его немедленно подвергли такому испытанию, как допрос. Стресс мгновенно ухудшит его состояние, а может привести к смерти. Нет, я возражаю, – заметила она решительно и закрыла дверь. – Надо подождать еще несколько дней.
– Американцы сообщали, что их известный тромбонист Гленн Миллер пропал без вести при перелете через Ла-Манш рано утром 15 декабря.
Скорцени подошел к окну и, щелкнув зажигалкой, закурил сигарету.
– Во всяком случае, концерт в зале «Олимпия» в Париже прошел без него. Место, где был обнаружен раненый, а также все расчеты, учитывающие время вылета самолета Миллера, предположительное время и место катастрофы, показывают, что в наши руки угодил именно он. Как тебе такое?
Скорцени повернулся к Маренн. Она только пожала плечами и села в кресло за рабочий стол, перебирая бумаги.
– Даже если это и так, что тебе от музыканта? – подняв голову, она взглянула на него с недоумением. – Ты хочешь, чтобы он выступил с концертом перед нашими отступающими из Франции частями? Это новая идея Кальтенбруннера? Не думаю, что такое выступление будет иметь успех, – она грустно улыбнулась. – Его просто разорвут на части.
– Очень остроумно, фрау доктор, я не спорю.
Скорцени подошел сзади и положил руки ей на плечи.
– Однако у меня есть все основания полагать, что цель Миллера состояла не только в том, чтобы организовать концерт в Париже. И даже вовсе не в том – это только прикрытие. Он также имел тайное поручение генерала Арнольфа. Он вез при себе пакет, адресованный командующему нашим западным фронтом фельдмаршалу фон Рундштедту с предложением о прекращении огня и сдаче. Пакета, естественно, мы при нем не обнаружили. Но мне очень хотелось бы знать даже не столько, куда делся этот пакет, сколько то, через кого Миллер собирался выйти на Рундштедта, кто те люди в окружении фельдмаршала, которые решились на предательство, вступив в сговор с американцами.
– Очень странно. – Маренн с сомнением покачала головой. – У американцев не нашлось для Рундштедта посланника более опытного, чем джазовый музыкант?
– Напротив, это очень удачная кандидатура, – возразил Скорцени. – Его никто не заподозрит, вокруг него всегда много поклонников его музыки, любой агент легко может затеряться в толпе. Мало ли любителей джаза? Это может быть кто угодно: француз, завербованный американец, в конце концов, даже немец, затаившийся в Париже и переодетый в гражданскую одежду, тот, кто хорошо говорит по-французски или по-английски. Никто не удивится новому человеку в окружении Миллера. Популярность его велика.
– Мне не так хорошо известны тонкости твоей работы, но ты прекрасно знаешь мои принципы. – Маренн наклонилась вперед, внимательно глядя на него. – Кем бы ни был этот человек, какое бы важное задание он ни выполнял, даже если это окажется сам Эйзенхауэр, в чем я очень сомневаюсь, – она едва заметно улыбнулась, – пока его жизни угрожает опасность, я не допущу никаких допросов.
– Однако важно время, ты не понимаешь? – бросив сигарету в пепельницу, Скорцени подошел к ней. – Ты не первый день в управлении.
– В каком управлении? – Маренн спросила с вызовом, глаза сердито блеснули. – В Управлении медицинской службы, смею напомнить, оберштурмбаннфюрер. Состояние раненого таково, что, можно быть уверенным, он вообще не отдает себе отчета в том, что оказался в плену. Требуется время, чтобы подготовить его к этому открытию. И если сразу к нему явится посланец обергруппенфюрера Кальтенбруннера, и будьте-ка любезны, выкладывайте все начистоту. Для него это будет шок, который вполне может стать причиной того, что наступит летальный исход. И тогда все – никакого свидетеля, никакой информации вообще. В конце концов, если ты будешь настаивать, я обращусь к рейхсфюреру через своего шефа Гербхардта.
– Скорее через супругу рейхсфюрера фрау Марту, с которой ты дружишь, – Скорцени кивнул головой. – В обход всех адъютантов и секретарей. Нисколько не сомневаюсь.
– У каждого свои способы достижения цели, – откинувшись на спинку кресла, Маренн пожала плечами. – Я не отрицаю.
– Кстати, наш общий шеф бригаденфюрер Шелленберг высказал неплохую мысль, – Скорцени сделал паузу и отошел к окну. – Он хочет, чтобы первый допрос, точнее, беседу с раненым провела ты. – Он быстро взглянул на Маренн, обернувшись.
– Этот день надо запомнить! – она лишь слегка приподняла брови, выражая удивление. – Ты согласился с Шелленбергом. И вдруг выяснилось, что и у Вальтера случаются озарения.
– Не язви. Не так уж часто я спорю с Шелленбергом. Мы не можем терять время, а это самый щадящий вариант для твоего подопечного. Он избежит потрясения, как ты выражаешься, а мы получим информацию, которая нам остро необходима. Что скажешь?
Он повернулся к Маренн.
– Ты знаешь, я не люблю отвлекаться от своей работы и выполнять поручения, которые весьма далеки от нее, а иногда и прямо ей противоречат, – она произнесла задумчиво. – Но в данном случае я и сама не вижу другого выхода, – она вздохнула. – Уж лучше так, чем то, что требует Кальтенбруннер. Придется мне одновременно поработать и доктором, и следователем. Однако, что я знаю наверняка, – она неожиданно улыбнулась, – так это то, что если выяснится что это и в самом деле Гленн Миллер, Джилл будет очень рада и обязательно приедет его навестить. Ей нравится его музыка. Особенно «Серенада лунного света».
– Ну-ну. – Скорцени усмехнулся. – Когда он пойдет на поправку, не забудьте принести ему тромбон. Он вам еще устроит концерт в благодарность за заботу.
– Ну, я очень надеюсь, что какой-нибудь взбалмошный приказ Кальтенбруннера не внесет изменений в мой курс лечения, – согласилась Маренн. – Например, не объявится Мюллер со своими асами выбивать показания. Если речь идет о неких врагах, законспирированных в окружении Рундштедта, он вполне может подключиться.
– Это исключено, – ответил Скорцени уверенно. – Все останется внутри нашего управления. Шелленберг об этом позаботится, а я его поддержу. Это будет второй редкий случай, когда наши с ним мнения совпадут полностью, – добавил он с сарказмом.
– Я же сказала, что сегодняшний день надо запомнить.
– Внимание, приготовились к записи! Раз, два, три, четыре…
Свет в студии погас, темноту рассеивали лишь бледные огоньки лампочек над нотами музыкантов. На экране появились кадры из фильма. Гленн поднял руку – музыка заиграла. Краем глаза он видел, как Хелен тихо пробралась в студию и присела на стул у двери. В руках она держала несколько писем – он даже догадывался, что это за письма. Точнее, одно из них. Две недели назад он послал письмо в военное министерство с просьбой отправить его и его музыкантов в Европу, чтобы они могли своей игрой поднимать боевой дух американских частей, базирующихся на Британских островах. И вот, видимо, получен ответ. Он был уверен, что получил согласие. Но как сказать об этом Хелен? Он с тревогой поглядывал на нее. Лицо у нее было спокойное, но немного грустное. Тем временем фрагмент фильма закончился, музыка стихла. Как ему показалось, получилось неплохо.
– Хорошо, оставляем! Небольшой перерыв! – объявил он и направился к Хелен.
– Привет!
Она наклонилась, и он чмокнул ее в щеку.
– Я как-то не ждал, что ты придешь, – сказал смущенно и сел рядом.
– Я подумала, что ты захочешь пригласить меня на ланч, – она слегка улыбнулась. – Вот почта, – она передала письма Гленну. – Я прихватила их с собой. Мне кажется, здесь есть что-то важное.
– Да, да, ты права, – согласился Гленн неуверенно и, чтобы не встречаться взглядом с женой, повернулся к оркестру: – Чамми, у нас мало времени! Сейчас будем записывать пластинку. Начинайте репетировать!
– О’кей, Гленн!
Музыка снова заиграла, он сразу почувствовал, что ему стало как-то легче.
– Я хотел тебе сказать, – он снова повернулся к Хелен. – Я…
– Мистер Миллер, в два часа вас ждут на примерку концертного костюма, – к нему подскочил секретарь с блокнотом в руке.
– Да, да, спасибо, – он кивнул, все еще не зная, как сообщить Хелен новость.
– Я собственно, ты понимаешь, – начал он уже по третьему разу. – Этот фильм, – он кивнул на темный экран за спиной, – записи пластинок, все это приносит доход. Дела идут неплохо. В любом случае ты и дети будете обеспечены…
– Мистер Миллер, только что позвонили, – снова подскочил секретарь. – Запись на радио в пять часов вечера.
– Да, да, хорошо. – Гленн кивнул, чувствуя раздражение, – его опять сбили с мысли.
– Я так понимаю, что это письмо из военного ведомства, – Хелен кивнула на один из конвертов. – И, скорее всего, речь там идет о присвоении звания. Ты подал заявление в армию…
– Да, я не знал, как тебе сказать.
Гленн выдохнул с облегчением – как всегда, Хелен быстрее него нашла выход из трудного положения.
– Я понимаю, ты расстроена, – добавил он виновато и взял ее за руку.
– Я знала уже с полгода, что именно так и будет, – ответила она неожиданно. Голос ее звучал спокойно, но рука слегка вздрогнула, он почувствовал это.
– Ты знала с полгода, – он растерялся. – Как же так? Я подал заявление только две недели назад.
– Да, я расстроена, – подтвердила она. – Но я еще больше расстроилась бы, если бы ты этого не сделал. Ну, не тяни время, открывай. Я хочу знать, как тебя называть теперь, – она кивнула на конверт и даже заставила себя улыбнуться. Правда, получилось как-то неловко.
Он разорвал конверт, пробежал глазами строчки.
– Капитан Гленн Миллер, – прочел он вслух. – Личный номер 54505273.
Он снова взглянул на Хелен. В глазах у нее стояли слезы. И она не скрывала их.
– Когда же уезжаете, капитан Гленн Миллер? – спросила она негромко.
– Обычно это занимает не более месяца, – ответил он и снова наклонился к ней, гладя по руке. – Понимаешь, большинство моих ребят в армии. Мы создадим оркестр, будем выступать перед солдатами. Это напомнит им о доме. О том, что их любят и ждут. Им сейчас это очень надо.
– Я понимаю, Гленн.
Хелен кивнула, смахнув со щеки слезу.
– Я думаю, тебе очень пойдет военная форма, – согласилась она.
– Сэр, мы так и будем играть эти марши?
Спустя полтора месяца он уже стоял перед полковником Стоуном, своим командиром, и слушал наставления, как надо играть на плацу, чтобы войскам было удобно маршировать, – звучало все это удручающе.
– А что вас не устраивает, Миллер? – Стоун только недоуменно пожал плечами. – Армия сто лет марширует под такую музыку, и всем все нравится. Мы не будем ничего менять! – заявил Стоун решительно.
Во время смотра Гленн с грустью смотрел, как его музыканты вынуждены играть то, что совсем не привыкли, а заодно и на хмурые лица солдат, маршировавших под их музыку перед трибуной с начальством, прибывшим из Вашингтона. Такого равнодушия публики ему еще не приходилось встречать. Воспользовавшись тем, что между марширующими колоннами образовался зазор, Гленн бросился бегом через плац к оркестру.