– Знаю.
– Не хотел бы я дожить до его лет. Противные они, старики.
– Не всегда. Этот старик аккуратный. Пьет – ни капли не проливает. Даже сейчас, когда пьяный. Посмотри.
– Не хочу я смотреть на него. Скорей бы домой ушел. Никакой заботы о тех, кому работать приходится.
Старик перевел взгляд с рюмки на другую сторону террасы, потом – на официантов.
– Еще бренди. – Он показал на рюмку. Тот официант, который спешил домой, направился к нему.
– Закончили. – Существительное он опустил: так необразованные люди обычно говорят с пьяными или иностранцами. – На сегодня ни одной больше. Закрываемся.
– Еще одну, – попросил старик.
– Нет. Закончили. – Официант вытер край столика полотенцем и покачал головой.
Старик встал, не спеша сосчитал блюдца, достал из кармана кожаный кошелек и заплатил за бренди, оставив полпесеты на чай.
Официант смотрел ему вслед: глубокий старик, идущий неуверенно, но с достоинством.
– Почему ты не дал ему еще посидеть или выпить? – спросил официант, который никуда не спешил. Они уже закрывали ставни. – Ведь еще и половины третье- го нет.
– Я хочу домой, спать.
– Один час ничего не значит.
– Для меня – больше, чем для него.
– Час, он для всех – час.
– Ты и сам, как старик, рассуждаешь. Может, купишь себе бутылку и выпьешь дома?
– Это совсем другое.
– Да, верно, – согласился женатый. Он не хотел грешить против истины. Просто спешил.
– А ты? Не боишься прийти домой раньше обычного?
– Ты что, оскорбить меня хочешь?
– Нет, hombre, просто шучу.
– Не боюсь, – ответил тот, который спешил. Опустил металлическую ставню и выпрямился. – Доверие. Полное доверие.
– У тебя и молодость, и доверие, и работа есть, – вздохнул официант постарше. – Все, что надо.
– А тебе чего не хватает?
– У меня только работа.
– У тебя то же, что и у меня.
– Нет. Доверия никогда не было, а молодость прошла.
– И чего стоим? Хватит молоть чушь, давай запирать.
– Я из тех, кто любит засиживаться в кафе, – пояснил официант постарше. – С теми, кто не спешит в постель. С теми, кому ночью нужен свет.
– Я хочу домой, спать.
– Разные мы люди, – покачал головой официант постарше. Он уже переодевался, чтобы идти домой. – Дело вовсе не в молодости и доверии, хоть и то и другое чудесно. Каждую ночь мне не хочется закрывать кафе потому, что кому-то оно очень нужно.
– Hombre, есть же bodegas, которые работают всю ночь.
– Ничего ты не понимаешь. Здесь, в кафе, чисто и приятно. Свет яркий. Свет – это большое дело, а тут еще и тень от дерева.
– Спокойной ночи, – попрощался официант помоложе.
– Спокойной ночи, – ответил второй. Выключая электрический свет, он продолжал разговор с самим собой. Главное, конечно, свет, но нужны и чистота, и порядок. Музыка ни к чему. Конечно, музыка ни к чему. У стойки бара с достоинством не постоишь, а в такое время больше ничего и не найти. А чего он тогда боялся? Да не в страхе дело, не в боязни! В пустоте, и она ему так знакома. Все – пустота, да и сам человек – ничто. Потому-то ничего, кроме света, не надо, да еще чистоты и порядка. Некоторые живут и никогда этого не чувствуют, а он-то знает, что все это ничто, на ничто сидит и ничто погоняет. Ничто наш, да святится ничто твое, да приидет царствие ничто, да будет воля ничто в ничто, потому это ничто и есть. Дай нам это ничто на сей день, который ничто, и ничто нам наши ничто, как и мы ничто нашим ничто, и не ничто нас в ничто, но избавь нас от ничто. Ибо ничто есть ничто, и ничто, и ничто во веки. Он усмехнулся и остановился возле бара со сверкающей металлической кофеваркой.
– Что желаете? – спросил бармен.
– Ничто.
– Otro loco mas. – И бармен отвернулся.
– Маленькую чашечку, – попросил официант.
Бармен налил ему кофе.
– Свет очень яркий и приятный, а вот стойка не отполирована, – сказал официант.
Бармен посмотрел на него, но ничего не ответил. Слишком поздний час для пустых разговоров.
– Еще одну? – спросил он.
– Нет, благодарю вас, – ответил официант и вышел. Не любил он бары и bodegas. Чистое, ярко освещенное кафе – совсем другое дело. Теперь, ни о чем больше не думая, он мог пойти домой, в свою комнату. Лечь в кровать и уснуть уже с рассветом. В конце концов, сказал он себе, это, вероятно, просто бессонница. Многие от нее страдают.
Свет мира
Завидев нас на пороге, бармен поднял голову, протянул руку и накрыл стеклянными колпаками два блюда с бесплатной закуской.
– Одно пиво, – сказал я.
Он нацедил полную кружку, лопаткой снял пенную шапку, но не выпустил кружку из рук. Я положил никель на деревянную стойку, и он пододвинул мне кружку.
– А тебе? – спросил он у Тома.
– Пива.
Он нацедил, снял пену и, только увидев деньги, наискось по стойке подтолкнул кружку Тому.
– В чем дело? – спросил Том.
Бармен не ответил. Он посмотрел поверх наших голов на только что вошедшего мужчину и спросил у него:
– Что для вас?
– Ржаного, – сказал мужчина.
Бармен поставил на стойку бутылку, пустой стакан и стакан с водой.
Том протянул руку и снял стеклянный колпак с блюда с бесплатной закуской. На нем лежали маринованные свиные ножки и две деревянные вилки, соединенные вместе наподобие ножниц, чтобы накладывать еду в тарелку.
– Нет, – сказал бармен и снова накрыл блюдо. Том остался с деревянными вилками-ножницами в руке. – Положи на место.
– Да пошел ты, – сказал Том.
Бармен сунул руку под стойку, продолжая наблюдать за нами обоими. Я положил на деревянную столешницу пятьдесят центов, тогда он выпрямился и спросил:
– Чего тебе?
– Пива, – сказал я, и, прежде чем налить мне вторую кружку, он снял с обоих блюд колпаки.
– Твои занюханные свиные ножки воняют, – сказал Том и выплюнул на пол то, что успел взять в рот. Бармен ничего не сказал. Человек, который пил ржаной виски, расплатился и вышел, не оглянувшись.
– Сам ты воняешь, – сказал бармен. – Такое дерьмо, как вы, всегда воняет.
– Он говорит, что мы – дерьмо, – сказал Том, обращаясь ко мне.
– Слушай, – сказал я. – Пошли лучше отсюда.
– Вот-вот, катитесь к чертовой матери, – сказал бармен.
– Это я сам решил уйти, – сказал я. – Тебя никто не спрашивал.
– Мы еще вернемся, – сказал Томми.
– Черта с два, – сказал ему бармен.
– Объясни ему, что он ошибается, – сказал Том, поворачиваясь ко мне.
– Да ладно, пошли, – сказал я.
На улице было хорошо и темно.
– Что это за паршивая дыра? – сказал Томми.
– Понятия не имею, – сказал я. – Пойдем на вокзал.
Мы вошли в городишко с одного конца и собирались выйти из него с другого. Весь он пропах кожей, дубильной корой и опилками, горы которых громоздились повсюду. Когда мы входили в город, только начинало смеркаться, а теперь было уже совсем темно, и холодно, и лужи посреди дороги приморозило по краям.
На вокзале в ожидании поезда собралось пятеро шлюх, шесть белых мужчин и трое индейцев. В зальчике было тесно и душно от печки и застоявшегося дыма. Когда мы вошли, никто не разговаривал, окошко кассы было закрыто.
– А дверь притворить не надо? – сказал кто-то.
Я присмотрелся, кто это произнес. Оказалось – один из белых. На нем, как и на других, были штаны из оленьей кожи, лесорубские резиновые сапоги и рубаха навыпуск из плотной ткани в пеструю клетку, однако он один был с непокрытой головой, и лицо у него было белое, а руки тонкие и тоже белые.
– Ну, так как, дверь-то закроешь?
– Конечно, – сказал я и закрыл.
– Спасибо, – сказал мужчина.
Один из сидевших рядом с ним тихо хихикнул.
– С поваром никогда не знался? – спросил он меня.
– Нет.
– Ну, можешь познакомиться с этим, – он посмотрел на соседа. – Он это любит.
Повар отвернулся от него и поджал губы.
– Он руки натирает лимонным соком, – продолжал мужчина. – И ни за что не окунет их в грязную воду от мытой посуды. Посмотри, какие они у него белые.
Одна из шлюх громко расхохоталась. Я в жизни не видел такой здоровенной шлюхи и вообще такой здоровенной женщины. На ней было платье из такого шелка, который меняет цвет. Еще две шлюхи были почти такими же здоровенными, но та, первая, весила, должно быть, не меньше трехсот пятидесяти фунтов. Глядя на нее, трудно было поверить, что такие женщины вообще существуют. Все три были в платьях из одинакового меняющего цвет шелка. Они сидели на скамейке рядком, все три – необъятных размеров. Остальные две были самыми обычными на вид шлюхами, химическими блондинками с вытравленными перекисью волосами.
– Посмотри на его руки, – сказал разговорчивый лесоруб, кивая на повара. Шлюха снова расхохоталась, и все ее тело затряслось.
Повар быстро повернулся к ней и сказал:
– Заткнись, туша уродливая.
Но она продолжала хохотать, сотрясаясь всем телом и повторяя:
– Ох, господи Иисусе! – У нее был приятный голос. – Ох, господь милосердный.
Две другие толстые шлюхи вели себя очень тихо и смирно, как будто вообще слабо соображали, но тоже были толстыми, почти такими же, как та, самая толстая. В каждой было не меньше двухсот пятидесяти фунтов веса. Две тощие демонстрировали достоинство.
Что касается мужчин, то кроме повара и разговорчивого было еще два лесоруба – один прислушивался с интересом, но в разговор вступить робел, другой, казалось, был готов вот-вот тоже что-нибудь вставить – и два шведа. Двое индейцев примостились на краю скамьи, еще один стоял, привалившись к стене.
Тот, который порывался вступить в разговор, очень тихо сказал мне:
– Наверное, чувствуешь себя так, будто влезаешь на стог сена.
Я рассмеялся и передал его слова Томми.
– Богом клянусь, в жизни не бывал в подобной дыре, – сказал тот. – Ты посмотри на эту троицу.
Тут вступил повар:
– Вам сколько лет, парни?
– Мне девяносто шесть, а ему – шестьдесят девять, – сказал Томми.
– Ха-ха-ха! – трясясь, зашлась самая толстая шлюха. У нее и впрямь был приятный голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
– Ну, зачем же так невежливо? – сказал повар. – Я ведь спросил, просто чтобы поддержать разговор.
– Нам семнадцать и девятнадцать, – сказал я.
– Ты чего? – повернулся ко мне Томми.
– Все нормально.
– Можете звать меня Алисой, – сказала толстая шлюха и снова затряслась.
– Это твое настоящее имя? – спросил Томми.
– Конечно, – ответила она. – Алиса. Разве не так? – Она повернулась к мужчине, сидевшему рядом с поваром.
– Алиса. Точно.
– Это тебе только хотелось бы иметь такое имя, – сказал повар.
– Это мое настоящее имя, – сказала Алиса.
– А других девиц как зовут? – спросил Том.
– Хейзл и Этель, – ответила Алиса.
Хейзл и Этель улыбнулись. Умом они, видать, не блистали.
– А тебя как звать? – спросил я одну из блондинок.
– Франсес, – сказала она.
– Франсес, а дальше?
– Франсес Уилсон. Тебе-то зачем?
– А тебя? – спросил я другую.
– Отстань, – сказала та.
– Он просто хочет, чтобы мы все подружились, – сказал разговорчивый. – А ты не хочешь с нами подружиться?
– Нет, – ответила химическая. – Только не с тобой.
– Да она просто злыдня, – сказал разговорчивый. – Обычная мелкая злыдня.
Блондинка посмотрела на товарку, покачала головой и сказала:
– Чертова деревенщина.
Алиса снова начала хохотать и трястись всем телом.
– Ничего смешного, – сказал повар. – Вот вы всё смеетесь, а ведь ничего смешного тут нет. Вы, молодые люди, куда направляетесь?
– А ты сам куда? – спросил его Том.
– Мне нужно в Кадиллак, – ответил повар. – Ты там бывал когда-нибудь? У меня там сестра живет.
– Он сам сестра, – сказал мужчина в оленьих штанах.
– Я бы попросил без дурацких намеков, – сказал повар. – Неужели нельзя разговаривать прилично?
– Стив Кетчел был из Кадиллака и Эд Уолгаст тоже, – сказал робкий.
– Стив Кетчел! – проникновенным голосом воскликнула одна из блондинок, словно это имя спустило какой-то курок у нее внутри. – Его застрелил собственный отец. Да, прости господи, собственный отец. Таких, как Стив Кетчел, больше нет.
– Разве его звали не Стэнли Кетчел? – спросил повар.
– Ох, заткнись ты, – сказала блондинка. – Что ты знаешь о Стиве? Стэнли! Никакой он был не Стэнли. Стив Кетчел был самым чудесным и самым красивым мужчиной на свете. Я в жизни не видела такого чистого, такого белотелого и такого красивого мужчины, как Стив Кетчел. Да такого и не было никогда. Он двигался, как тигр, и был самым прекрасным и самым щедрым мужчиной из всех, когда-либо живших на земле.
– Ты его знала? – спросил один из мужчин.
– Знала ли я его? Знала ли я его?! Ты хочешь спросить, любила ли я его. Я знала его так, как ты не знаешь ни одного человека на земле, и любила так, как любят только Бога. Он был самый великий, самый замечательный, самый умный, самый красивый мужчина в мире, Стив Кетчел. И вот собственный отец пристрелил его, как собаку.
– Ты, кажется, ездила с ним на взморье?
– Нет. Я его знала раньше. Он был единственным мужчиной, которого я любила.
Все с большим уважением слушали химическую блондинку, которая вещала все это весьма театрально, только Алиса снова начала трястись. Я почувствовал это, сидя рядом.
– Надо было тебе выйти за него замуж, – сказал повар.
– Я не хотела ломать ему карьеру, – сказала химическая. – Не хотела стать ему помехой. Жена – не то, что ему было нужно. О господи, что это был за мужчина!
– Очень благородно с твоей стороны, – сказал повар. – Но разве Джек Джонсон не нокаутировал его?
– Это было мошенничество, – сказала химическая. – Черномазый громила просто поймал его врасплох. Стив только что послал в нокдаун эту черную образину и не ожидал от ниггера ответного удара.
Окошко кассы открылось, и трое индейцев направились к нему.
– Стив сбил его с ног, – рассказывала химическая, – и повернулся, чтобы улыбнуться мне.
– Ты же сказала, что не была с ним на взморье, – напомнил кто-то.
– Я приехала только посмотреть этот бой. Стив повернулся, чтобы улыбнуться мне, а этот черный сукин сын выпрыгнул, как из преисподней, и ударил совершенно неожиданно. Стив мог справиться с сотней таких, как этот черный ублюдок.
– Он был великим боксером, – сказал лесоруб.
– Был! Бог тому свидетель, – сказала химическая. – И Бог свидетель, что теперь таких уже нет. Он сам был словно бог, точно. Такой белый и чистый, и красивый, и гладкий, и быстрый, как тигр или как молния.
– Я видел этот бой в кино, – сказал Том.
Мы все были очень растроганы ее рассказом. Алиса вся тряслась, я посмотрел на нее и увидел, что она плачет. Индейцы вышли на перрон.
– Он был для меня больше, чем любой муж, – сказала химическая. – Мы были мужем и женой перед Богом, и я до сих пор принадлежу ему, и всегда буду принадлежать, вся, до конца. Плевать мне на свое тело. Пусть кто хочет берет его. Но моя душа принадлежит Стиву Кетчелу. Боже милостивый, это был мужчина так мужчина.
Всем стало не по себе. Всем было грустно и неловко. А потом заговорила Алиса, которая не переставала трястись.
– Все ты бессовестно врешь, – сказала она низким голосом. – Никогда ты не спала со Стивом Кетчелом, и сама это прекрасно знаешь.
– Да как ты смеешь так говорить! – заносчиво сказала химическая.
– Говорю, потому что это правда, – отозвалась Алиса. – Я здесь единственная, кто знал Стива Кетчела, я приехала из Манселоны и знала его еще там, вот это правда, и ты знаешь, что это правда, разрази меня гром тут на месте, если это неправда.