Лидия тоже заметила это. Она была настолько оскорблена, что позабыла даже о мудрости интернета и вливала в себя уже вторую чашку кофе.
– Благодаря богатству и не самому приятному характеру Эскобар был связан, напрямую или косвенно, почти с пятью тысячами смертей. Задумайся об этом: пять тысяч. Да, это войны картелей – но это же жизни жен, детей и родителей его врагов. Но, понимаешь ли, эта цифра так масштабна, так невероятна, что она сама по себе служит оправданием. Людям просто тяжело представить, что кто-то может убить население целой деревни. Поэтому пять тысяч трупов Пабло Эскобара вызывали меньшую ненависть, чем пять трупов Джека-потрошителя, такой вот парадокс человеческой психики. Да какая там ненависть, они вызывали любовь!
– Любовь? – поразился Леон. – Кто может любить наркобарона?
– Тот самый пресловутый простой люд – очаровательное определение для толпы, которое любят писатели и сценаристы. Эскобар сам прошел через не самое простое детство, поэтому, получив власть, он помогал беднейшим слоям населения. При его богатстве это было несложно. Чтобы вы понимали, у этого парня был отдельный самолет для перевозки налички, и все равно он ежегодно терял около двух миллионов долларов в год – их съедали крысы. Так что ему несложно было строить для бедняков церкви, школы, спортивные площадки. Взамен он получал искреннюю любовь своих подопечных, считавших его чуть ли не Робин Гудом. То, что его деньги пропитаны кровью, для них ничего не значило. Им казалось, что если добрый Пабло убил этих людей, это были плохие люди. Плохих людей можно убивать. Такая вот гибкая логика: хорош тот, кто мне удобен, а не тот, кто не убивает людей. Когда Эскобара застрелили при очередном задержании, на его похороны пришли тысячи человек, его оплакивали. И все это – тоже часть человеческой природы, которую я изучаю, так что меня интересуют не только маньяки. Да, я бы не узнала ничего об этом деле, если бы Леон мне не сказал. Но теперь, когда я знаю, я хочу помочь. Мне неважно, кто это сделал, важно, чтобы его остановили.
Под конец ее рассказа Дима окончательно угомонился и сел на диван. Лидия, сообразив, что расправы и скандала не будет, раздраженно вышла из комнаты.
– Ладно, ладно, наверное, в чем-то ты права, – неохотно признал Дима.
– Да, иногда так случается.
Она играла роль – вот только Леон не брался сказать, с самого начала или с того момента, когда пришел Дима. Сегодня она была милой девушкой, живущей по соседству, всеобщей любимицей и приятельницей.
Она редко бывала настоящей рядом с посторонними людьми, и все же Леон льстил себя надеждой, что он ее как раз знает.
– Ты как здесь вообще оказался? – спросил он у Димы. – Разве у тебя не рабочий день?
– Ты удивишься, к тебе ехал. Надо было кое-что обсудить – есть новости.
– По делу? – тут же насторожился Леон.
– Естественно. Пропала Соня Селиванова…
– Так она же вроде бы давно, – указала Анна.
– В том-то и дело, что там все сложнее оказалось. Она пропала, потом нашлась и позвонила Инге. Сказала, что ее похитили – и освободили. Инга велела ей дожидаться в ближайшем торговом центре, но уже через полчаса она приехала, а Сони там не было, хотя они обо всем договорились.
– Хм, становится интересно… Когда это было?
– Вчера. Инга, естественно, захотела проверить записи камер, но руководство там оказалось несговорчивым. Мол, ни шагу без ордера.
Леон прекрасно знал такую породу – помнил по собственному прошлому. Такое упрямство не всегда означало, что этим людям есть что скрывать. Иногда они просто настолько не любили полицию, что забывали о здравом смысле.
– Но Инга ведь добилась своего? – осведомился Леон.
– Естественно, но на это ушло время, и разрешение на просмотр видео она получила только к вечеру, через несколько часов после исчезновения Сони. Запись подтвердила: в положенное время Соня туда вошла. Но не вышла – ни одна, ни с кем-либо еще. Она бродила по центру, а потом перестала появляться, и пока не удалось узнать, где она была перед исчезновением.
А вот это уже похоже на дело их неуловимого Гудини, с которым Соня была связана. Таких совпадений не бывает.
– Что там будет дальше? – спросил Леон.
– Сегодня утром Инга добилась разрешения на обыск.
– Я смотрю, она упертая!
– Больше, чем ты можешь представить, – усмехнулся Дима. – Да и связи у нее есть. В два часа центр закроют, народ выведут, будут искать.
Если в центре ничего не найдут, Инге придется долго оправдываться, потому что такой масштабный обыск наверняка приведет к грандиозному скандалу. Возможно, это и не разрушит ее карьеру окончательно, но уж точно больно ударит по ней.
– Скажи ей, чтобы взяли собак, – посоветовала Анна. – Учитывая, что у нас тут чуть ли не призрак действует, от собак будет больше толку, чем от людей. А еще было бы хорошо, если бы взяли нас.
– Нас – это кого? – удивился Дима.
– Меня и Леона.
– Исключено! Даже я, возможно, туда не попаду.
– Исключено так исключено, как скажешь, – пожала плечами Анна. – Все зависит от того, насколько сильно вы хотите найти Соню. С ее пропажи прошли сутки, поздновато для свежих следов. Сейчас там может понадобиться любая помощь.
Она умела видеть даже самые простые вещи так, как не умел больше никто. Дима это знал не хуже Леона, поэтому сейчас все сводилось к тому, что для него важнее: расследование исчезновения Сони или собственная гордость.
* * *
Анна Солари прекрасно понимала, что она не умеет жить. По крайней мере, нормальной жизнью, той, которую описывают в книгах и показывают в фильмах. Со стабильной работой, квартирой и дачей. С мужем и детишками. Все это настолько естественно для большинства людей, что им кажется: чему здесь можно учиться? Что нужно уметь? Что может быть проще? Но, как правило, они недооценивают собственные достижения, не понимают, что именно такая жизнь, скучная на первый взгляд, – величайшее чудо.
А она давно признала, что у нее ничего не получится. Анна слишком рано потеряла ту основу, на которой обычно строят фундамент своего будущего. У нее не было перед глазами образа счастливых родителей, зато в памяти раскаленными иглами засели воспоминания о том, как кричала перед смертью ее мать, о чудовище, которое гналось за ней по заброшенному зданию, о ночной грозе, скользкой крыше, о ревущем море… И о смерти. Ее смерти.
Та ночь была главной чертой ее жизни, ее границей между «до» и «после». Анна почти не помнила «до» – прошлое казалось смутным счастливым сном. А «после» она уже была совсем другим человеком, который умел проникать в сознание серийных убийц, охотиться, но никак не жить спокойной жизнью.
Раньше это ей не мешало. Иногда она оглядывалась назад со светлой грустью, думая о том, как все могло для нее сложиться, если бы той ночи не было. Но Анна понимала, что переписать прошлое уже не получится, мертвецы не оживут, а шрам, уродующий ее правую руку, никуда не исчезнет. Поэтому она продолжала идти вперед; может, это была не самая прямая и правильная дорога, но это была ее дорога, с которой она не собиралась сворачивать.
А потом случился Леонид Аграновский. Не появился, а именно случился – почти как стихийное бедствие. Она знала, что он будет особенным – ее предупредили. Тогда это ничего не значило для нее, она уже встречала особенных людей, сближалась с ними, интересовалась ими, но не подпускала слишком близко к своему внутреннему миру, скрытому и предназначенному только ей одной. Так проще: когда бережешь самое главное в своей душе ото всех остальных, тебя сложнее застать врасплох.
С Леоном тоже все должно было сложиться предсказуемо, и она даже сейчас не могла сказать, когда и почему их отношения изменились. Пожалуй, когда она узнала о его прошлом – это не было единственной причиной притяжения, но это стало переломным моментом. Она поняла, что их связывают не просто общие интересы и тот редкий дар, с которым они родились, у них похожее прошлое, и Леон, пожалуй, поймет ее лучше, чем кто-либо другой. Вскоре после этого пришло понимание, незнакомое и странное, что он нужен ей и ей очень хотелось бы видеть его рядом.
В то же время Анна прекрасно знала, что это невозможно, и не собиралась ничего менять. У Леона была семья – такая, как надо, с женой и ребенком. Для нее это было святыней, недостижимой для самой Анны, а потому восхищающей ее. Она, не знавшая отца и рано лишившаяся матери, готова была пойти на все, чтобы Леон получил свою долю понятного, простого счастья.
Поэтому, когда он написал ей, что им лучше прекратить общение, она не стала возражать. Ее боль была ее личным делом, ее тоска – ее тайной, ее желания – ее проблемами. Она могла метаться по своему уютному убежищу, скрытому под землей, могла плакать, могла хоть кричать, но любые страдания оставались в четырех стенах. Потому что своей силой воли Анна могла по праву гордиться: если нужно, она готова была вырвать из себя любые чувства, с кровью, с кожей, перетерпеть любую боль и сделать так, чтобы никто и никогда не узнал об этом.
Вот и теперь она использовала эту силу воли, чтобы принять его решение. Анна умела оценить себя, она видела, что Леона тянет к ней, и если бы она попыталась его удержать, он бы поддался, наверняка. Но она поступила хорошо – она его отпустила и продолжила жить так, как умела.
И вот он вернулся. Она снова не поддалась, сдержалась, сохранила расстояние между ними. Она была спокойной и дружелюбной, словно ничего не случилось и он был не важен. Она не собиралась говорить ему, что в день их встречи она пролила эту проклятую бутафорскую кровь не только потому, что ведро оказалось бракованным, но и потому, что от волнения руки у нее дрожали крупной дрожью.
Анна готова была вести расследование и оставаться рядом с Леоном другом – и не больше. Она знала, что сможет удержать свои чувства на цепи и выглядеть так, что никто ни о чем не догадается. А остальное и неважно.
Впрочем, теперь, когда она познакомилась с его женой поближе, она уже не считала его счастье таким безоблачным. Дело было не только в Лидии Аграновской, у Анны появились кое-какие догадки, не дававшие ей покоя. Но к ним можно было вернуться позже, сейчас шло расследование, они получили уникальную возможность, которой нужно было воспользоваться.
Дмитрий все-таки сумел провести их в здание торгового центра, когда там начался обыск. У каждого из них даже был пропуск, однако это не удивляло Анну. Аграновский-старший мог кривляться сколько угодно, за столько лет работы в полиции он обзавелся нужными связями, которые могли позволить ему очень многое.
Но не все были довольны таким рвением с его стороны. Инга Шипова, следователь, ведущая это дело, заметила их не сразу – однако, заметив, не смогла пройти мимо.
– Это еще как понимать? – холодно поинтересовалась она. – Уж не вернулся ли Леонид Аграновский в полицию? Почему тогда мне не сообщили – я бы первой поздравила!
– Никуда я не вернулся, – равнодушно отозвался Леон.
– Он выступает консультантом, – поспешно добавил Дмитрий.
– Каким еще консультантом? Это дело веду я, а мне никакие консультанты даром не упали!
– Я вам чем-то мешаю?
– На месте обыска не должно быть посторонних!
– Считайте, что я из понятых, – хмыкнул Леон.
Пока гнев Инги был направлен исключительно на Леона, Анну она просто не замечала. Если бы она сообразила, что здесь не только бывший следователь, но и человек, который никогда и никак не был связан с полицией, без скандала бы точно не обошлось.
Именно поэтому Анна сделала все, чтобы остаться незаметной. Непримечательный наряд, распущенные волосы, закрывающие лицо, а главное, профессиональная камера на шее – и вот она выглядит как человек, которому здесь самое место. Поэтому Инга, стоящая в десятке шагов от нее, сокрушалась только из-за Леона.
Впрочем, даже его следовательница не собиралась вышвыривать силой. Инге предстояло руководить обыском крупного торгового центра, смотреть, чтобы ни один уголок не остался неосмотренным, и успокаивать владельцев, которые сокрушались, что служебные собаки им «все изгадят».
Поэтому очень скоро Леон и Дмитрий подошли к ней.
– Как ты это делаешь? – нахмурился Аграновский-старший. – Она, по-моему, сквозь тебя смотрела, не замечая! Ты что, галлюцинация, которую видим только мы?
– Опыт и магия, – усмехнулась Анна.
– Мне бы такое! Она устроит разборки, но потом, – вздохнул Дмитрий.
– Не факт, все зависит от того, как пройдет обыск. Если она ничего не обнаружит, ее саму натянут на флагшток, ей уже будет не до тебя. И вообще, ты б ее лучше пожалел.
– Пожалел?! – поразился он. – За что можно жалеть эту гюрзу?
Анна не пыталась его обмануть или подбодрить, когда она наблюдала за Ингой Шиповой, «прочитать» следовательницу было несложно. Поэтому теперь она могла объяснять Дмитрию вещи, которые казались ей элементарными, не отвлекаясь от работы – осмотра залов.
– У нее большое горе, которое она тщательно скрывает.
– Да с чего ты взяла? – допытывался Дмитрий. – Слушай, я ей, конечно, не друг, но я ее знаю не один день. Это бесчувственное бревно с повадками кальмара.
– Потрясающее сочетание, – фыркнул Леон.
– А вот и нет, – покачала головой Анна. – Посмотри на нее. Она застегивается на все пуговицы, закрывается от мира, старается при первой же возможности скрестить руки на груди, не позволяет себе улыбаться, хмурится без причины.
– Ну и как ты определила, что это признак горя, а не стервозности?
– Опыт и магия, – напомнила она. – Я тебе больше скажу: это горе, скорее всего, не пришло извне, а связано с ней, она считает себя виноватой, хотя бы частично, в том, что случилось. Поэтому она очень много работает – и работает именно в полиции. Я не знаю ее так, как ты, но готова поспорить, что она никогда не берет взяток, рвется раскрыть каждое дело и честная до тошноты. Ей плевать на окружающих не потому, что она робот, а потому, что, если они не могут помочь ей или не нуждаются в ее помощи, они для нее и не важны.
– Это мне что-то дает? – удивился Дмитрий. – Скандала не будет?
– Скандал будет, и еще какой, потому что она верит: ты пытался помешать ей. Но если она будет очень уж активно наседать на твои нервы, можешь ей сказать с многозначительным видом: «Но разве это хуже того, что сделали вы?» – и уйти, не дожидаясь ответа. Поверь мне на слово, она изведется.
Анна подозревала, что то горе, с которым жила Инга Шипова, – старая история, пережившая испытание годами. Такие проблемы обычно не исчезают сами по себе, если их не решить или хотя бы не поговорить о них. А Инга говорить не собиралась и рано или поздно рисковала сойти с ума от собственной тревоги. Так что, возможно, кому-то и следовало задать ей тот вопрос, который она посоветовала Дмитрию.
А пока у них у всех была общая проблема – обыск. Он еще не был завершен, однако вероятность того, что он ни к чему не приведет, была предельно высока. После исчезновения Сони Селивановой прошло слишком много времени, даже если бы следы остались, их бы давно замели. Но ведь их неведомый Гудини и вовсе не оставлял следов! Так что бесполезно было заглядывать в туалеты и примерочные.
Единственную ставку Анна делала на служебных собак – вот от кого скрыться сложнее. Инга то ли прислушалась к совету Дмитрия, то ли додумалась до этого сама, но собаки тут были: три крупные ухоженные овчарки.
И они вели себя странно. Анна ожидала, что они или ничего не почувствуют, или сразу возьмут след. Однако вместо этого животные испуганно скулили и, казалось, сами не понимали, куда идти. Иногда они останавливались в торговых залах, возле кафе, рядом с туалетами и даже скульптурами, украшающими широкие коридоры. Собаки лаяли, словно указывая на что-то, однако там ничего не было. В буквальном смысле ничего, только пустота!
– Чертовщина какая-то, – поежился один из кинологов. – В жизни она себя так не вела!
– Что именно они обучены находить? – поинтересовалась Анна.
– Живых людей. Мертвых людей. Наркотики. Оружие. Тут нам сказали, что будут искать девушку, живую или мертвую, вот мы и привели псинок, которые на это способны. Хрен его знает, что здесь творится… Наверное, их сбивает вонища всякой косметики и парфюмерии.