— Вы старшина Дёмкин? Поздравляю. Я только что от флагарта — стрельба вашего корабля признана отличной. Считайте, что приз ваш. И рассказывайте, как все это было, мне материал нужен прямо в номер…
— Нечего мне рассказывать, — угрюмо произнес Дёмкин.
— То есть как это? — не понял корреспондент.
— А вот так. Вы к лейтенанту Фролову зайдите. Он в курсе.
— Но ведь вы же стреляли?
— Мало ли что. Вы извините, но я рассказывать ничего не буду. Так надо.
Корреспондент недоуменно пожал плечами, сунул блокнот в карман и побежал к Фролову.
— Да, завтра о нас бы в газете написали! — с сожалением произнес матрос Грищук, когда корреспондент ушел.
— Мое мнение такое, — подхватил Гаврилин, — что вы, товарищ старшина, зря рассказали обо всем лейтенанту…
— А ты погоди со своим мнением, — оборвал Гаврилина матрос Петров. — Мнение твое недействительно, на нем печати нет.
— Да что мы такого сделали?
— А то, что на обман пошли. По твоей, между прочим, инициативе.
— Я ведь ничего плохого не хотел.
— А вышло, видишь, как.
— Да кого же мы обманули? — не унимался Гаврилин.
— Себя! — старшина подошел к матросу. — Себя, Гаврилин, обмануть хотели. Понимаешь?
— Примерно.
— И примерять нечего. А если уж примерять, так к бою надо примерять, а не к призу и не к славе, которой тебе так хочется. Вот тогда оно и выйдет, что самих себя обмануть хотели. Теперь понял?
— Понял.
— Ну то-то, — старшина вышел из кубрика.
Он долго стоял у борта, глядя на темную, в синеватых подтеках мазута воду. Его одолевали мрачные мысли. Он понимал, что в случившемся больше всего виноват сам. Разве не он, готовясь к призовым стрельбам, прекратил тренировки по взаимозаменяемости? Ведь если бы он как следует тренировал того же Петрова, все обошлось бы хорошо. Вот это-то Гаврилин понял и решил, что старшина будет с ним заодно, не выдаст. И другие небось так же думали. Какой же после этого может быть у него авторитет, как у командира?
…Лейтенант Фролов сидел за столом и составлял отчет по стрельбе. Когда Дёмкин вошел, он обернулся, но долго еще смотрел на старшину рассеянно, должно быть, продолжал высчитывать что-то в уме. Потом встряхнулся.
— Что у вас, старшина? — мягко спросил он.
Дёмкин замялся. Потом решительно выпалил:
— Отстраните меня от должности, товарищ лейтенант!
Фролов внимательно посмотрел на старшину:
— У вас все?
— Все.
— Так!
— Выходит, не оправдал я, товарищ лейтенант. Ну, значит, и того… убирать меня надо.
— Так! — уже строго повторил лейтенант. — Испугались?
— Нет, я по совести.
— Так вот, дорогой мой, — снова мягко сказал лейтенант. — По совести будет так: вы запустили тренировки, вам их и налаживать.
— Да ведь уважение я у людей потерял. Это как?
— Они поймут вас. Поверьте, дорогой мой старшина, люди у нас замечательные. Они вам помогут.
«Помогут ли?» — думал старшина, ворочаясь в постели. Было уже за полночь, а он никак не мог уснуть. Он перебирал в памяти все, что было в его жизни значительного и оставило след. Он вспомнил, как первый раз пошел в школу, как подстрелил первую белку, как его однажды чуть не задрал в тайге медведь. Вспомнил, как впервые увидел морю и ему было непривычно и немного страшно. Потом обвык, а сейчас оно тянет. В отпуске был, скучал без него, Видно, есть в нем что-то такое…
Кто-то на цыпочках подошел к трапу и начал подниматься. Старшина повернул голову, но увидел только голые волосатые ноги. «Кто же это босиком пошел? Ботинки надернуть лень, вот народ!»
Вскоре по трапу опять мягко застучали пятки. В тусклом свете дежурной лампочки старшина едва узнал Гаврилина. Он был в одних трусах, под мышкой нес какой-то сверток. На цыпочках подойдя к рундуку, матрос осторожно открыл его и сунул в его темную пасть сверток.
— Ты что, Гаврилин? — шепотом спросил старшина.
Матрос вздрогнул и захлопнул дверку рундука. Она громко стукнула, кто-то спросонья заворочался в углу. Гаврилин подошел к койке старшины и прошептал:
— Это я, товарищ старшина. К Вострышеву за формой ходил.
— Мог бы и днем взять. Теперь-то уж все равно.
— Виноват, не сообразил!
Гаврилин улегся. Потом спросил:
— А вы-то что не спите, товарищ старшина?
— На душе как-то муторно.
— А вы постарайтесь ни о чем не думать. По ночам всегда плохие мысли лезут. Вы к волне прислушайтесь, она хорошо убаюкивает, — посоветовал Гаврилин.
Странно, но этот короткий разговор успокоил старшину. Засыпая, он слышал, как у борта ласково воркует волна.
Утром он особенно придирчиво проверял заправку коек, уборку в кубрике, во время осмотра и проворачивания механизмов подолгу стоял у каждого заведования. И, к своему удивлению, заметил, что матросы сегодня все делают с особым старанием. «Жалеют, что ли, меня?» Эта мысль почему-то разозлила его, и он все утро ни с кем не разговаривал. Но он не умел злиться, это противоречило его общительному, добродушному складу характера, было несвойственно ему. И уже в первый же перерыв он подсел к дымившим на юте матросам и спросил:
— А скажите честно, ребята, не жалко вам приза-то?
Несколько мгновений все сосредоточенно молчали. Потом Гаврилин задумчиво сказал:
— Жаль, конечно. Да ведь не в нем дело. Урок нам всем хороший вышел — вот что главное. А приз мы на будущий год обязательно возьмем. Так я говорю, моряки?
— Верно! — подхватили несколько голосов.
— То-то! — Старшина шутливо погрозил пальцем и заговорщически подмигнул комендорам.
☆
МИНУТОЧКА
I
— «Вымпел»? Соедините с первым.
— Одну минуточку, — телефонистка штаба бригады противолодочных кораблей Таня Наумова проверила, свободен ли комбриг, и сказала: — «Заря», первый вас слушает.
Убедившись, что абоненты разговаривают, Таня положила трубку и откинулась на спинку стула. Она знала, что разговор капитан-лейтенанта Гвоздева с комбригом будет долгим. Из командиров кораблей Гвоздев — самый молодой, и комбриг требует, чтобы он докладывал обо всем обстоятельно.
Чудак этот Гвоздев, даже не поздоровался. А ведь с того вечера пошла уже вторая неделя…
Раньше, до вечера, она ни разу не видела Гвоздева, потому что его корабль стоял где-то в другой бухте. Но Таня хорошо знала голос Гвоздева, как знала голоса почти всех своих абонентов. Гвоздев среди них был самым назойливым и сердитым. Если другие командиры умели терпеливо ждать, пока начальство освободится, то Гвоздев ждать не хотел, он требовал, чтобы его соединяли немедленно. Иначе он кричал:
— Сколько же можно? Я третий раз звоню! Слушайте, барышня…
И это «барышня» звучало как ругательство.
Даже неоновый глазок на панели коммутатора, когда звонил Гвоздев, мигал как-то торопливо и нервно.
Сам Гвоздев представлялся Тане человеком мрачным и злым. Она была уверена, что у Гвоздева бульдожье лицо с маленькими колючими глазками и квадратными челюстями — точь-в-точь такое, какими бывают лица бандитов в кинофильмах.