Потом был ещё один визит и ещё один автограф, на сей раз второй ассистентке режиссёра, Марине, восторженной и, пожалуй, несколько экзальтированной для своих двадцати шести лет. Затем горячие поцелуи, пожелания счастья в творчестве и любви. Мило и трогательно.
В последний раз окинув взглядом номер, я выхожу, спускаюсь вниз, сдаю ключи портье, прощаюсь. На улице нас, закончивших натурные съёмки актёров, уже ждут две “Волги”. Мы рассаживаемся по машинам и едем на вокзал.
Потом поезд. Приятный вечер втроём, лёгкая непринуждённая беседа, беспокойный сон и Москва. Москва с её хлопотами, сумасшедшим ритмом, большой неугомонный город, сумевший поместиться в маленьком сердце.
Боже! Какое длинное послание! Интересно, сколько бы листков я исписала ещё, если бы моя командировка затянулась? Как ты думаешь?
Ну а теперь пора прощаться. Дорогой, я обнимаю тебя, целую горячо и нежно.
С нетерпением жду от тебя большого и подробного письма, такого же обстоятельного, как моё. Я вскоре обязательно приеду к тебе, в твою Кантемировскую дивизию, и привезу с собой хорошее настроение и бодрость духа. Будешь меня ждать?
Целую,
Наташа В.
07.07.1970 г.».
«Значит, я всё-таки любила свою профессию…» – задумалась она. Возможно ли, что все эти разговоры о том, что актрисой она быть не хотела и что всё произошло совершенно случайно, помимо её воли, что актёрская профессия – профессия зависимая и что ей, столь независимой и свободомыслящей, эта стезя никогда не была по душе, – возможно ли, что всё это было ложью, ложью во спасение, когда лжёшь самой себе, чтобы пережить, чтобы выжить?
Скорее всего, это было именно так. Она давно привыкла превращать свои поражения в победы. Этим искусством она овладела в совершенстве. Внешне свободная и открытая, она великолепно умела скрывать глубокие шрамы обид и поражений. Никто из её окружения даже не подозревал о том, как тяжко ей было первые десять лет на чужбине. «Не хлебом единым жив человек!» – это правда. С «хлебом» всё было в порядке, а на актёрской профессии пришлось поставить крест. Те два фильма, в которых она снялась за всё время жизни в Хорватии, в счёт не шли.
«Как хорошо, что я пишу», – подумала она. Писать стихи она начала в 43 года. Первая книжка вышла в момент, когда ей исполнилось 50 лет.
…Второе дыхание, и опять творчество! Кто знает, как это произошло! Почему именно к ней пришёл этот дар, а не к кому-либо другому? На этот вопрос ответа не было.
Но то, как родилась её первая книжка, вернее, то преобразование рукописи в книгу, она помнит очень хорошо. Жизнь каждого из нас, хотим мы этого или нет, всегда заканчивается одинаково: белыми тапочками. Рождение же её первой книги началось именно с белых тапочек, но несколько иных…
Начнём по порядку. Флорида. Нет, не пальмы! Пустынный берег океана, белёсый песок. Вдоль берега идут две женщины: она и её мама. У дочери на ногах новенькие спортивные белые тапочки, специально предназначенные для прогулок по песчаному берегу.
На небольшом расстоянии от них, шлёпая ногами по воде, идут не спеша две подружки.
– Лин, посмотри, какие тапочки там впереди. Давай подойдём, спросим, где их можно купить, – говорит одна из подруг.
– Лен, неудобно! Ну что это за вещизм такой! – отвечает другая.
– Ну, как хочешь! – пожимает плечами первая и ускоряет шаг. Затем вдруг останавливается и спешно возвращается назад. – Линка, – взволнованно шепчет она подруге, – да они же русские!
Так состоялось их знакомство, Лены Щербаковой и Наташи Воробьёвой, переросшее затем в дружбу, которая длится вот уже много лет. Именно благодаря Ленкиным уговорам она решилась издать книжку, первую книжку в своей жизни. Именно та голубоглазая красотка Ленка занялась этим серьёзным и нелёгким делом. И книжка вышла. Затем всё та же Ленка организовала и презентацию, и фуршет. С тех пор прочно закрепилось за ней её второе имя – Елена Прекрасная.
Ленка, Ленка! Нежная, мягкая, ровная в общении, тоже умеющая ловко скрывать свои шрамы, свои скелеты в шкафу.
А потом было знакомство со Львом Котюковым. А ведь именно это она, Елена Прекрасная, постучалась тогда в двери Союза писателей на Большой Никитской, в его дверь, и попросила выступить на презентации тогда ещё никому не известной поэтессы. И он выступил.
С того момента началась её дружба со Львом, которого она по праву считает своим крёстным отцом, ибо в творческой жизни она рождалась дважды: в кино и в поэзии. И у неё два крёстных: Гайдай и Котюков.
И ей вдруг пришла в голову мысль, что они очень похожи, Гайдай с Котюковым. Оба резкие, непримиримые, непредсказуемые, оба невероятно талантливые. Её крёстные. Лучших трудно было бы и желать!
Она глубоко вздохнула и взяла в руки ещё одно письмо. На сей раз это было его письмо к ней. Много лет тому назад, когда они расставались, она вернула ему все его письма. Свыше сорока лет он хранил их вместе с её посланиями в одном и том же большом конверте. Жизнь они прожили врозь, зато письма всегда были вместе.
Они встретились спустя сорок три года. Оказывается, жили они практически по соседству: она в Загребе, он – в Вене.
Нашёл он её с помощью всемогущего телевидения. Она была гостьей одной из очень популярных передач на «НТВ», которую он случайно в тот вечер смотрел. Затем последовал звонок из Австрии в Хорватию, а через неделю они встретились в Загребе.
Они мало изменились и внутренне, и внешне. Или им это только казалось? Возможно, они смотрели друг на друга по-иному, через волшебную призму молодости. Но как бы то ни было, ощущение близости, какой-то странной общности, которая была у них когда-то в ранней молодости, то ощущение осталось, над ним оказалось не властным время.
Она начала читать.
«Милая моя!
С минуты нашего расставания меня охватила какая-то щемящая грусть от разлуки с тобой. Она вскоре превратилась в раздражение ко всему окружающему. Как мне хочется удрать из этого мрачного царства!
Ребята ходят злые, вероятно, тоже скучают по дому, жёнам, девушкам. Медленно тянется время. Всё труднее сдерживаться, держать себя в руках, не грубить окружающим.
С ужасным настроением я поднялся сегодня и начал свой тридцать шестой день службы.
После завтрака нас погнали в часть показывать технику. Заставили везде полазить, всё пощупать. Вылезли мы из-под танков перемазанные, как трубочисты, и злые, как черти.
После обеда пошёл со взводом “муравьёв” в баню. Вот уж где я получил удовольствие! Смыл целую неделю постылой жизни. “Муравьи” были очень предупредительны ко мне, как к гостю: помыли, помассировали, причесали. Правда, пивом угощал их я. Не думай, что нам разрешается пить! Это удовольствие мы раздобыли окольными путями.
Собственно, это и не баня в обычном понимании этого слова – просто душ в большой палатке, но здесь и это Божий дар.
После водных процедур я разомлел и пришёл в удовлетворённо-спокойное, философское состояние. Заходило солнце, я лежал на зелёной остывающей траве, глядя в бездонное синее небо. Плывёт медленно, меняя очертания, тает в синей бездне высокое белое облако. Сесть бы на это облако и поплыть бы неведомо куда.
Ты знаешь, с детства глубина неба вызывала у меня тоску о чём-то недостающем, трогала непонятной нежностью неизвестно к кому и к чему…
Я помню, это чувство впервые возникло у меня на Рижском взморье (ведь я родился в Риге).
Мне было четыре-пять лет, но и сейчас передо мной отчётливо встаёт картина, виденная детскими глазами: сосны, песок, тихое строгое море и огромное небо, уже начинающее темнеть. Помню чувство полного одиночества, с которым я смотрел на белые островки, разбросанные на жуткой высоте среди синего океана.
Почему-то именно облака над просторами полей и морей меня всегда как-то непонятно волнуют.
Темнеет. Уже появляются звёзды, а я сижу на том же самом месте, смотрю в небо и курю сигарету за сигаретой.
Мне пришла в голову мысль, что в Гаграх, куда ты поедешь отдыхать, тебе будут светить те же самые звёзды, которые вижу я.
Отыщи Полярную звезду – она указывает на север, а я буду от тебя на северо-западе.
Взгляни как-нибудь на неё, посмотри в мою сторону и знай, что в этот момент я гляжу на эту мерцающую звёздочку, и твой взгляд отразится от неё и, пройдя сквозь холодную Вселенную, согреет меня в моей палатке.
Я вижу тебя где-то рядом, бегу к тебе, ловлю, хочу обнять, но ты таешь, ускользаешь от меня. Чьи-то тёмные мрачные тени окружают тебя, отгораживая от меня своими чёрными зловещими плащами.
Ты исчезаешь. Потеряв надежду увидеть тебя, я иду в палатку, надеясь уснуть, чтобы вновь встретиться с тобой в каком-нибудь фантастическом, прекрасном сне.
Целую, целую, целую,
твой грустный оптимист.
03.06.1970 г.».
«Не может быть! Этого просто не может быть! – вздрогнула она и выпустила письмо из рук. – Возможно ли, что уже тогда всё было заведомо предрешено? Эти чёрные жуткие плащи – откуда они? Кому понадобилось шутить так жестоко? Но это была не шутка, отнюдь не шутка, – стучало в висках, – всё, что произошло потом, есть прямое тому доказательство».
Они расстались по-глупому. Теперь уже, спустя столько лет, трудно было сказать, что послужило тому причиной. То ли ссора, то ли каприз стали основанием для разлуки, длившейся по чьей-то высшей воле сорок с лишним лет.
Она задумалась. Как бы сложилась их жизнь, если бы они остались вместе тогда, давно? Вероятно, он сделал бы ничуть не меньшую карьеру и был бы всё так же успешен, как и сейчас. А она? Нет. Его карьера её вполне бы устроила. Творческим людям свойственна определённая доза лености, этакое движение линией меньшего сопротивления. Скорее всего, она бы работала в каком-нибудь московском театре, иногда снималась бы в кино, и это, пожалуй, было бы всё. Без взлётов и падений! Звёзд бы с неба не хватала.
«Со звёзд больно падать, – улыбнулась она пришедшей ей в голову мысли, – звёзды – высоко».
И она вдруг задумалась, нужны ли ей вообще были эти звёзды и весь тот долгий тернистый путь к ним. Она внезапно встала и подошла к своему книжному шкафу. На верхней полке, выстроенные в ряд, стояли сборники её стихов вперемежку с прозой. Она открыла дверцу и провела рукой по корешкам. От книг исходило тепло. Или ей это показалось? Она вновь притронулась к ним. Сомнений быть не могло: книги жили своей собственной особой жизнью и давали жизнь другим, отчаянно нуждающимся в ней. Это была совсем иная жизнь, духовная.
«Всё правильно, – подумала она, – КТО-ТО тогда очень хорошо знал, что делает. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. У каждого из нас своё предназначение. Мы не принадлежим себе, сколько бы мы этого ни хотели».
И ей вдруг вспомнилась фраза из прекрасного романа «Вся королевская рать»: «ВСЕ МЫ – ПЕСЧИНКИ В ПРИБОЕ ИМПЕРИИ».
«Нет, – подумала она, бережно возвращая письма в большой, видавший виды конверт, – ПЕСЧИНКИ В ПРИБОЕ ВЕЧНОСТИ. Это будет точнее».
Светлана Замлелова
Рукопись
Замлелова Светлана Георгиевна родилась в Алма-Ате. Детство прошло на берегу Карского моря в п. Амдерма (Ненецкий АО). Окончила Российский государственный гуманитарный университет (Москва). Прозаик, публицист, критик, переводчик. Автор романов: «Блудные дети», «Скверное происшествие. История одного человека, рассказанная им посмертно»; философской монографии «Приблизился предающий… Трансгрессия мифа об Иуде Искариоте в XX–XXI вв.», книг: «Гностики и фарисеи» (рассказы и повести), «Разочарование» (рассказы и фельетоны), «Нам американцы объявляли санкции» (сборник статей), «Французские лирики XIX века» (переводы французской поэзии), «Посадские сказки» и др. Член Союза писателей России и Союза журналистов России. Кандидат философских наук (МГУ им. М.В. Ломоносова), защитила кандидатскую диссертацию на тему «Современные теологические и философские трактовки образа Иуды Искариота».