Подобно живописцу, таинственный отправитель начертал свое послание маслом на холсте, кистью, заглавными буквами! Теперь вы понимаете, почему я в определенных обстоятельствах позволяю себе говорить о художнике?
– Сообщение, начертанное на холсте? – воскликнул я, все больше удивляясь.
– И, пожалуйста, живопись совсем свежая! Кажется, констебль, открывавший тщательно упакованный пакет, измазал в краске все пальцы!
– Но ведь это… это, – бормотал я, не находя слов.
– Прекрасно!
– Нет, отвратительно!
Оуэн пожал плечами:
– Это вопрос точки зрения. Как бы то ни было, двумя неделями позже Скотленд-Ярд получил вторую «картину», на которой было начертано кистью: «МИСТЕР …А. ПОГИБНЕТ ЗАВТРА ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ. СМЕРТЬ НАСТУПИТ ОТ СТРЕЛЫ, ПРИЛЕТЕВШЕЙ С НЕБА». Как и в предыдущем случае, живопись была еще свежа… и убийца выполнил свое обещание. Потому что, как вы знаете, мистер Томас погиб ранним утром следующего дня, в указанный час. Но позвольте мне напомнить вам обстоятельства этого убийства, может быть, еще более удивительного, чем убийство Александра Райли…
Глава 2
– Я спрашиваю себя, – вновь заговорил Оуэн, – не был ли убийца, совершая свое злодеяние, вдохновлен Талией…
– Талией? – осведомился я, – а кто это?
Погрузившись в созерцание статуэток на каминной доске, Оуэн внезапно повернулся ко мне с удивленным видом:
– Как, вы не знаете Талию?
– Одна из ваших знакомых, я полагаю? – рискнул предположить я, улыбнувшись и пытаясь смягчить его все более скептический и суровый взгляд, обращенный ко мне. – Одна из молодых и хорошеньких художниц, которыми вы восхищались, – как совершенством их произведений, так и их…
– Знаете, что в вас самое обаятельное, Ахилл? – снисходительно и насмешливо прервал меня он. – То, что вам удается быть глупцом, говоря чистую правду. Талия – действительно прелестная молодая девушка, в сущности, художница, а значит, одна из моих подруг… Но вы совершенно не знаете, кто она, так ведь?
– Положим, так! – отозвался я, раздраженный его тоном и укоризненным взглядом. – Я не знаю, кто такая Талия, совершенно не знаю! Это преступление?
– Боже мой, Ахилл! – серьезно произнес он, опуская голову. – Смотрите… вот она. (Оуэн с усилием поднял руку, указывая на одну из статуэток.) Она держит маску и пастуший посох… Это муза, возглавляющая сельские маскарады и комедии, что и вызвало мое замечание по поводу этой блестящей «комедии» убийцы в сельском убранстве…
– Муза? – проговорил я, разглядывая Талию и ее соседок. – Но скажите, эти девять статуэток и есть девять муз, девять греческих богинь, вдохновляющих тех, кто занимается искусством?
Оуэн поднял голову, и я увидел его изменившееся лицо.
– Как? Вы не знали этого? Вы их не узнали?
– Хм-м… Нет… Вы мне об этом никогда не говорили!
Он что-то забормотал, еще больше расстроившись:
– И вы даже не замечали предметов, которые держат эти прелестные девушки? Флейту? Лиру? Глобус? Компас? Свитки папируса? Кифару?..
– Несомненно, замечал, но не пытался сопоставлять…
– Господи, – прошептал Оуэн, опускаясь в кресло. – Это невозможно… Сделайте хотя бы вид, что это неправда!.. – Закрыв глаза и запрокинув голову на спинку кресла, он продолжал умирающим голосом: – Как вы можете так поступать со мной, Ахилл? Вы, тот, кто считается моим другом… Не знать Талию… Нет, это слишком! Вы нанесли мне страшный удар! Будьте по крайней мере любезны, принесите мне мое успокоительное, иначе я упаду в обморок… Быстро!
Я исполнил его просьбу без возражений, привыкнув с самого начала нашего знакомства к доведенным до крайности комическим сценам моего друга. С тех пор, как на его жизнь было совершено покушение, исполненное с безупречным вкусом, – гармонично и изящно, Оуэн стал испытывать приступы недомогания, которое в зависимости от того, насколько серьезно он воспринимал то или иное событие, приводило порой к полной потере сознания. Часто этот недуг носил показной характер, но иногда, в особых случаях, одолевал его всерьез, как, например, несколько лет назад, при погребении королевы Виктории. Когда траурный кортеж следовал перед ним, Оуэн рухнул бесформенной массой в самом центре толпы торжественно застывших высокопоставленных чиновников. Когда он пришел в сознание, стоявшие рядом с ним ожидали от него объяснений в соответствии с глубокой скорбью, приличествующей событию, но были сильно удивлены, услышав критику в адрес аранжировщиков траурных венков. Его поразило явное отсутствие гармонии при выборе цветов – настоящая провокация для людей, обладающих хорошим вкусом. Это и стало истинной причиной обморока. Надо ли говорить, как было воспринято подобное объяснение.
Я познакомился с Оуэном при сходных обстоятельствах и, воспользовавшись этим отступлением, открывая скобки, хотел бы поговорить о вашем покорном слуге, который в то время только что оставил родную Южную Африку, чтобы поселиться в метрополии. Обеспеченный хорошим наследством, я был озабочен тем же, чем и Оуэн, хотя, конечно, в меньшей степени. Даже сегодня не знаю, к чему я стремился, но после нескольких бесплодных попыток в различных областях искусства, продвигаясь от меценатства к практической деятельности в определенной сфере, я завершил свои поиски и метания в дирекции предприятия по производству художественной посуды в Веджвуде, который расположился на холмах Котсуолдса, что меня вполне устроило. По долгу службы мне приходилось часто бывать в Лондоне, где на досуге я регулярно встречался с Оуэном, который тогда делил свое время между детективными расследованиями – частными или по срочному заказу из Скотленд-Ярда – и неожиданно приобретенным им ремеслом искусствоведа.
С нашей первой встречи – упомянутого выше зловещего дела, изложенного мною в «Короле беспорядка», прошло около двенадцати лет, и за это время я смог убедиться в необыкновенных дедуктивных способностях Оуэна Бернса. Ему удалось разоблачить убийцу, обладавшего невероятным умением ходить по снегу, не оставляя никаких следов! Это было время, богатое событиями, начиная с трагической англо-бурской войны, запуска первого электрического трамвая и восшествия на престол короля Эдуарда. Было, конечно, и множество расследований, блестяще проведенных моим другом при скромном содействии вашего покорного слуги, который на этом заканчивает свое отступление, закрывая скобки, чтобы вернуться к милой сердцу нашего эстета Талии.
Я принес ему коньяк Фин Шампань, и после нескольких неуверенных глотков Оуэн начал приходить в себя:
– Я вас расспрошу, Ахилл, когда мы с вами увидимся в следующий раз, – сказал он, подходя к камину. – А вы проявите интерес и узнаете все о Талии и ее восьми сестрах, которых зовут Клио, Каллиопа, Мельпомена, Эвтерпа, Терпсихора, Эрато, Полигимния и Урания. Уверен, ваши рабочие из Веджвуда знают их лучше вас, изображая этих богинь на вещах, которые вы продаете. Откровенно говоря, что же вы собой представляете? И куда мы катимся? Образованная чернь и невежественные аристократы? Учтите, я говорю так для вашего же блага…
– За ваше человеколюбие, – ответил я, поднимая свой бокал, прежде чем опустошить его одним глотком.
Оуэн, улыбаясь, повернулся ко мне. Отблески пламени в камине веселыми искорками играли в его глазах.
– Прекрасно, Ахилл, вы снова становитесь самим собой. Теперь мы сможем продолжить нашу интересную беседу. Значит, я говорил, что муза комедии и сельских маскарадов, несомненно, вдохновила нашего художника, потому что он поставил свою зловещую комедию на свежем воздухе, среди первых весенних цветов. Прекрасная интерпретация, тем более замечательная, что наш актер блистал своим отсутствием, хотя его присутствие было официально доказано.
При этих словах он встал, в задумчивости прошелся перед камином, а затем проговорил:
– Это было две недели назад. На сей раз наученная горьким опытом полиция приняла всерьез присланную им картину. Но, очевидно, это «МИСТЕР …А. ПОГИБНЕТ ЗАВТРА ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ. СМЕРТЬ НАСТУПИТ ОТ СТРЕЛЫ, ПРИЛЕТЕВШЕЙ С НЕБА» оставалось слишком неясным. Наши выдающиеся ищейки терпеливо ждали несколько часов, пока не узнали о странной смерти сэра ТомАса Боуринга, он же «мистер …А.». Таковы факты.
Сэр Томас Боуринг, пятидесятилетний, достаточно спортивный мужчина, имел привычку тренироваться в стрельбе из лука с несколькими друзьями на большом лугу неподалеку от дворца Хэмптон-Корт. В то утро они находились там, выполняя программу обычных для них соревнований. Двенадцать человек стреляли по трем крупным целям, расположенным приблизительно в тридцати метрах к северу, недалеко от старого дуба без листьев, с обрезанной верхушкой, который служил крупным ориентиром для самых плохих стрелков. Погода была достаточно благоприятной. Легкий туман виднелся на горизонте, но постепенно рассеивался под лучами весеннего солнца. Через полчаса, когда соревнование было в полном разгаре, один из стрелков удостоился от своих соперников аплодисментов после мастерского выстрела. Именно в этот момент сэр Томас громко вскрикнул, пошатнулся и упал… со стрелой в спине! Смертельный выстрел, чуть ниже затылка. Распростершись на животе, он напрягся в последней конвульсии. Его товарищи сразу же заметили удивительную деталь: смертоносная стрела была выпущена не из лука, это была стрела арбалета с характерным фаянсовым наконечником. Но, глубоко вонзившись в спину несчастного, наконечник не был виден. Не вдаваясь в детали, надо сказать, что с технической точки зрения невозможно запустить такую стрелу из лука, по крайней мере с достаточной точностью или мощностью, необходимой для убийства.
– И это устраняет версию случайной или преднамеренной стрельбы со стороны одного из его товарищей, – заметил я машинально.
– Абсолютно. Но таким образом, эта возможность была отвергнута сразу в качестве действия со стороны, но не могла не быть принятой во внимание со стороны других стрелков. Они все стояли группами, аплодируя тому, кому только что удался главный выстрел в завершение блестящей серии. Сэр Томас находился чуть в стороне, юго-западнее остальных, но едва ли больше чем в пяти-шести метрах от них. Кроме того, положение жертвы и ее падение вперед, к северной цели, так же как и положение орудия убийства, ясно указывали, что стрела была выпущена за спиной сэра Томаса и, значит, летела прямо с юга. Впрочем, все стрелки тоже стояли спиной к убийце. Следовательно, сэр Томас находился слегка в стороне, и они ничего не могли видеть. Но самым удивительным оказалось то, что среди них не было никого постороннего! Вообще не было видно никого на расстоянии трехсот метров! Ведь именно такое расстояние отделяло их от живой изгороди, окаймлявшей этот огромный квадратный луг. Была туманная дымка, но не такая, чтобы серьезно уменьшить поле видимости. Конечно, было три цели, старый дуб без листвы и чуть подальше два-три куста, которые могли бы стать укрытием для таинственного лучника-арбалетчика, но эти объекты находились в направлении, диаметрально противоположном смертельному выстрелу! Кроме того, поочередно отправляясь в ту сторону, чтобы собрать выпущенные стрелы, ни один из лучников не видел никого, даже подозрительной тени.
– Но эта стрела все-таки не прилетела сама по себе!
– Очевидно, стрелок-убийца мог находиться только за живой изгородью. Оттуда после выстрела ему было легко исчезнуть никем не замеченным. Но стрельба с такого расстояния предполагала абсолютно экстраординарную, почти чудодейственную меткость, достойную легендарного Робин Гуда. Все специалисты согласны с этим. А мог ли таинственный лучник целиться в группу, а не в сэра Томаса? Мог ли он тогда попасть в него случайно? В это можно было бы поверить, как и в то, что стрела вонзилась в спину жертвы под углом, она прилетела откуда-то сверху, как будто с колокольни, расположенной достаточно далеко.
– «Смерть наступит от стрелы, прилетевшей с неба», – серьезно произнес я. – Убийца был точен в своем сообщении.
Оуэн стоял, устремив взгляд на огонь.
– Действительно. И такая точность подтверждает, что это именно убийство. Стрела из арбалета попала туда, куда и предусмотрел этот Deus ex machine, и она прилетела «с неба», что подтверждает ее наклон. Более того, фамилия или имя из пяти букв, следовавшее после слова «МИСТЕР» с единственной буквой А на четвертом месте, среди присутствовавших стрелков соответствует только имени Томас. Иначе говоря, сэр Томас Боуринг, несомненно, был избранной жертвой. Убийца стрелял не просто в толпу.
– Таким образом, в итоге получается следующее: известно, что был преступник, приблизительно известно, где он находился, известно также, из чего он стрелял, но мы не в состоянии объяснить такую точность его выстрела…
– Здесь все просто, – сказал Оуэн, приложив палец к губам, – полиция, естественно, проконсультировалась с самыми заслуженными стрелками из арбалета, которые единодушно согласились: столь меткий выстрел с большого расстояния показывает, что действовал исключительный стрелок. Такое попадание возможно в одном случае из ста…
Стук дождя по стеклам прекратился, и в комнате стало тихо.
– В самом деле, – заметил я, – ведь речь идет не о невозможности, а о малой вероятности!
– В таком контексте случившееся граничит с чудом или это оно и есть. Согласитесь, Ахилл, поставлена очень трудная задача даже для такого выдающегося логика, как я.
Я посмотрел на Оуэна, но его лицо не выдавало ни малейшего сомнения в истинности данного утверждения.
– А что об этом думают в Скотленд-Ярде? – спросил я.
– Они толкут воду в ступе, разумеется. А вы хотите, чтобы было по-другому, если даже я признаю себя неспособным найти решение?! Кстати, а вы знаете, что это сложное дело доверили моему старому другу, инспектору Уэдекинду? Да еще и дело об убийстве на маяке, потому что наши ищейки поняли: у этих двух преступлений один и тот же почерк. Имеются две-три детали, о которых я вам не рассказал, – например, монета, обнаруженная в пальцах мертвого лучника. Но, заметьте, не обычная монета, а коллекционная, древнеримская, на которой изображен храм…
Факт, без сомнения, удивительный, но тон, каким мой друг поведал о нем, ясно свидетельствовал: он уже сделал вывод о том, чего я пока не понимал.
Соединив кисти рук, как при молитве, Оуэн снова заговорил, глядя прямо мне в глаза:
– «МИСТЕР …А.», убитый стрелой в спину, держал в руке монету с изображением античного храма. Вам это ни о чем не говорит?
Стараясь спокойно выдержать тяжелый взгляд моего друга, я попытался придать смысл этой улике. Но напрасно. Я отрицательно покачал головой.
– И, судя по всему, Александр Райли, сгоревший, как факел, на своем маяке, «словно он сам был маяком», тоже ни о чем вам не говорит?
Я начал сердиться. Конечно, я знал, что мой друг обожал загадочные слова и витиеватые фразы, которыми наслаждался, видя отчаяние своих друзей перед делом, в котором он уже разобрался, и давно к этому привык. Но есть пределы всему, а он явно только что перешел их. Его слова не имели никакого смысла для простых смертных. Очень сухо я попросил Оуэна растолковать эти загадки.
Перед тем как ответить, он озабоченно кашлянул:
– Возможно, в данном случае мое обостренное чувство прекрасного позволяет мне видеть Искусство там, где его нет. Но, впрочем, я думаю, что опасность, подстерегающая эстета, – это слишком возвышенное ви́дение красоты. Пятая сущность, невидимая и ощущаемая только поэтом… Растолковать вам загадки, Ахилл? Я бы очень этого хотел! Знаете, как я страдаю, видя ваше неведение. Мой верный друг, я разделяю ваше глубокое раздражение перед этими загадками, но не могу рисковать потерей плодов ваших размышлений, вашего анализа, пусть и наивного, но часто более реалистичного, чем рассуждения поэта. Излагая свою точку зрения, я начисто разобью пристрастность вашего суждения, чего мне хотелось бы любой ценой избежать. Я очень ценю ваши неожиданные замечания, и вы это прекрасно знаете!
In petto я перевел это так: «Вы говорите невесть что, но это иногда помогает мне сосредоточиться».
– И признаюсь, – продолжал он, – несмотря на удивительные совпадения дел, которые я сейчас продемонстрировал, думаю, что заблуждаюсь, так как в действительности это было бы… слишком прекрасно! Да, я скорее всего ошибаюсь, поскольку невозможно представить себе подобное совершенство! Ах! Это заставляет меня думать об одной последней подробности, о которой вы, несомненно, не знаете. Незадолго до того, как сэр Томас упал, свидетель ясно видел блестящую вспышку в небе! И это не виде́ние, потому что другой лучник тоже видел нечто подобное, но он говорил о капле золота, упавшей с неба…