Андреас попытался ущипнуть себя за живот и разочарованно вздохнул.
– …Настоящий мужчина должен быть толст и усат, господа! Кстати, лучший кефир здесь, чтобы вы знали, в Шлейдеке. Такой милый городок! Я, правда, не была там уже лет сорок…
Вслед за этим последовало предложение вместе посетить вагон-ресторан, дабы не пропустить время обеда. Не найдя понимания, дама взглянула на приятелей с горькой укоризной.
– Я бы сказала, что вы, господа, похожи на анархистов, но в наше цивилизованное время даже они правильно питаются!..
И отбыла, прошелестев юбками. Тони, проводив ее взглядом, взял со столика газету – утренний выпуск «Süddeutsche Zeitung», приобретенный в киоске перед самой границей.
– Не хотел при ней. Слушай новости!..
– Про политику – не хочу! – отрезал Хинтерштойсер. – Шли бы они все!..
На душе скребли кошки – про Фрауэнфельд приятелю он так и не рассказал. Да и что это изменит? Все и так на виду, никаких газет не надо. Пока ехали, насмотрелись на военные эшелоны чуть ли не на каждой станции. Из репродукторов марши гремят, а между ними то «Судеты», то «Австрия», хоть уши затыкай. Про Швейцарию пока вроде бы молчок…
– Ну и зря. Хорошо, что мы с тобой до Берна едем. В Цюрих бы не пустили, там какая-то крупная заваруха. Вроде бы над ратушей знамя со свастикой подняли. Кажется, и в Швейцарии начинается.
Выходит, уже и не молчок…
– Обещанная фюрером «германская весна» плавно перетекает в одноименное лето. А французы и русские, между прочим, уже подтягивают войска к границе…
– Не хочу! – мотнул головой Андреас. – Мы для того и сбежали, чтобы об этом не думать. Про Эйгер что пишут?
Тони взглянул удивленно:
– Как – что? Норванд, последний неприступный склон в Альпах, будет непременно взят. И знаешь кем?
Хинтерштойсер даже не стал отвечать ввиду полной ясности. Не в кефирный же санаторий они едут! Курц хмыкнул и развернул перед ним газетный лист.
* * *
– «Эскадрилья прикрытия ”Эйгер”»? Во дают! Они там что, летать собрались?
– Тебе, Андреас, в школе надо было на уроках учителей слушать, а не в церковном хоре своим козлетоном народ пугать.
– Сам ты, Тони, козлетон! У меня, между прочим, настоящий тенор, я чуть-чуть, самую малость, до си-бемоль не дотягиваю. И было бы чего слушать! СС и есть СС, «охранные отряды».
– А также «эскадрилья прикрытия». Это Геринг придумал, он, как ты знаешь, летчик. Вот и назвали команду, которая раньше была «гэнгз». Но «гангстеров» в «Фолькише беобахтер» поминать как-то неприлично. Арийский читатель не поймет!.. Не в «эскадрилье» дело, Андреас. Помнишь, ты спрашивал, кого они на Эйгер пошлют? Вот и я спрошу. Мы же всех наших знаем, которые из «категории шесть»!
– Да мало ли? Выдернули из строя парочку белобрысых болванов…
– Нет, Андреас. Их принимал лично Гиммлер, значит, в успех он верит. Даже знамя какое-то вручил, чтобы на вершине установили. Муссолини-то со своими встречаться не стал.
– Да какая разница, Тони? Принял, не принял…
– Политика, Андреас! Та самая политика, которую ты так не любишь. От Италии идут две команды, в том числе Бартоло Сандри и Марио Менти. Очень сильные ребята, мы их знаем. Если бы Дуче с ними встретился, они были бы обязаны лечь костьми, но Северную стену взять. Или просто лечь костьми. А раз не встретился, то – по возможности.
– А Гиммлер «эскадрилье» знамя вручил… То есть, выходит, итальянцы Эйгер нам отдают?
– Не нам с тобой, Андреас. Мы в этом раскладе – совершенно лишние.
– Вот и пусть занимаются своей политикой. Им – политика, а нам – Стена!
3
В последний раз он смотрелся в зеркало перед тем, как попасть на кухню. Мельком, мимо проходя. Думал волосы пригладить, а потом решил – сойдет. Зеркало висело в коридоре, от вешалки справа. Еще одно, маленькое, было в комнате у Герды и, венец всему, трюмо – в большой, где балкон.
Сейчас перед ним открылось новое, прямо в четырехугольнике дверного проема. Изображение казалось ясным и четким, хотя не слишком точным. Он – без пиджака, в одной рубашке, изображение в строгом черном костюме при галстуке и шляпе. А еще у него не было портфеля – и маленькой щеточки усов под носом. А так – и не отличить.
Глаза в глаза. Один и тот же цвет роговицы, один и тот же взгляд.
Изображение улыбалось. Он попытался – не смог.
– Заходи!
Изображение перешагнуло порог, стирая нестойкое волшебство. Чуда нет, нет и зеркала, просто двое очень похожих, словно капли осеннего дождя, людей.
– Pa, zdravo, Otomar!
– Zdravo, Gandrij!
Обнялись. Замерли. Дыхание затаили. Наконец тот, что был в рубашке, отступив на шаг, провел сжатым кулаком по глазам.
– Ako ste doshli, to znachi kraj sveta je blizu. Коня бледного во дворе оставил?
– Tako neshto, – отозвался голос-эхо. – Ali ipak, mahnito drago da te vidim. Очень рад!
Гость снял шляпу, повертел в руках.
– Gde to hang? – усмехнулся. – Не завел себе в прихожей оленьи рога – такие, как у деда висели? Oni su tamo mzhdu nachin, i dale visi.
Тот, что в рубашке, рассмеялся в ответ:
– Sam rogovi rastu!
Шляпу взял, пристроил на вешалке:
– To je neshto shto sam sanjo Krabat! Помнишь? «Крабат!.. Иди в Шварцкольм!..»
Гость, капля дождя, взглянул удивленно:
– В самом деле? Это знаешь, не слишком лояльно по отношению к Рейху. Крабат ныне отменен, как никогда не бывший. Сорбов вместе с их мифологией, да будет тебе известно, выдумал австрийский Генеральный штаб, чтобы помешать Пруссии…
– …Исполнить ее историческую миссию – объединить всех, в ком течет немецкая кровь. Когда мы услыхали это от одного нашего одноклассника, мы его, помнится, крепко побили…
– Ай!..
Стоящая в дверях светловолосая девочка протерла глаза, отступила на шаг.
– Д-добрый… Добрый день! Или мне лучше уйти?
Гость почесал ногтем кончик носа, взглянул снисходительно.
– Фройляйн Гертруда, насколько я понимаю? Желаете оставить своего отчима мне на съедение?
В светлых глазах вспыхнул нежданный огонь. Девочка шагнула к Мареку, взяла за руку, вцепилась в пальцы.
– Он – мой папа, ясно?
– Ну, тогда, здравствуй, племянница!
* * *
Капли дождя неотличимы на глаз, но одна все равно упадет на землю раньше. Близнецы родились с разницей всего в несколько минут. Тому, кто появился на свет первым, акушер повязал на запястье красную нитку.
Старшего назвали Отомаром в честь мудрого и справедливого короля сказочной Липарии. Роман «Всеобщий мир» голландца Людвига Куперуса очень нравился отцу. Младший стал Гандрием. Дальний родственник, бабушкин дядя Гандрий Зейлер, был автором слов сорбского национального гимна.
Имя – Судьба. Но и Судьба способна шутить. Носивший сказочное имя не любил сказок. Тезка одного из отцов сорбской нации предпочел стать немцем.
– Харальд Пейпер, прошу любить, жаловать и в дальнейшем не путать!
– Кто же таких у нас любит, брат?
– У нас – нет. Но мы же едем в Берлин!
Приехав в столицу, братья расстались на вокзале Зюдкройц и с тех пор виделись редко. Отомар-Марек устроился в театр-варьете, знаменитую «Скалу», на должность помощника машиниста сцены. Гандрий-Харальд не спешил искать работу. Бегал по демонстрациям и митингам, присматривался, внимательно слушал – и наконец записался в «Югенбунд». Там кормили, взамен же требовалось немногое: громко орать и, в случае приказа, пускать в ход кулаки.
– Мы оба с тобой рабочие сцены, – сказал младший старшему в одну из их редких встреч. – Но это лучше, чем твои проститутки у рампы – и мои педерасты в штабе.
А потом Марек сел на пароход и уехал в Шанхай. За все годы он написал брату три письма. В ответ получил одно. Вновь встретились только в 1931-м. Проговорили весь вечер – и каждый решил, что больше им видеться незачем.
* * *
– …Почти как дома! – улыбнулся гость, допивая кофе. – Герр Шадов, вы – достойный продолжатель славной традиции. Настоящий турецкий рецепт! Вы в курсе, фройляйн Гертруда, кем был наш общий предок? Или ваш… папа оставил вас в неведении?
Паузу перед «папа» девочка прекрасно уловила. Но виду не подала.
– А я еще маленькая, герр Пейпер. Когда папа захочет, тогда и расскажет.
Моргнула, поглядела наивными глазами…
«Дядя» был проигнорирован, что, конечно же, не укрылось от гостя. Герр Пейпер, однако, ничуть не обиделся. Поставил чашку на стол, промокнул салфеткой губы.
Вновь подмигнул брату:
– Держишь в тайне? Тогда пусть фройляйн считает, что я просто пошутил.
– Хочешь – рассказывай, – старший пожал плечами. – Невелик секрет! Могу и сам. Наш предок – полковник австрийской армии, командир полка кроатов. По легенде, он дружил с Георгием Кульчицким, героем битвы под Веной. От него и узнал рецепт. А Кульчицкий открыл первое венское кафе, которое называется…
– …«Синяя фляжка», – подхватил брат. – Кстати, я там был всего неделю назад. Кофе и вправду божественный.
– Тогда я пойду, – рассудила Герда. – А то вы до вечера про кофе говорить будете.
Возле двери остановилась, поглядела в окно.
– И вообще мне все это приснилось. Правда?
Мужчины переглянулись. Негромко хлопнула дверь.
– Наш характер, – негромко проговорил младший. – А моя размазней растет. Маменькина дочка, бабушкина внучка! Куклы, бантики, любимый шоколад «Золотая печать»…
Резко повернулся, приударил ладонью по столу.
– Адреса я твоего не знал, где служишь – тоже. Помнил лишь, что где-то в Берлине… Я нашел тебя за сутки, Отомар, – сам, без помощи агентуры, хотя квартира куплена не на твое имя, и ты, хоть и коммивояжер, не числишься ни в одной торговой фирме. Догадываешься, что это значит?
Старший пожал плечами.
– Вероятно, то, что мне не стоило уезжать из Шанхая. Но там сейчас большая война… Если бы меня искала обычная полиция, я бы еще понял. Но ты ведь не из обычной?
Гость, криво улыбнувшись, встал и подошел к плите, возле которой скучал принесенный им портфель. Взял за ручку, поставил посреди стола.
– Приступаем к фокусам. Считай, что это шляпа, а в ней кролики.
Марек Шадов, не став спорить, щелкнул медным замочком, открыл, заглянул.
– Доставай! – подбодрил младший. – Там почти все – твое.
…Вчетверо сложенная афиша, углы слегка примяты, левый нижний оторван. «Вольфанг Иоганн Эшке. Инопланетяне: сказка или реальность?» Машинописные листы, тоже сложенные, но вдвое – договоры с лекториями. Несколько билетов, фотография, еще одна…
– У тебя такой? – поинтересовался младший, когда из портфеля был извлечен резиновый шарик. Марек взвесил его на ладони, сжал:
– Не такой. У меня – каучуковый. С резиной не поработаешь.
Пошарил рукой в портфеле, взглянул недоуменно:
– А там что за железо? Надеюсь, не мое?
– Не твое, – равнодушно проговорил Харальд Пейпер. – Но если хочешь, оцени.
Легкий стук. Посреди стола, рядом с портфелем – серая тяжелая сталь. Длинный ствол, деревянная рукоять.
– Борхардт-Люгер 1914 года, – констатировал старший. – Карабинная модель… Кобуру на службе забыл?
Младший поморщился:
– Если бы только кобуру! Там еще приклад, диск на 32 патрона и экспериментальный оптический прицел. Наши умельцы решили скрестить бульдога с носорогом. Пытался пристрелять, бьет не кучно… Клади назад, к лекциям про инопланетян эта штука отношения не имеет. А вот все остальное…
Подождав, пока пистолет вновь нырнет в портфельные недра, развернул афишу, звонко щелкнул ногтем по бумаге.
– В этой истории, Отомар, есть только один положительный – для тебя! – момент. Мое начальство не знает настоящей фамилией доктора Эшке. Пока не знает, пока! По фотографиям сразу не определить, грим мешает. Но стоит им присмотреться, потом взглянуть на меня… Или, что вероятнее, найти тебя – и тоже взглянуть. Оба варианта нас с тобой совершенно не устраивают.
Старший брат встал, подошел к подоконнику, поглядел сквозь чистые, недавно вымытые стекла. Все привычно: двор, два гаража, сосед как раз открывает ворота. В последнее время он и сам подумывал купить машину, что-нибудь подержанное, после серьезного ремонта. В самый раз для разъездного торгового агента.
Жену он просил не подъезжать к дому на автомобиле. «Mercedes-Benz 500K» сразу бы вызвал вопросы. Та не спорила, брала такси.
– Никогда не думал, что тебя подведу, Гандрий. И нарушение-то плевое. В конце концов «доктора Эшке» можно считать творческим псевдонимом. Между прочим, документы подлинные, правда, настоящий доктор, если еще жив, скучает в шанхайской психиатрической лечебнице. Что мне грозит? Статья за присвоение чужой личности? Или… Или обвинение в шпионаже в пользу планеты Венера, а заодно и пояса астероидов?
– Значит, уже знаешь.
Младший успел незаметно подойти и стать рядом. Сжатые кулаки – на подоконнике.
– Сейчас мы сядем, я налью в стакан воды… Чего-то в горле пересохло… И ты, Отомар, станешь меня внимательно слушать, не перебивая и не задавая вопросов. Но для начала ты должен знать, что я не Каин и никогда им не стану.
Тот, кому когда-то повязали на запястье красную нитку, еле заметно дрогнул губами:
– Оставь. Мы близнецы. Нельзя предать самого себя.
– Можно, брат, – Харальд Пейпер зло оскалился. – Этим сейчас занята половина Рейха. А вторая – уже предала. Но – не мой вариант. Даже если я сейчас тебя арестую и отведу в наш подвал, мне и спасибо не скажут. Мы слишком похожи, узнать настоящие имя и фамилию – пара пустяков, достаточно послать запрос туда, где нам выписали документы. И – мне конец. Мы же с тобой сорбы! Ты не скрывал, а я назвался немцем, взял чужую биографию. Кто же его знал?
…Отомар Шадовиц просто отрезал от фамилии несколько букв. Гандрий же попросил вписать в новый документ фамилию соседа, таможенного инспектора, ненавидимого всей улицей. Зато – настоящего немца. Светлые волосы, пивное брюхо…
– Наци – опасные психи, относятся к людям, как к племенному скоту. Офицер СС должен числить арийских предков с 1750 года. Сделать это было не так и сложно, изъял из архива документы настоящих Пейперов, благо там все померли. А теперь меня выкинут из СС, из партии и, понятно, со службы. В концлагерь, может, и не отправят, чтобы лишнего шума не было, но выход у меня тогда останется один – бежать из страны. Это в самом лучшем случае, брат, если очень повезет. Вероятнее всего, тебя убьют, а меня – в Дахау. Стану «болотным солдатом». Знаешь, кто это?
Старший чуть подался вперед, к самому стеклу, прикрыл веки:
Пел шепотом, почти не открывая губ. Младший усмехнулся горько и подхватил, тоже шепотом:
Теперь пели оба, два шепота слились в единый голос, негромкий, но сильный:
Замолчали, поглядели друг на друга. Брат на брата…
– У тебя здесь можно курить?
– Тебе – можно.
* * *
Плеск воды, негромкий щелчок зажигалки…
– Ты скажешь, что я сам виноват, брат, по вору и мука. Не стану оправдываться, я просто ошибся, и не я один. Национал-социализм – он очень разный. Мы здесь, в Берлине, поддерживали Отто Штрассера, а Ефрейтора считали самовлюбленным мелким буржуйчиком, которого надо выкинуть из партии. Теперь Штрассер мертв, а мне и моим друзьям приходится молчать. Но – поглядим. Ефрейтор зарвался, пошел походом против всей Европы, как бы шею ему не свернули… Ну, а мы, если что, слегка поможем.