- Брат! Как я рад тебя видеть! Ты представляешь, что они сказали?
Он прильнул ко мне и обнял как родного. Несколько раз ударил по спине, о чем-то тихо бормоча и вскоре вернулся к своим привычным разговорам.
- Меня отклонили, - он всхлипнул и орлиным носом потянул воздух в легкие. – Представляешь. Они…они… они не захотели видеть мои работы в своей галерее, сказали, что все это глупости, что ничего хорошего в моих картинах не существует. Что это… что это…
Последнее слово он так и не смог выговорить. Пытался изо всех сил, но что-то внутри, какая-то защитная реакция его скрытого мира не давала губам выплюнут наружу самое противное, что он хотел сказать мне в эту секунду. Наконец, сдался и махнул рукой.
- Ты хотел сказать «дерьмо».
Он нехотя кивнул головой и его длинная шевелюра ожила, едва заметно задрожав.
- И где все это? – спросил я, все еще держа в руках записку-стиккер.
- Что?
- Твои работы. Где они?
- А…это… - он едва мог говорить,- в котельной. Я все отдал кочегару.
- С ума сошел!
Я было подпрыгнул с места, чтобы побежать туда, но вскоре остановился.
- Можешь не спешить, половина уже сгорела.
Он подытожил последние несколько слов резким движением руки, как лезвием, разрезав им воздух. Парень сел на край кровати и вскоре упал на бок, свернувшись у самой стены клубком. Потом послышался плач. Плакал он как ребенок. Громко, зажав рот подушкой и согнув ноги под себя, словно эмбрион в утробе матери, не желавший появляться в новом мире. Плакал долго, пока слезы не оставили на бледной наволочке мокрое пятно. Затем молча встал с кровати, вытер лицо рукавом и направился к выходу.
То ли от досады, то ли от собственного удивления увиденного, мои ноги пошли за ним, ведомые каким-то неявным мотивом, осознать который мне удалось лишь дойдя почти до самого низа, в подвальном помещении, где среди гудевшего оборудования и стойкого запаха спиртного и сигарет, я обнаружил несколько сломанных рамок. Под ногами валялись остатки картин, растерзанные и разрезанные, они нашли свой последний приют в этом темном и почти безлюдном месте. Горел всего один котел. Не по сезону его работа была категорически запрещена, но старым друзьям старик Иван никогда не отказывал и с радостью растапливал свой маленький крематорий, в котором умирали надежды и сотни часов безрезультатных трудов, превращавшихся в прах и пепел.
- Почти все угрохал, - радостно заявил он, подталкивая вперед, в огненную пасть котла, очередную порцию творческих осколков. – Горит хорошо! Прямо зыбует. Эх, - протянул он, сжав зубами желтый фильтр сигареты, - в мою бытность и не такое шло в топку. Видели бы вы сколько книг, сколько журналов и рукописей летело с моей лопаты прямо в центр этой огнедышащей пасти. Это тебе, мальчик мой, не просто какие-то малюнки, это, мать его, картины знаменитых художников. Кого только не было и все они отведали огня цензуры.
Старик сморщил лоб, вытянул из остатков сигареты последний, самый жадный вдох, после чего ударил по черным рамкам в глубине котла. Хруст и искры разлетелись в стороны и он еще сильнее принялся добивать их тяжелым металлическим прутом, размахивая им в котле, как громадной зубочисткой во рту гигантского чудовища.
Старик Иван был старожил. Динозавр этих мест, каким-то чудом избежавший смерти от метеорита-сокращения, и продолживший нести свою службу в этом черном подземелье, время от времени подкармливая чудовищ несостоявшимися шедеврами искусств и отклоненными рукописями. По качеству пищи этому существу мог позавидовать даже самый избалованный гурман. Здесь было все: от прозы и до эссе, от натюрморта и до графики. Каждый раз он пожирал в себе так много несостоявшегося, так много мечт и желаний, воплощенных многочисленными людьми на бумаге и полотнах, что, казалось, скоро и сам начнет писать картины и романы. Старик смотрел в догоравший огонь и на его щетинистом лице отражались языки пламени, жадно набрасывавшихся на еще целехонькие, но уже никому ненужные картины. Прошло около пятнадцати минут пока все сгорело дотла. Старик провел прутом по днищу котла, высыпал из отстойника несколько ведер пепла, вынес их в мусорку и вернулся уже изрядно вспотевшим. Дело было сделано.
- Приходите еще, - крикнул он нам напоследок, после чего прилег на полуразрушенную кушетку, скрутившись как маленький ребенок в клубок.
Таким я его и запомнил в тот момент. Мир для него был другим. Совершенно отличным от того, что каждый из нас видел за пределами своих комнат, блоков, корпусов. Он жил в союзе с огнем, умело разжигая его каждый раз, когда жертва была готова броситься в раскрытую пасть, превратившись в черную пыль. Уже поднявшись к себе домой я понял как сильно все это повлияло на моего друга. Каких усилий для него требовалось чтобы создать свои работы, а потом, плюнув на все, махнуть рукой на былые затраты, отправить их в огонь и молча смотреть как исчезают его усилия в красном пламени котла.
- Можно я побуду у тебя?
Сергей всегда просил об этом, когда жизнь его давала трещину. Вот и сейчас он напоминал один сплошной бледный кусок не самого свежего сыра, на поверхности которого вот-вот должна была появиться плесень. Отодвинул стол, достал из-за шкафа раскладушку и поставил в свободном месте, указав на нее и дав понять, что он может прилечь здесь и побыть сколько ему будет угодно. Он благодарно улыбнулся. Прилег на нее, провалившись почти до самого и пола, а затем, как ошпаренный, подскочил и подбежал ко мне.
- Я же совсем забыл, - начал он, выпучив глаза, как выловленная рыба, - Марина ведь придет.
- Нет.
- Что, нет?
- Не придет.
- Как?
- Обыкновенно. Она ушла от меня.
Я протянул ему записку, которую он тут же схватил своими худыми, но очень длинными пальцами, принявшись читать.
- Да это глупость. Она вернется. Я знаю это.
Его вера в доброе и прекрасное всегда забавляла меня. Он был молод, как впрочем и мы все. Максималист. Идеалист. Верил в светлое будущее. В коммунизм. Он родился не в то время. Ему бы на тридцать лет раньше, да в отдел пропаганды, где бы он мог рисовать прекрасные картины будущего, с улыбающимися детьми, с космическими кораблями, с красными звездами, писать гимны, сочинять оды. Но увы он здесь. В другое время, в другом мире. Жаль его было, хотя все мы так или иначе напоминали друг друга.
В какой-то момент он заснул. Я смотрел на него и думал над тем, как быть со всем, что в очередной раз навалилось на меня. Долги копились, счета за коммуналку и общежитие росли как снежный ком и рано или поздно он должен был раздавить меня, не оставив шанса на выживание.
Денег не было. Совсем. Надежды мои были сосредоточены на рукописи, утонувшей в вонючей мусорной урне возле остановки, где уже наверняка побывали уборщики. Прошлое не вернуть, решение было принято и глупо сейчас страдать о том, что было потеряно для меня навеки. Я сплюнул в салфетку и закурил. Последние несколько дней я только и пытался как завязать с пагубной привычкой, но по иронии судьбы сильнее погружался в ее приторный табачный мир.
Откинувшись на спинку стула и заглянув в окно, я увидел среди проезжающих машин несколько дорогих иномарок, остановившихся у самого входа и почему-то уставившихся своими толстыми широкими фарами как раз в окна общежития. Мои мысли были о них, о комфорте, о том, как мне осточертел мой «гольф» и как было бы здорово завладеть всем этим, схватиться за кожаное рулевое колесо, погрузиться в приятные объятия мягкого кресла и забыть о прошлом, сломя голову направившись в безмятежное будущее.
Удар в дверь.
Я оглянулся. В дверном проеме, улыбаясь и искрясь от радости стоял Он. Мой старый соперник, конкурент и более удачливый писатель. Высокий, с короткими ухоженными черными волосами и белоснежными зубами, он был абсолютной противоположностью всего того, что существовало в этом месте. Богат, успешен, востребован по всем литературным фронтам, он бил тиражные рекорды и только успевал объезжать книжные ярмарки и выставки, где давал бесконечные интервью, купаясь в славе и популярности.
Евгений был моим одногодкой. На пару месяцев опередив меня в появлении на этом свете, он выстрелил как пуля из штурмовой винтовки, влетев в мир писательства и почти мгновенно завоевав огромную читательскую аудиторию. Первая книга – и бестселлер. Вторая…Третья… Он выдавал их на гора почти каждый квартал, гребя деньги и славу совковой лопатой.
Ворвавшись ко мне в комнату в дорогом костюме и черных блестящих ботинках, тут же сморщил лоб от скопившегося табачного дыма, серой тучей вылетавшей сквозь открытое окно.
- Та-да-а-м!, - его глаза широко открылись и из-за спины появилась надувная женщина с ярко накрашенными губами свернутых в трубочку.
- Что за черт? – я потушил сигарету и повернулся к нему. Сергей проснулся от громкого крика и так же поднялся с раскладушки.
- Учитывая тот факт, - начал он, - что твоя барышня покинула сие прекраснейшее место и отправилась к более достойному, передав свое лоно в надежные руки, я подумал, что за неимением лучшего ты будешь рад и такой замене.
Он подошел еще ближе и передал ее мне. Она была примерно моего роста, с глазами как у кролика и совсем не походила на женщину моей мечты. Воздуха в ней явно не хватало и любое усиленное нажатие приводило к тому, что лицо ее морщилось и превращалось в пересушенный сухофрукт.
- Извини, что без стука, - теперь его звучный голос сменился обыденным протокольным вещанием, - Нет времени. Еще две конференции в разных концах города.
- К чему это?
- Моя новая книга, Вик, она в топе по продажам. Журналюги разрывают меня на части. Пришлось даже отключить телефон, чтобы выкроить хотя бы минутку спокойствия.
Он и правда был изрядно уставшим. За яркой улыбкой и звонким голосом скрывалась загруженность и неприкрытое отвращение ко всему, что предстояло сделать в ближайшее время. Но такова жизнь публичного человека.
- Сам то как? – он кивнул в мою сторону и присел на край раскладушки прямо возле Сергея. Его он будто бы и не замечал, хотя прекрасно знал уже много лет. Здесь вообще каждый был друг другу родственником, хотя и не по кровной, но по какой-то духовной линии, соединявшей всех, кто хоть раз бывал в этом месте.
- Рукопись отклонили. – коротко ответил я, снова достав сигарету.
- Это как?
- Обыкновенно. Сказали, что не формат.
- Что за издательство?
- «Дельфин».
- В «Комсомольце» был?
- Отклонили.
- А «Звезда»?
- Отклонили.
- Попробуй в «Северном сиянии».
- Был как два дня. Отклонили.
- Господи, что за дерьмо ты пишешь, Вик!?
На этот вопрос я ответил молчанием. Такое было для меня не в новинку, но слышать стеб со стороны друга, пусть и не чуравшегося низкими оскорблениями в адрес менее успешных коллег по цеху, было для меня неприятно.
Он почувствовал, что слегка перегнул палку и поспешил извиниться.
- Ладно… прости я не хотел задеть тебя. Но черт бы тебя побрал, Виктор, это надо быть каким-то особенным, чтобы проиграть издательствам 4:0. Где твоя работа, дай почитаю.
- Нет ее. Я выбросил рукопись.
- Ты серьезно?
- Мне просто надоело. Я устал.
Он попытался что-то сказать, но рот его так и остался открытым, не выплюнув из себя ни единого слова. Затем поднялся на ноги и заговорил, но уже более сострадательным тоном.
- У меня есть знакомый в одном издательстве. Я могу посудачить за тебя.
- Не надо. Это лишнее.
- Почему же, Вик? Ты не хочешь издаться? Да этого хотят все. Не строй из себя девочку-целочку на первом свидании, давай я все организую. В последнее время редакторы готовы брать все, что я им перешлю. Думаю, полторы-две тысячи копий тиража они выжмут ради твоей писанины.
Я повернулся к нему лицом.
- Ну хорошо… не писанины, а хорошей рукописи. Но ты сначала должен что-то предложить. У тебя есть готовая работа?
«Конечно нет», пронеслось у меня в голове. Все, что так или иначе было для меня дорого, но оказалось не нужно другим я выбросил или уничтожил. Вряд ли в огне кочегарки горели шедевры как у Хемингуэя, но я не любил копить и собирать прошлое. Есть только настоящее и возможное будущее, а то, что было отвергнуто теряло ценность в моих глазах почти моментально. Я не жалел их, как не жалел и себя.
- У меня ничего нет. Ни строчки. Даже одного вшивого предложения.
После этих слов он сел обратно на раскладушку. Сергей в это время разлегся на всю длину и заснул крепким сном. Движения на краю его новой кровати нисколько не тревожили художника, растянувшегося от края до края, как кот в солнечный день.
- Тогда я ничем помочь тебе не могу.
Этот вердикт я ждал уже несколько минут.
- Помоги мне деньгами. – наконец выпалил я. – У меня куча долгов по коммуналке. Могут выселить.
- Черт, это грустно.
Он медлил. Еврейская кровь по отцовской линии давала о себе знать. Деньги он любил и умел считать, хотя полноценным представителем этого народа не был – мать русская, и в какие-то моменты бескорыстная славянская натура все же брала верх над расчетливостью и прагматизмом иудея.
Наконец он выпрямился, достал из кармана бумажник и вытащил оттуда скомканную пачку денег разного номинала. По первому взгляду я мог радоваться. Кое-как пожить еще несколько недель даже за вычетом оплаты долгов по общежитию и нескольких особо важных счетов, было вполне возможно и даже на широкую в каком-то смысле ногу.
- Надеюсь, когда ты станешь великим писателем, ты не забудешь друга Евгения, который не дал тебе умереть с голоду.
Он улыбнулся и засобирался уходить.
- Женщину можешь считать безвозмездной помощью. Нам мужчинам нельзя оставаться одним, пусть она составит тебе компанию.
Затем он резко развернулся и вышел за двери.
Я вновь остался один. Как и много раз подряд в этой жизни, когда обстоятельства вынуждали меня бросать все и съезжать с насиженного места, я оказывался в окружении незнакомых мне людей, в совершенно чужой обстановке, пытаясь привыкнуть ко всему новому и заявить о себе как о личности. Дорога вела меня по многим местам, пока вскоре я не оказался здесь. В этом месте, где время останавливается, а люди падают вниз, потеряв все, как бездомные под мостом, вспоминая былые времена.
Сергей спал. Я не стал будить его, когда покидал свою маленькую обитель. «Пусть отдыхает», подумал и быстро побежал по лестнице вниз. На вахте торжественно заявил, что готов в этот же день рассчитаться с долгами. Бабулька встретила мои слова с врожденным скепсисом и подозрительностью. Откуда у этого нищего такие деньги? Где он мог их взять?
Бьюсь об заклад, что именно такие вопросы сейчас рождались в ее посидевшей голове, с накрученной старушечьей «шишечкой» на самой макушке. Но время гнало меня вперед. Еще не поздно успеть в банк, бросить в кассу солидную часть полученных от Евгения денег и с чувством выполненного долга отправится туда, где меня уже давно дожидались.
«Гольф» пронес меня по полупустым улицам города с небывалым рвением, проглатывая остатки топлива, болтыхавшиеся где-то на самом донышке бензобака. Добрался до нужного места, вошел в банк и остановился у первой попавшейся пустующей кассы, за стеклом которой сидела приятного вида женщина с красивым личиком, аппетитной грудью и окруженная кипой бумаг на столе. Улыбнувшись, она что-то сказала, ее голос пронзил прозрачную перегородку, слегка понизившую тембр кассира, и уже измененным тоном добрался до моих ушей.
- Слушаю вас.
Необычный и очень завораживающий. Первые несколько секунд, поглощенный этим, казалось бы, привычным делом, я почему-то сконцентрировал все свое внимание на ее голосе. На том как он вибрировал, искажался и снова появлялся у меня в ушах.
- Удивительно, - наконец произнес я.
Она вопросительно посмотрела на меня, но ничего не сказала.
- Ваш голос, - продолжил.
- А что с ним не так? – не понимая к чему все это, говорила кассир.
- Красивый. Давно такого не слышал.
Я не хотел сделать ей комплимент, но все повернулось именно таким образом. Женщина улыбнулась. Все еще молодая кожа лица натянулась, отчего даже самые мелкие морщины пропали с него, преобразив и без того приятную внешность женщины до почти идеальной.