В первые часы мне не удалось рассмотреть своего отца, так как мы все были заняты матерью. Она несколько раз падала в обморок. Говорит-говорит с отцом, вдруг упадет на пол и почти не дышит. Но потом она немного успокоилась, отец умылся и стал распаковывать свой рюкзак. Он достал оттуда консервы, сало, зеленую фляжку со спиртом, большой кусок белой атласной материи.
— Это тебе на платье, невеста, — сказал он матери. — Из парашюта…
Мать взяла материю, подошла к зеркалу и распустила кусок до пола. Фигурой она действительно была похожа на невесту — тоненькая, а лицо обветренное и морщинистое…
— Господи, старая-то какая… — Мать опустила руки и заплакала.
— Ну-ну, — отец отобрал шелк, — ты у меня еще красавица. А что же мальцам подарить? Игрушек у меня нет…
— Игрушки… — сказала мать. — Для них порох да бомбы игрушки.
— Нате-ка вам планшет. В школу будете книжки носить.
— А противогаза у вас нет? — спросил я.
— Нет… — Отец погладил меня по голове. — Какой большой ты стал… А зачем тебе противогаз?
— На пращи, — ответила за меня мать. — Воробьев да стекла бить. Они и планшет порежут. Такие разбойники… Слава богу, ты пришел…
— Ничего, они хорошие ребята, — сказал отец. — Ишь какие орлы. Со старшим уже можно выпить. Сколько тебе, Виктор?
— Четырнадцать.
— Верно.
Отец усадил нас рядом с собой и взял фляжку.
Матери и мне он лишь слегка плеснул в стаканы, а себе налил полкружки.
— За победу! — сказал он и выпил все до дна, не поморщившись.
— За то, что… живой. — Мать поперхнулась и зарыдала. — Теперь… у детишек… отец… Есть отец… Толя! Господи! Толя!
Этот вечер прошел словно во сне. Верилось и не верилось, что сидящий рядом жилистый человек с длинными черными усами мой настоящий отец. Мать, наверно, испытывала то же самое. Она или закрывала глаза и качала головой, слушая бессвязную речь отца, или подходила к нему и плакала, упав на плечо, а то, не стесняясь нас, начинала обнимать и целовать.
Отец много говорил, перебивая сам себя, перескакивая с одного случая на другой. То он рассказывал, как попал в окружение, то про первый бой, то как убили друга, то про войну в партизанах, то про Францию, куда он попал в конце войны.
Я много читал книг про войну, но приключения отца были похлеще любой книги. Рассказывая, отец сильно волновался: лицо шло красными пятнами, руки дрожали.
— Ладно, ладно. — Мать завинтила фляжку. — Потом доскажешь. Иди ложись…
Она отвела отца в спальню и стала снимать с него сапоги.
— Постой, я сам… — бормотал отец и счастливо улыбался, гладя мать по волосам. — Я же не раненый… Это раненым…
Мы взяли по куску сала, планшет и улизнули во двор. Было уже темно, но я разглядел, что возле нашей калитки кто-то стоит. Это оказался сосед-бухгалтер.
— Это… отец? — спросил он хриплым голосом.
— Ага, — ответил Вад, жуя сало. — Он в партизанах воевал и во Франции был. Видали, какой планшет?
Семен Абрамович взял планшет и помял его в руках.
— На подметки хорош…
— А матери он целый парашют принес.
— Ну ладно, я пошел, — сказал бухгалтер. — Мне еще отчет делать… Вы заходите…
Семен Абрамович ушел, хромая сильнее, чем всегда.
— Переживает, — сказал Вад.
— А как же ты хотел? Никто даже и не думал…
— Пацаны подохнут от зависти. Теперь мы с ним и фрица откопаем, и сторожу накостыляем, и итальянку разминируем.
— Ты думаешь, он будет ходить с нами? — усомнился я.
— А что ему еще делать? С войны отдохнуть надо.
Вад был прав. Все, кто приходил с войны, обычно первое время отдыхали: пили, ходили по улицам с гармошкой, ловили на речке рыбу.
На завтра у нас были обширные планы. Мы решили посвятить в них отца.
Первое недоразумение
Отец проспал, наверно, часов до девяти. В это время мы бы уже были бог знает где — в отличие от других пацанов мы с братом любили рано вставать, — но сейчас мы слонялись по дому и изнывали от безделья. Мать давно уже приготовила завтрак, а отец все спал. Спал он очень неспокойно. В щель было видно, как он ворочался, хмурил лицо.
— Наверно, ему про войну снится, — сказал Вад. — Вот бы посмотреть.
Когда мать ушла за водой, мы пробрались в спальню и стали разглядывать отца. Из-под одеяла виднелись грудь и руки. Они были все в шрамах.
— Это собаки, — сказал я. — Помнишь?
— Ага… Даже на горле…
— И пальцев на ноге нет…
— Где? — Вад нагнулся и уронил планшет, с которым не расставался со вчерашнего вечера.
От звука отец проснулся. Он сел и уставился на нас немигающим взглядом. Очевидно, не мог понять, где находится.
— А… это вы, орлы… Идите сюда… Что делаете?
— Вы мины разминировать умеете? — спросил Вад.
— Приходилось. А зачем вам?
— Тут рядом итальянская машина заминирована. Вот бы ее раскурочить.
— Мины дело рискованное, — сказал отец. — Пошли лучше завтракать.
После завтрака отец вышел на крыльцо покурить. Мы уселись рядом.
— Может, сходим к машине? — опять спросил Вад.
Отец пыхнул цигаркой.
— Давайте плетень обмажем. Совсем завалился. Вы сходите на базар и насобирайте соломы, а я пока приготовлю глину.
Мы с Вадом уставились друг на друга. Вот это номер!
— Нам плетень не нужен, — сказал я. — Коров и коз на нашей улице совсем нет.
— Все равно непорядок, когда дом разгорожен. — Отец встал, поднял половинку кирпича и аккуратно потушил об него окурок. — Крыша у нас тоже вся дырявая. Так нельзя. Надо было толем залатать. Ты, Виктор, уже большой…
Мы с Вадом одновременно подняли головы и посмотрели на крышу. Действительно, какой-то гад забросил колесо от тачки и разбил несколько черепиц.
— Ерунда, — махнул я рукой. — Даже в самый сильный дождь не протекает.
— Не протекает, так может протечь. Ну, пошли, за работу. Пока мать обед приготовит, мы сделаем плетень.
— Может, лучше вечером? Сегодня будет жаркий день.
— Чего терять зря время?
Отец направился к плетню и стал его разбирать.
Мы потоптались. Потом взяли мешки и поплелись на базар. Вот тебе и фриц, итальянка, речка и грибы.
— Какой деловой, — сказал Вад. — И отдыхать не хочет.
— Это ему в охотку, — успокоил я брата. — Соскучился по дому. День-два повозится, и надоест.
Может быть, мы и принесли бы солому. Даже наверняка бы принесли, потому что дело это нетрудное, но когда мы явились с мешками на базар, туда как раз приехал цирк и мы проторчали возле него весь день, наблюдая, как проворные люди в блатных кепочках таскали клетки со зверями и натягивали на колья брезент. Про солому мы совсем забыли, тем более что мешки куда-то задевались. Только к вечеру, когда цирк был установлен, пустые желудки напомнили нам, что пора идти домой.
Подойдя к дому, мы не узнали его. Стены были свежевыбелены, крыша залатана, но самое главное — чаш растрепанный, хилый плетень превратился в прочную, крепкую ограду. Во дворе тоже были изменения: трава выкошена, дорожка к уборной посыпана песком.
Когда мы вошли, отец с матерью ужинали.
— Я тебе говорила, — сказала мать. — К ночи явятся.
— Где были? — спросил отец.
— На базаре. Цирк приехал, — бодро сказал я.
— Мешки в сарай положили?
— Их у нас украли…
— Толя! — закричала мать. — Ты видишь? Ты теперь видишь? Новые мешки! Я за них пятьсот рублей отдала. Накажи их, негодяев!
— Садитесь есть, — сказал отец строго. — На первый раз прощаю, но чтобы этого больше не было. Раз родители сказали, надо выполнять.
— Выполнять… — подхватила мать. — Я уж и слово это забыла. Совсем от рук отбились! С утра до ночи гоняют по лесу да на речке. Недавно мину приволокли. Страшная, вся ржавая, а они ее молотками дубасить.
— Это не мина, а фаустпатрон, — сказал я. — Он был разряженный.
Отец нахмурился:
— Нашли игрушку.
— Недавно такой страшный случай был… лежал в лесу снаряд…
— Не снаряд, а бомба.
— Я вижу, ты все знаешь, — недовольно заметил отец.
— Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие-то… Вон, посмотри. — Мать показала на подоконник, где действительно валялось несколько гильз.
— Где это они достают?
— Тут такие бои шли… Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут-рвут, а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а там мина. Я так и обмерла.
— Знаю эту мину, — вмешался я. — На дорожке за садом? Это сплющенный котелок.
— Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день гоняют. Встанешь утром а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся…
— Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропасть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.
— Мы собирались на речку, — сказал я.
— Сделаем дело — тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.
— За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.
— Называйте его на «ты», — сказала мать. — Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!
Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.
Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь-ка, утонете!»
Над этими пацанами потешалась вся речка.
— Мы привыкли купаться одни, — сказал я, когда мать успокоилась и отец снова сел за стол.
— Мало ли что привыкли. Отвыкайте.
— Толя, ты им построже прикажи, — сказала мать, вытирая слезы. — Они могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.
— Могу и построже. Без моего разрешения — ни шагу из дому. Ясно?
— Даже в уборную?
Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за чистую монету.
— В уборную можно.
— А к колодцу?
— Можно.
— А за грибами?
— Нельзя.
— Они растут у нас во дворе, на навозной куче.
Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.
— Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться… Плачу от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за книги читает. Может, они плохие?
— Книги, — проворчал отец. — Книгами сыт не будешь… Меня отец чуть свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются. Вот и все книги.
— Ну, и что хорошего? — спросил я.
— Вот так всегда — ты ему слово, а он десять, — вставила мать свое любимое выражение.
— Не десять, а четыре.
— Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь, совсем распустились. Мать ни во что ставят.
— Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.
— Чего? — не понял Вад.
— Сходи в сени и принеси воды.
Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из-за стола и приносить что-то.
— Я схожу, — встала мать, но отец положил ей руку на плечо. — Сиди, ты и так намоталась.
Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.
— Ты что, глухой?
Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги, дотащился до дверей и пропал.
— Это он нарочно, — разъяснила мать, — Теперь через полчаса вернется. Попросишь какое дело сделать — неделю будут волынить.
— Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу, можно табуретки на продажу делать.
Табуретки… Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой табуреток… «Кому табуретку? Налетай на табуретки!»
Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не удастся найти общий язык.
— Принудительный труд, — сказал я, — широко использовался у древних римлян и греков. Это называлось рабством. Но в дальнейшем человечество сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным сравнительно с трудом свободного человека.
Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.
— В каком он классе?
— В седьмом.
Отец покачал головой.
— Шустрый. Понахватался.
— Поучи его, Толя, поучи. Такой огрызок.
— «Огрызок» не литературное выражение.
— Ну, хватит! — хлопнул отец рукой по столу. — Может, ты, Виктор, и умный, но родителей должен слушаться.
— Взаимоотношения детей и родителей должны строиться на принципах равенства и взаимного уважения, только в этом случае они принесут обоюдную пользу.
Вторая фраза получилась еще лучше первой.
— Может, он и вправду не то читает? — усомнился отец.
— Откуда я знаю. Меня целый день нету. А вдруг он с какой шпаной связался, они и учат всему. Недавно нашла на печке книжку, нарисованы одни страсти: то душат, то режут, то стреляют.
— Книжки перед чтением будешь показывать мне.
— И учебники?
— Хватит умничать!
Отец отодвинул от себя еду и стал читать лекцию на тему «Родители и дети». В это время вернулся Вад с кружкой воды. Он страшно медленно протащился по комнате, еще медленнее поставил кружку на стол и стал слушать лекцию. Лекция, видно, ему не нравилась, потому что брат мрачнел все больше и больше.
— Хочу каши, — вдруг сказал он.
На его слова отец не обратил внимания.
— Хочу каши, — сказал Вад громче и уточнил: — Манной.
Это тоже осталось без внимания. Тогда Вад задрал вверх голову, как волк, и затянул:
— К-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и-и-и-и-и, ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и… ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и…
Отец даже поперхнулся.
— Что с ним? — пробормотал он.
— Просит манной каши, — объяснила мать.
— Так дай.
— Где я возьму? Один раз отпускали за всю войну…
— Так что он, не понимает?
— Понимает. Нарочно доводит. Так каждый день.
— Ка-а-а-ши-и-и-и-и-и…
— А ну, замолчи! — сказал отец.
— Да-а-а-а-а-й…
— А ну, кому говорю!
— Ха-а-а-чу-у-у-у-у…
Отец подскочил к Ваду и трепанул его за ухо. Ему не надо было этого делать. Вад был очень гордым человеком. Отец не успел отдернуть руку, как Вад вцепился в нее зубами. В ту же секунду тело Вада кувыркнулось в воздухе, и брат улетел на печку.
— Насилие — признак бессилия, — изрек я.
К этому времени отец, видно, уже крепко подзавелся. Он бросился ко мне и ухватил за шиворот. Я оставил в его руках воротник рубашки, юркнул между ног и скрылся под кроватью. Оттуда я перелез за сундук. Между сундуком и запечной дырой было немного свободного места. Я проскочил его удачно: отец в это время искал меня под кроватью. Оттуда торчали его толстые трофейные подошвы.
— Он за печкой, — сообщила мать.
К предательству я отнесся равнодушно. Щель между стеной и печкой была узкой, взрослому не пролезть.
Отец поширял в ней скалкой и вернулся за стол.
Все время до сна разговор шел о нас.
— Встретили, называется… — ворчал отец. — Довели до белого каления… Спешил, ждал, а тут пришлось на второй же день за уши драть…
— Ничего, ничего, — успокаивала его мать, — с ними надо только так. Видел, какие? Не понравилось, что работать заставляешь… Привыкли своевольничать… С ними еще построже надо, а то и тебе на шею сядут. Боюсь, вырастут хулиганами…
— Я за них завтра возьмусь… Да чтобы я на своего отца так…
Отец долго вспоминал своих родителей, а мать своих. Получалось, что отец с матерью в детстве работали с утра до вечера и были этим страшно довольны.
Ложась спать, отец громко объявил:
— Завтра — на картошку! Я сделаю из вас людей.
Я не выдержал и подал голос из-за печки: