И вот все теперь пресмыкались перед ним, как чиновная мелюзга перед важным сановником. Потому что он грабил и убивал.
Я заметил, однако, что пресмыкались перед ним отнюдь не из-за одного только страха. Они совершенно искренне его уважали и им восхищались. «Дерзкий!» – как-то донеслось до меня. И с каким выражением это было сказано!
Я ждал в пустом коридоре, пока не покажется Володя, одновременно нервничая и из-за его возможного появления, и из-за появления кого-нибудь непрошеного, что сорвало бы мне все дело. Почему-то я был убежден, что должен сделать это в одиночку – постоять за свою честь; я считал себя униженным Володиным поведением, пусть даже меня он практически игнорировал, а помыкал лишь своей «братвой». Все равно! Мне было страшно, но вместе с тем я ощущал нечто вроде гордости – ведь несколько дней я обдумывал этот шаг и наконец-то на него решился!
Володя не замедлил появиться, я бросился на него с кулаками – и тут же оказался на полу, даже не поняв, ударил ли меня Володя или просто толкнул. Я видел, как Володя заносит ногу – я тупо пялился на нее, ожидая удара совершенно равнодушно, – но Володя немного пооглядывался, подумал – и поставил ногу на пол. Потом, мельком глянув на меня, последовал было по назначению, но неожиданно вернулся, сделав пару шагов назад. Он нагнулся ко мне, взяв за лицо, приподняв его, обратив к себе.
– Что с тобой? – с брезгливым сочувствием поинтересовался он.
Я молчал, стремясь сохранить как можно больше достоинства. Он все с тем же выражением изучал меня.
– Ты хоть знаешь, на кого лезешь?
– Да, – твердо ответил я, как можно спокойнее и нейтральнее.
Молчание.
– Ну ты валет… – он засмеялся, толчком отпустив мое лицо, и ушел на этот раз окончательно, еще и громко зевая по дороге, и я точно знал, что это не представление для меня, меня он уже почти забыл и окончательно забудет, когда дойдет до сортира. Ему, как оказалось, было туда.
Какой, однако, снисходительный убийца… Как он, должно быть, упивается, что «помиловал» меня! Какая честь и милость. (Я совершенно не подумал, что все это происходило в стенах заведения, где не любят беспорядков.)
Я пошел в свою палату, лег на кровать и повернулся лицом к стене.
И так и лежал.
Другой день начался как ни в чем не бывало, но за обедом один все же завел (в его голосе звучало неподдельное благородное негодование):
– Ты что, вообще нюх потерял… – но тут же был оборван царственным Володей:
– Он же дурик, посмотри на него. Чего об него руки пачкать, геморроя больше, – он кивнул куда-то в сторону, как бы наружу, – ладно, стоп, проехали.
И разговор перешел на другую тему.
Все-таки под конец трапезы Володя сказал мне:
– Слушай, батя. Ты так больше не фаршмачь. Не доводи до греха.
Я смотрел в его темные, как бы сгустившиеся глаза и согласно и вдумчиво кивал, очень спокойно. За столом, кстати, никого уже не было, мы были одни.
Володя еще немного посидел, все так же глядя на меня, потом резко встал и вышел из столовой.
…До меня дошло, что я только что услышал, как коротко скрежетнул по полу стул, когда Володя резко поднялся.
Больше я Володю Володей не называл. Только Сережей.
Интересно, я неожиданно обнаружил у Володи короткие, густые, плотные брови, на которые раньше не обращал внимания; они смотрелись несколько странно, чтобы не сказать «несколько нелепо» на его бледноватом лице; вероятно, из-за них он всегда казался слегка принахмуренным, не вполне довольным, что в его положении было скорее преимуществом.
Ко мне все обращаются «старый». Или «батя». Признаюсь, меня это задевает: так ли уж я стар? В конце концов, я не настолько старше Володи. И вообще…
Борча недружелюбен со мной. В ответ на мое приветствие он едва кивает, а то и вовсе не реагирует. Меня изводит чувство вины, хотя виноватым я себя не считаю, – но ведь именно из-за меня он попал в передрягу, едва не стоившую ему жизни. Мне необходимо добиться его прощения. Постоянно думаю об этом.
Я сделал открытие: наша старшая сестра, здоровая бабища, одновременно грудастая, задастая и голосистая, есть не кто иная, как мать Володи. Догадка пришла ниоткуда, но я сразу же твердо уверился в ней. Теперь мне стало понятно, почему Володя иногда задерживается у ее поста, почему иногда они негромко говорят в сторонке. Получается, что в этом заведении я встретил не только единственного сына Бога, но и его мать. В высшей степени любопытно.
Уж я-то понимаю, почему они не афишируют свои отношения!
Вот они, полюбуйтесь. Бойцы вспоминают минувшие дни. Громче – нет, не громче, а слышнее и разборчивее других доносится Володин голос, он единственный, кого не перебивают.
– Я по старой памяти винт с джефом смешал, жахнулся – так не то что мозги, диван подо мной перевернулся!
– Ну ты пипец Гагарин!
– Я тебе говорю: на «Майбахе» ездят только с шофером! Только с шофером!
– …да ссыкотно вообще-то…
– Я с двух ударов людей убирал! – ну, понятно, это Володя.
– …так его и взяли. Прямо мордой в пол ткнулся между мешками, так и дрых. Ну, мусора подваливают, думают просто бухой типа, разбудили там, как, чего, а у него мешки.
– Все, короче, уехал Вася.
– Ну да, два киляка вез, блин, ну можно не бухать хотя бы…
– А я, когда с зоны съезжал, так уходить не хотел. У нас хата была… Я ментов спрашиваю: а можно мне еще немного остаться, а они: ну, накосорезь, мы тебя в карцер закроем. Да не, говорю, спасибо, не надо на хер. Вот так в жизни бывает.
Опять я слышу уверенный голос этого, без сомнения, сильного человека. Мне надоедает, и я отключаюсь…
Между прочим, всякому известно, что Володя так и останется Володей, сколько бы раз его ни назвали Сережей!
Ненависть к Володе так и жила во мне, хотя, постоянно оказываясь рядом то в столовой, то в месте для курения, с того инцидента мы не сказали друг другу и двух слов.
Но в книге моей жизни, которая вновь появилась у меня (я придирчиво проверил шифр, опасаясь подмены, – все оказалось в порядке, это было мое личное число – 52 677), я нашел комикс с картинкой, говоривший о том, что Володю убьют. На картинке был изображен автомобиль, и совсем рядом с ним прямо, вытянуто лежал Володя. Автомобиль стоял как раз у меня под окном, боком к стене, почти впритык к ней, и Володя лежал на узком промежутке между автомобилем и стеной. Еще в комиксе было показано окно с круглым пулевым отверстием – я почти слышал отдаленный звон пробиваемого стекла. Я сразу же догадался, что стреляли из какого-то неизвестного окна нашего же заведения; кто-то хитростью выманил Володю на улицу, он безрассудно побежал и там нашел свою смерть. Узкая полоска асфальта, покрытая грязным, бугристым, кое-где и вовсе протаявшим льдом – вот где его настигла пуля; я не знаю, что его туда привело. Его курточка казалась такой жалкой на этом льду.
Значит, настанет и на моей улице праздник! Сама судьба покарает его, отомстит за меня. Я знал, что это должно произойти со дня на день, и места себе не находил от нетерпения. На картинке из комикса было темно, подразумевалось, что убийство произошло или вечером, когда совсем стемнело, или же вовсе глухой ночью. Каждый вечер, дождавшись темноты, я прижимался лбом к стеклу моего окна, опасаясь продавить его, и смотрел, смотрел вниз, стараясь разглядеть поверженного Володю, который должен был обнаружиться у самой стены. Но Володи там не было. Автомобиль был. Я изо всех сил пытался разглядеть труп между автомобилем и стеной, иногда мне даже казалось, что мне это удалось, но, дав отдохнуть глазам или вглядевшись попристальнее, я убеждался, что зрение меня обмануло. Я подходил к окну по пять, десять, пятнадцать раз и под конец уже и сам не понимал, видел ли я то, что так жаждал увидеть, или нет.
Или нет. На другой день я видел другое: как голый по пояс Володя неспешно шествовал в наш санузел с полотенцем, перекинутым через плечо, как курил на диванчике в курилке, всегда с кем-то общаясь, как заходил в столовую: «Здорово, пацаны!», похлопывая по спине ближайшего. Он бессмертен. Но и книга не могла ошибаться.
В какой-то из дней на нашем участке царила сдержанная суматоха. Не знаю, как я почувствовал это, но смекнул, что произошло нечто чрезвычайное. Я спросил у одной тетки в белом халате, не случилось ли чего, но та ответила отрывисто, зло, непонятно. Я пошел в столовую и спросил повариху, та только замахала руками и вообще не стала ничего говорить. На посту, где почти всегда находилась старшая сестра, давно, как я заметил, никого не было, более того, сегодня она мне вообще нигде не попадалась. Ага! Смутная и радостная догадка забрезжила во мне…
Как я сразу не догадался! В общем, к середине дня я понял, что Володя мертв. Книга победила. Я победил.
52677!
Проходя мимо Борчи, я проговорил сквозь зубы:
– Сдохла сволочь.
Борча, не глядя на меня, угрюмо и довольно улыбнулся; довольство проступало сквозь всю сдержанность его улыбки. Несмотря на неразрешенное недоразумение между нами, в этот миг он был со мной солидарен, и у меня полегчало на душе. Почему-то я не сомневался, что Борча ненавидит Володю так же, как и я, поэтому-то я с ним одним и поделился хорошей новостью, получив, кстати, подтверждение Борчиного отношения к Володе, совершенно, впрочем, излишнее.
Среди «пацанов» тоже особой скорби не наблюдалось. Они как-то попритихли и общались между собой вполголоса, вероятно, выясняя, как и почему.
Я не верю своим глазам. Не знаю, сколько времени прошло, но Володя опять появился как ни в чем не бывало. Ничего не случилось, его не убивали, он не лежал в грязи между машиной и стеной. Книга ошиблась. Но ведь этого не может быть! Я твердо знаю, что все, предначертанное в книге, сбудется. Но вот же он, Володя, опять я слышу этот голос, который надеялся забыть, как кошмар, голос, который слишком легко услышать. Я поник. Опять все то же самое, опять Володиному всеобъемлющему присутствию не будет конца, не будет конца кошмару.
Я старался поменьше выходить из палаты, подолгу лежал и смотрел в потолок. В столовой старался появляться тогда, когда все уже заканчивали.
– Что-то ты какой-то смурной стал, батя, – сказал мне кто-то.
Что ж, я не был невидимкой.
Однако вопрос о книге продолжал меня терзать, и это было даже по-своему хорошо, терзания были отвлечением от безнадежности. Многое бы я дал, чтобы книга вновь оказалась у меня в руках, но ее появление никак от меня не зависело. Книги не было. Зато я прекрасно помню эту комиксовскую картинку, я сжимаю глаза почти до боли и вижу каждую деталь. Ночь. Двор. Машина. Человек, лежащий рядом параллельно машине и очень близко; этот человек не может быть никем другим, как Володей. Круглое отверстие в оконном стекле, явно от пули, слабый звон… Чисто теоретически я предположил, что убитый человек – не Володя, но тотчас же горько рассмеялся этому заведомо нелепому предположению.
И опять и опять, как и в прошлый раз, я прижимался лбом к своему окну, в тоске вглядываясь в промозглую темень, как и в прошлый раз, под конец так же не понимая, видел ли я желанное или нет…
И все-таки надежда жила во мне. Если его не убили тогда, то это не значит, что его вообще не убьют. Я должен верить. Ведь ходил же я дважды за фильмом «На Алжир никто не летит». Просто надо иметь терпение. И веру.
Проходили дни, и постепенно как-то само собой обнаружилось, что больше я не вижу и не слышу Володю. По много раз я исходил наш небольшой участок, желая лишний раз убедиться, что его нет, нет, нет. Я ходил по участку, и блаженствовал, и смаковал.
Володя просто тихо исчез. Опять. Я не терзался догадками, я знал, что с ним случилось. Книга всегда доигрывает до конца.
Я улыбаюсь. Я счастлив.
Однако Борча оставался нерешенной, томительной проблемой. Однажды, как обычно покурив и не желая возвращаться в надоевшую палату, я просто сидел безо всякого дела. Отдельно от меня сидела тесная компания человек из трех-четырех, и опять же, как всегда, там велась беседа о своем для своих. Однако среди них был Борча, и я прислушался. Он жаловался, что пропала зажигалка, клевая такая, может, посеял, а может, подрезал кто. Хотя все свои, вроде некому. Клевая зажигалка, «Звездочка», зеленая такая. На полгода хватает, не то что…
А у меня как раз была зеленая зажигалка «Звездочка» (была и вторая, обычная).
– Рома, хочешь мою «Звездочку», не проблема, у меня еще есть.
Я сказал это громко и отчетливо. Но меня словно не слышали, один только бегло повернул голову в мою сторону, и разговор продолжал идти своим чередом. Борча же никак не отреагировал, хотя не слышать меня он, конечно, не мог. И я понял, что мне делать.
Я вышел из курилки и пошел по безлюдному коридору, дошел до поста старшей медсестры, которой в этот час уже не было, и положил на пост мою «Звездочку», ярко-зеленую, ее было невозможно не увидеть. Борча слышал мои слова. Если, проходя мимо поста, он ее возьмет, то все ясно – он простил меня. Если же нет – нет, не простил. Я прошел дальше к себе в палату, чтобы выждать.
Где-то через полчаса, которые дались мне непросто, я вышел из палаты и прошел мимо поста. Зажигалка была на месте. В курилке же никого не было. Значит, Борча пренебрег моей зажигалкой, он не намерен меня прощать. Расстроенный, чтобы не сказать больше, я вернулся к себе в палату.
Но потом, не желая сдаваться и вместе с тем неизвестно на что надеясь, – уж и не знаю, сколько времени прошло, – я опять пошел в курилку, а лучше сказать – побрел. Вдруг, уже почти миновав пост, я понял, что зажигалки-то на нем и нет! Ее мог взять только Борча и никто другой. Прощен! Прощен, Господи, сколько же я этого ждал!
Мне повезло: Борча попался мне на выходе из курилки, один. Я обнял его, прильнул к нему…
– Спасибо, Ромочка, спасибо! Ты, наконец, понял, что не сдавал я тебя тогда! Не знаю, что там тебе наплели…
Опешивший Борча делал слабые попытки отстраниться.
– Как я рад, Рома, как я рад, ты не представляешь! О Господи…
Я молчал, прижавшись к Борчиной груди. Я чуть не заплакал, слезы и вправду стояли в глазах, еще немного – и потекут.
– Спасибо… Я тебя не сдавал…
И я отпустил Борчу. Борча глянул на меня как-то вовсе уж дико и заспешил прочь, почти улепетывал.
А я хотел петь, я пел в душе, душа моя пела.
Я подошел к старшей медсестре и поинтересовался, где Володя.
– Сережа? А зачем он тебе?
– Ну, как дела у него… Что-то его не видно.
– Вот уж чего не знаю, того не знаю, как у него дела. Выписался же он… три дня как. Да и зачем тебе этот Сережа, Бог с ним. Алкаш, всю жизнь по тюрьмам, ф-ф-у… ну его, Сережу этого.
Это было странно. Более того, путало все мои представления. Значит, Володя жив-здоров? Или нет, он мертв? Выписка из больницы убийству не помеха. Вообще-то мне все равно, на участке его нет, и ладно, но как же быть с книгой? Убили его в конце концов или не убили? Непогрешимость книги опять оказалась под вопросом – именно это меня донимало, а не утративший актуальность Володя. Да, кстати: старшая сестра говорила о нем как о совершенно постороннем, я не почувствовал ни тени наигранности, которую бы обязательно учуял, говори она о своем сыне: невозможно настолько хорошо притворяться.
Я ничего не понимаю… Я устал…
Давно не посещал меня мой армянский друг. Я скучал по нему, но, что греха таить, по его волшебным сигаретам я скучал даже больше. Пришлось свыкнуться с мыслью, что не покурить мне больше травушки, но, понаблюдав за Володиной шайкой, ничуть не унывавшей без предводителя, я пришел к выводу, что марихуану они получают по Интернету, где, как известно, можно достать теперь все. Они часто ругались и пререкались из-за каких-то кодов, шифров, паролей. Чуть ли не часами они их откуда-то доставали, зло при этом споря, вероятно из какого-то другого места в том же Интернете; а впрочем, кто-нибудь из них всегда вел напряженные переговоры по мобильному телефону в параллель с интернетной работой. А потом напряжение спадало, уступая место удовлетворенности; по их умиротворенным лицам, по красноватому слизистому налету на глазах, по неспешности их разговора сытых, ленивых и довольных я понимал, что очередная операция по онлайн-контрабанде завершилась успехом. Как и мой армянский друг, они курили с виду просто сигареты, уж не знаю, какой технологией они пользовались – ведь по проводам идет только конопляный дым, самым простым было бы просто дышать им из самого телефона, но, по-видимому, им это казалось слишком простым или неэлегантным, и они каким-то образом делали сигареты марихуаносодержащими. Но я не так изыскан.