Обижаться? Тоже выдумал. Юлька ведь не считала, что перерисовать что-то с чего-то — это работа. С интересом она открыла конверт, а через минуту обессиленно села на стул. Аванс?! Он что — обалдел?! Денег у него куры не клюют? Денежным станком обзавёлся?..
Остолбенение прошло не сразу. Ха, не умеет считать — так ему и надо! А если это она, Юлька, не понимает значимости всех этих картинок? Влад — человек серьёзный, в эзотерических делах мастер. Значит, оценил как должно. А самой Юльке лучше помалкивать в тряпочку и радоваться…
И Юлька обрадовалась, засияла счастливой, неудержимой улыбкой: «Ой, все дыры и прорехи залатаю! Ой, все книги, на которые облизывалась, — мои!.. А… А… — и, уже смеясь над собой, себе же приказала: — Стоп! Рот закрой, раззява! Не грохнешь же все деньги сразу, растяни удовольствие!»
А выходя за порог, начала мучиться неразрешимым сомнением: «Если у Влада аванс такой, значит, остальные деньги будут крупнее. И альбом того художника я наконец куплю… И маме на день рождения тот костюмчик… Но ведь крупные в первый и в последний раз. Куплю вещь, а потом опять сидеть без денег? Может быть, ничего не покупать, а тратить по мелочи, ни в чём себе не отказывая? Впереди Новый год, другие праздники. Закупить подарки заранее, а там… А с другой стороны, моя школьная зарплата, если куплю крупные вещи, наподобие зимнего пальто и сапог, тоже неплохо будет выглядеть в качестве карманных денег…»
Юлька вышла на стартовую прямую между школой и домом счастливая и обескураженная, не в силах заставить себя не улыбаться. И только в кабинете счастливое выражение её лица сменилось чуть более близким к скептическому: «Ты разбежалась на эти деньги накупить всё, что душе угодно? А помнишь, как весной встретила бывшую математичку? Она-то за те же деньги искала себе хорошие сапоги, и не на рынке, а в хороших магазинах. А ты — пальто, сапоги… Скажи лучше — тёплый плащ и ботинки!»
Во внутренний монолог вмешалась Юлька-грубиянка: «А тебе ботинок мало? При твоей любви к ходьбе любая обувь у тебя летит мгновенно. Вспомни босоножки, на которые ты грохнула треть отпускных! Раскатала губища-то — ходить в них как минимум три года! И что? Ты в них и трёх месяцев не проходила! Купи хоть дешёвку, но новьё! А то потратишь зазря, потом сама же жалеть будешь об упущенной возможности — и мёрзнуть!» Юлька мысленно шутливо раскланялась перед собой, вернувшей на землю, а первый звонок вытеснил метания по столь непривычному поводу.
Урок за уроком Юлька пыталась проверить себя, не слишком ли велико напряжение рабочего ритма. Иногда забывала следить за собой, иногда вспоминала и в душе пожимала плечами: «Ничего особенного, но… Опять же: „Люди привыкают к головной боли, живут с нею, не замечая её, постоянно“. Цитатка с ног сбивает. Сходить к школьному психологу?»
В двенадцатом часу, посреди второго «окна», она закончила проверку тетрадей в пустом кабинете и загляделась на улицу, где серое пространство, высушенное ветром, ненадолго ожило под лучами мимолётно высунувшегося из-за туч солнца. «В конце концов, директриса недавно жаловалась, что мы мало обращаемся к нашему психологу со своими и ученическими проблемами… Надо сходить…»
… В двенадцатом часу Влад плавно встал из «лотоса» и направился на кухню. Для него ночь промелькнула незаметно. Лишь пристальному вниманию открылось бы, что бессонная ночь всё-таки оставила свой отпечаток на нём в виде запавших глаз.
Влад выпил стакан родниковой воды и вернулся в комнату. Одну комбинацию он нашёл. Огарки чёрных свечей он быстро поменял на новые свечи и зажёг их. В э
В этой комнате окон нет. В тёплом мерцании живого огня он расставил пентакли в необходимом порядке и начал работать над приведением их в действие. Вернувшись в первоначальную позу, Влад было застыл, но вовремя вспомнил, что надо связаться с одним из кружковцев.
— Добрый день, Алексей. Это Влад. Мне нужно, чтобы ближе к обеду ты заехал ко мне… Не сможешь? — доброжелательный голос Влада изменился, стал медлительным и тягучим: — Алексей, ближе к обеду, лучше всего в час дня, ты будешь у меня. Ты понял? Прекрасно. До встречи.
Он не дослушал виноватого ответа Алексея и положил телефонную трубку. Гипнотизирующие интонации им использовались крайне редко, но действовали отменно и безотказно на всех кружковцев. Кроме Юлии. Когда Влад начинал говорить таким тоном с нею, она недоумённо смотрела на неё, а потом проникновенно (учительница!) отвечала примерно так: «Влад, не обижайся, пожалуйста. Что же делать? Никак не получается. Давай в другой раз, ладно?» И он поневоле отступал.
От расставленных в нужной композиции пентаклей веяло ненавязчивым ожиданием. Влад сел на край ковра, немного в стороне от них, и неторопливо стал устанавливать с каждым ментальную связь. Когда все знаки настроились на него, Влад переплёл между собой незримые потоки энергии, тянувшиеся к нему слабо светящимися дорожками, видимыми только ему. Безразлично ощущая собственную бесплотность и уподобление знаковой энергии, Влад «услышал», как где-то в глубинах его самого всплыла и тихо растворилась человеческая мысль: «Я похож на паука, плетущего паутину…» На гладкой поверхности его бесстрастия мелькнула еле заметная рябь: Влада мысль позабавила.
… Ещё пол-урока. Юлька бездумно уставилась на улицу, на усыпляюще серый городской пейзаж. Ветер мотал пустые ветви деревьев, пытался поднять с земли тяжёлые грязные листья, упруго сталкивался с большими оконными стёклами школы, отчего в кабинете гулко отдавалось эхо пустоты. «К Владу бы сейчас, — мечтательно подумала Юлька и со смешком решила: — В каждой школе надо завести комнаты Влада: провёл учитель урок, помедитировал под руководством знающего человека — и айда домой успокоенный, нераздражённый, и на все домашние дела сил хватит…»
После быстрого стука в дверь на пороге появилась незнакомая молодая женщина в куртке-дутыше и в толстых спортивных штанах.
— Ага, нашла я тебя!
Она снова шагнула в коридор и внесла в кабинет огромную сумку, явно чем-то до отказа набитую. Дотащив сумку до доски, она весело сказала:
— Ты меня не помнишь? А я вот тебя помню хорошо! Ты была на пятом курсе филфака, а я на втором. Химфак. Студенческая весна — помнишь? Сначала на сцене репетировали вы, потом — наш курс. А потом вместе сидели, смотрели репетицию физвоса — обхохотались!
— Если честно — не помню, — призналась Юлька, терзаемая противоречивыми чувствами: хотелось и посидеть в покое и одиночестве, и поболтать о «старых» временах с общительной хохотушкой. Первое, кстати, перевешивало.
Женщина протянула ей ладонь.
— Не помнишь — так не помнишь! Я Люда. Ты ведь Юля?
— Да-а…
— Ты не бойся, Юля, я всё понимаю. Твоё рабочее время не собираюсь транжирить. Просто вчера зашла в одну школу, а мне говорят, ты здесь работаешь. Вот и придумала сюда заскочить. Я по делу. У нас хозяин (я на рынке работаю) сделал ревизию и обнаружил на складах старые вещи. Ну как — старые? Он у нас крутится, всё время старается вещи помоднее продавать, ну и… Сама понимаешь. А эти лежат, место занимают. Вот он и послал нас по всяким точкам распродать их по оптовой цене. А я и думаю: кому, как не учителю сего зарплатой? Ну и давай обзванивать всех по старой памяти. В общем, что болтаю? Хочешь посмотреть?
— Хочу! — сказала повеселевшая Юлька. А какая бы женщина на её месте не ответила бы так?
И Люда вывалила на расчищенный от учебников и тетрадей стол вещи, показывала каждую и называла цену. И Юлька открыла рот, и остро пожалела, что оставила дома половину суммы — аванса Влада, и думала при этом суеверно: «Одно к одному! Надо же!»
Люда, видимо, была человеком внимательным, потому что сказала:
— Не забывай, это называется — блат. С деньгами я могу недели две подождать. Мне ведь что главное? Реализовать. И учти: тут всё на тебя, поскольку я о тебе заранее знала и несла только тебе — хоть и боялась, что ты немного изменилась. Ну что — берёшь?
— Люда, ты меня вконец ошарашила, — смущённо сказала Юлька. — Ты уверена, что цены настоящие? Все вещи просто великолепны!
— Юль, сразу видно человека, витающего в облаках, — настоящего филолога. Да ты сейчас обязана каждую вещь обхаять, чтобы эти цены ещё вдвое сбить!
— А получится? — засмеялась Юлька.
— Так блат же! Вот давай посмотрим. Этот плащ — могу уступить десять процентов.
— Да, но он ведь и так…
— Куртка и кожаный пиджак — тоже по десять. Джинсы — процентов пятнадцать сбавлю. А вот мелочь не уступлю. Она и так идёт почти по себестоимости. А, чуть не забыла. Обувь у тебя какого размера?
— У тебя и обувь есть?
Люда полезла в свою необъятную сумку и вынула сапоги и ботинки.
— Примерь-ка.
— Настоящая кожа? — недоверчиво спросила Юлька. — Слушай, это же мой размер!
Ещё минут через пять они сидели, составляли список отобранных Юлькой вещей и занимались математикой.
— Люда, ты мой ангел-спаситель! Ты просто не представляешь… Люда, а ты не могла бы завтра зайти за деньгами? Или лучше я к тебе, куда скажешь…
Молодая женщина пересчитала деньги и деловито успокоила Юльку:
— Не торопись. Основную сумму ты мне уже заплатила. Остальное я подожду. Хотя… Юль… Может быть, у ваших у кого деньги есть? Лучше ты у них в долг возьми, тогда лишний раз ни тебе, ни мне не надо будет беспокоиться.
— Идея! — восхитилась Юлька и вылетела из кабинета.
После недолгого прощания Люда исчезла. А Юлька мгновенно натянула новые ботинки вместо старых, истоптанных и давно потерявших форму; свой старый плащ сложила на нижней полке шкафа с плакатами (домой и так теперь придётся слишком много тащить). А на вешалке висел теперь тяжёлый солидный плащ. Кожа пахла терпко и радостью новой вещи.
До конца урока Юлька успела ещё раз сбегать в учительскую и выпросить два пакета для остальных вещей.
9
Люда остановилась на углу школы, где нет окон, огляделась и вытащила из кармана куртки мобильник.
— Господин генерал! Докладываю: диверсия прошла благополучно, противник ни о чём не подозревает и счастлив безмерно!
— Ты уверена, что она тебя не раскусила?
— Ну, Олег Владимирович, за кого вы меня принимаете? Я сыграла роль деловой женщины просто гениально. Никаких сантиментов о прошлом — всё внимание товарам и ценам.
— Что она взяла?
— Почти всё. Деньги, как вы и говорили, у неё были. Чуть-чуть только призаняла.
— Значит, он ей уже заплатил…
— Олег Владимирович, я во вкус вошла. Может, ей ещё и косметику принести? Помаду там, тени, а то у неё страшненькие.
— Что значит — страшненькие?
— Ну, помада из дешёвых, с губ расплывается. Карандаш у неё явно грубоват и нестойкий… Ещё бы ей неплохо было ресницы подчеркнуть. Я уже знаю, какую тушь можно предложить…
— Честно говоря, я бы предпочёл, чтобы на её губах вообще помады не было.
— Ну, так это вы. А девушке…
Серая ворона тяжело села на ветку боярышника в двух шагах от Люды. Сначала девушка от неожиданности вздрогнула: не так часто вблизи увидишь эту птицу. А приглядевшись, оцепенела: ворона немигающее смотрела на неё влажными глазами, а из полуоткрытого клюва капала мутно-красными шариками кровь.
— Люда, что-то случилось? Почему ты замолчала?
— Олег Владимирович… Тут… В общем, потом…
— Нет, сейчас.
— Птица здесь, ворона. Кажется, больная…
… Влад замкнул последнюю паутинку. Видимая его неподвижному взгляду паутина медленно осветилась розовой пушистой волной к центру пересечения и так же медленно обвисла. Всё. Первый есть.
… Люда судорожно вздохнула. Чёрные глаза вороны внезапно поблёкли, и птица, неловко раскинув чёрно-серые крылья, провалилась сквозь кустарниковые ветви к корням дерева. Девушка машинально шагнула к ней посмотреть. Неподвижное тело вороны с нелепо раскоряченными крыльями застряло в ветвях. Люда без раздумий подняла птицу, сложила крылья вместе («Бедненькая, хоть лежать будешь спокойно!») и припрятала в густом кустарнике со стороны газона. Лишь бы мальчишки не заметили.
— Олег Владимирович, она умерла. Жалко.
— Ты там не стой. Иди к машине. Приедешь — всё расскажешь подробно.
И Люда поспешила к машине, где её ждал один из сотрудников фирмы.
–
… Сальные волосы крысиными хвостами спускались к его лбу, не столько пряча обширные залысины, сколько подчёркивая их, а заодно обнаруживая странную форму головы — форму перевернутой груши. Кроме того у пьяницы, копавшегося в мусорном ящике на задворках небольшого кафе, на плосковатом лице недобро поблёскивали такие жен плоские, будто вдавленные свиные глазки. Бомжем его никто не назвал. Скорее, он являлся тем безработным, кто уже давно махнул на себя и на мир рукой и живёт теперь от пособия к пособию, а между ними промышляет сбором пустых бутылок и банок, а то и тем, что плохо лежит. И всё это во имя одной всепожирающей цели — выпить. Этого пьяницу жена вчера в очередной раз выгнала из дому. Сама она получала пенсию, и он искренне не мог понять, почему, почему бы её не расщедриться хоть в день пенсии и не отметить его бутылкой. Желание жены «жить как все» казалось ему по крайней мере странным. За каждым домашним предметом он ясно различал сияние бутылки, отнюдь не пустой. И вчера вечером жена застукала его набивающим карманы чайными ложечками из кухонного шкафчика…
И вот он висит на проржавевшей стенке «мусорки», разгребает выворачивающее вонючее дерьмо, и ага, вот что-то блеснуло…
Он нетерпеливо раскидал отходы, осторожно вытянул за горлышко бутылку и разочарованно швырнул её обратно. Надбитая. Не возьмут. Он постоял у «мусорки», машинально продолжая обыскивать глазами её поверхность, один раз искоса зыркнул на женщину, пересекавшую двор. Попробовать присоединиться к тем, кто поудачливее?..
Он нерешительно сделал шаг от мусорного ящика и внезапно согнулся от резкого удара в живот. Ничего не соображая, дёргая широко раскрытым ртом от боли и тараща светлые глазки, быстро краснеющие от слёз, он никак не мог разогнуться: боль ворочалась в животе и пожирала его изнутри. Потом подломились ноги, и он упал коленями в грязную жижу, бензиново-разноцветную, и дёргался, пока не рвануло по глазам чем-то остро-фиолетовым…
Он медленно разгибался, затем неожиданно пластично перетёк из коленопреклоненного положения в стоячее. Минуты назад дряблое и одутловатое, лицо его резко обострилось, превратившись в маску самодовольного, но озлобленного превосходства. Он внимательно оглядел свои руки, потрогал своё лицо, и недовольная гримаса тенью обвеяла маску, когда существо в человеке поняло, какую телесную оболочку обрело.
Выходя из тёмного двора на предвечерне туманные от сероватой мороси улицы, он оглянулся. Глаза его блеснули кошачьим сполохом, но не желтоватым или зеленоватым, а неоново-фиолетовым.
… Юлька открыла дверь, толкнула её и внесла в квартиру две битком набитые сумки.
— Это кто там пришёл? — задорно спросила мама.
— Ты всё равно не поверишь! — в тон ей откликнулась девушка.
— Ну-ка, ну-ка, посмотрим!.. Голос весёлый, не устала, да?
Мама появилась из кухни, вытирая руки полотенцем, и остановилась.
— Юленька, что это? Богато как смотрится! Красота-то какая… — шёпотом закончила мама. — Повернись-ка, посмотрю сзади… Господи, откуда такая красота?
— Это ещё что! Ты сюда посмотри! — Юлька распахнула плащ и притопнула ботинками.
На изумлённые причитания мамы из зала выглянул отец. Крепко, как припечатал, обновку одобрил и поинтересовался, не голодна ли дочь.
Мама бросилась было на кухню, но Юлька, с трудом и в спешке освободившись от обувки, потащила сумки к себе в комнату, и мама, разрываемая необходимостью накормить дочку и желанием утолить своё любопытство, не выдержала и присоединилась к Юльке. И было полчаса рассказа и демонстрации вещей.
Потом Юлька ела — и рассказывала заново. Она была готова повторить повествование о странном и волнующем происшествии, так богато одарившем её, только бы постоянно озабоченная нехваткой денег в семье мама продолжала восторженно ахать. «А послезавтра — аванс! — радостно напоминала себе Юлька. — Наши-то дали в долг именно под аванс! А деньги, припрятанные от Владова аванса можно потратить завтра, в методический день! Идём по книжным! Ура! Живём. В общем, здорово».