– Ясно, – отвечаю таким тоном, как будто верю ему. Как будто.
Его взгляд становится умоляющим.
– Неужели ты совсем не рада?
Вздыхаю. Отпиваю кофе, стираю молочную пенку с верхней губы салфеткой. И думаю, как можно изобразить радость от того, что меня взяли с собой «в деловую поездку». Представляю, как восторгаюсь: «Супер! Огромное вам спасибо!» Наверное, у меня не получится.
– Просто немного странно выглядит, – объясняю я. – Вы же хотите, чтобы я училась. Если бы мы уезжали все вместе из-за твоей работы, пришлось бы собираться, готовиться и все такое. Ну как можно ни с того ни с сего забирать меня из школы и везти в аэропорт? И вдобавок отнимать у меня мобильник. Херня какая-то. Не такая уж я дура.
Я сказала папе «херня». В первый раз. Смотрю на него, а он – на меня. Он прищуривается. Мы оба понимаем: при маме я бы на такое ни за что не отважилась. Опять оттесняю подальше Бэллу.
Я ВСЕ ВИЖУ, говорит она.
Знаю, отвечаю я.
– А мы думали, ты будешь в восторге, – говорит папа.
– А как же Хамфри? Кто за ним присмотрит?
По папиному лицу видно, что он понятия не имеет. Мой бедный Хамфри будет озадачен. И возненавидит меня, когда поймет, что я уехала. Кто же его покормит? Он ведь умрет!
Нет, он не умрет. Бывают же дикие и бездомные кошки. Хамфри злой и сильный, он выживет. Уж я-то знаю лучше, чем кто-либо. И все-таки. Когда я вернусь, он будет худой, неласковый и перестанет носить мне подарочки.
– Мама наверняка что-нибудь придумала, – помолчав, говорит папа.
– А Джек? – вспоминаю я. – Сегодня вечером придет Джек. А меня не будет дома.
Я знаю, что на самом деле Джек не придет – я же написала, что меня везут в Хитроу. А остальное ему объяснят мои школьные знакомые: что меня уволокли в разгар занятий, сразу после того, как я нагрубила миссис Браунинг.
– М-да?…
Папе явно не по себе. И это пугает. Как будто мы убегаем, но нам же незачем убегать, мы нормальные, скучные и законопослушные – по крайней мере, родители именно такие. Мы удираем от чего-то, о чем они мне не рассказывают. События развиваются очень и очень странно; хорошо еще, пока меня не упрятали в психушку.
– А позвонить Джеку можно? – спрашиваю я. – Хотя бы объяснить ему, что я уехала в «путешествие своей мечты» и вернусь… на следующей неделе? Так и сказать? Или сколько мы там пробудем?
– М-м, точно не скажу. Слушай, знаешь, не звони ему. Не надо, чтобы кто-нибудь был в курсе, что мы едем в Рио.
– А, у тебя какие-то дела в Бразилии и это совершенно секретная информация? – Меня вдруг осеняет. – А вещи мы хотя бы собрали? Господи, папа, где мой багаж?
Я обвожу зал ожидания взглядом для пущего драматизма, с радостью вижу, что кто-то идет в нашу сторону, и даже издалека понимаю, что это Джек. Я знаю его светлые волосы и длинную тощую фигуру. И походку знаю.
– Вот с этим сложно, – наконец отвечает папа. – Кое-что мама собрала. Остальное там купим.
– Господи.
Но смотрю я не на папу, а на Джека и улыбаюсь. Я знала, что он приедет. У Джека есть машина, мы оба пользуемся функцией «найди мой айфон».
Папа смотрит туда же, куда и я, прикрывает глаза и тяжело вздыхает.
– Элли… – говорит он. – Ох, господи.
Но я уже вскакиваю и мчусь к Джеку. Он заключает меня в объятия.
– Спасибо тебе огромное! – говорю я. – За то, что приехал!
– Но что случилось?
– Без понятия.
Папа, конечно, тоже подходит. И говорит «Рад видеть тебя, Джек» таким тоном, что сразу ясно: он имеет в виду обратное.
– Элла прислала мне пару сообщений, – Джек видит, что надо объясниться, – а у меня как раз был свободный урок, машина стояла у школы, вот я и решил съездить попрощаться.
– Ну что ж, очень романтично.
Папа не понимает даже, что тут происходит. Мои родители так обрадовались, когда я начала зависать с Джеком, что ни один из них не заметил, что никакой романтики между нами и в помине нет. Меня это устраивает, Джека тоже, хотя трудно было не расхохотаться, когда мама настойчиво и торжественно вручила мне несколько месяцев назад упаковку презервативов.
– Папа, – говорю я, – можно нам с Джеком поговорить минутку? Обещаю, я ничего не скажу о том, что ты просил не рассказывать.
Он закатывает глаза.
– Я принесу тебе чего-нибудь попить, Джек, – обещает он. – Что будешь?
– Можно кофе с молоком? – отвечает Джек. – Спасибо.
Несколько минут с Джеком – именно то, что мне нужно. Мы наклоняемся над столом, подпираем ладонями подбородки и говорим, сблизив головы.
– Так о чем тебя просили не рассказывать мне? – спрашивает он, а вокруг бурлит аэропорт.
– Что мы уезжаем в Рио. Только никому не говори.
– Офигеть, Рио! А мне можно с вами?
– Если бы! Вообще не понимаю, что происходит.
– Тогда просто получай удовольствие. Что бы это ни было.
– А ты? Все будет хорошо?
Джек вздыхает.
– Да, хорошо. Буду по тебе скучать. В субботу я чуть не влип. Ходил в «Адмирал Дункан» вместе с Тони и напоролся там на учителя из моей школы. Мистера Джонса. Он у нас недавно. Молодой. Спортивный. Короче, и он меня увидел, и я его, и испугался, как бы он не сдал меня другим учителям, – а почему бы и нет? Он же видел, что я выпивал и, строго говоря, нарушал закон. Так что сегодня утром я перехватил его возле школы и упросил никому не рассказывать. Он вроде бы согласился. Надеюсь, не соврал.
– Скорее всего. Он ведь знает, чем это грозит. Сам такое проходил. А ты скоро уедешь отсюда.
– Обязательно.
– Так ты продержишься какое-то время без своей девушки?
– Ага. А ты – без своего парня?
– Понятия не имею.
У меня наворачиваются слезы. Не хочу расставаться с Джеком. Мы познакомились однажды вечером в «Уэзерспунсе», когда я увязалась с компанией Лили, а он делал вид, что с тем парнем у него вовсе не свидание. Бедняга Джек. Только заказал выпивку, как ввалилась чуть ли не половина нашего класса. Я видела, как он вздрогнул и сделал вид, что он здесь один, без спутника. И заинтересовалась: я всегда замечаю других белых ворон. Мы разговорились, и я вдруг поняла, что у меня появился новый лучший друг. А когда все стали считать, что мы встречаемся, это устроило нас обоих, вот мы и продолжали прикидываться парочкой.
Ясно же, что быть геем – совершенно нормально. На дворе уже далеко не середина двадцатого века. Но попробуйте объяснить это родителям Джека и их церкви! Ему и нужно всего-то – чтобы его не таскали на репаративную терапию, пока не закончатся экзамены и он не свалит из дома навсегда. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь вписывался в окружающую обстановку хуже, чем Джек.
Протягиваю руку и ерошу его светлые волосы. Он хватает меня за руку и пожимает ее.
– Я буду скучать по тебе, – говорю я. – Пиши мне по электронке. Не пропадай. Я постараюсь вернуться поскорее.
Он смеется.
– Вот-вот. Ты наверняка вернешься через пару дней, а я буду выглядеть как кретин из-за того, что рванул в аэропорт провожать тебя.
– Ничего лучше этого для меня никто не делал.
Бэлла молчит. Ей тоже не хочется расставаться с Джеком.
Когда он уходит, мы с папой сидим молча. Звучат какие-то объявления, которые я не слушаю, всюду люди, и никто, похоже, не путешествует просто так, ради удовольствия.
Еще сегодня утром мама отвезла меня в школу и пожелала удачного дня. А через несколько часов похитила, чтобы увезти в Бразилию, и вдобавок забрала мой мобильник.
Нет, я так не могу.
– Пойду в уборную, – небрежным тоном сообщаю я в надежде, что папа ничего не заподозрит.
Он ерзает в кресле, приглаживает пятерней волосы.
– А может, дождешься, когда вернется мама?
– Нет. Не дождусь. Мне что, теперь даже в туалет нельзя?
Я иду прочь, не слушая его, и держу курс на далекий желто-черный знак с женщиной в растопыренной юбке. Папа встает и следует за мной. Не хочу даже думать о том, как это дико и неловко, поэтому притворяюсь, что его со мной нет. Я и не собиралась убегать в машину к Джеку (кто-то же должен вести себя прилично, а к родителям это явно не относится), но приходится идти через весь зал ожидания под конвоем отца. Когда мы подходим к двери, я, посторонившись, даю понять, что пропускаю его в дамскую уборную первым.
– Я здесь подожду, – бормочет папа и встает возле двери, будто охраняет туалет.
Сижу на унитазе и пытаюсь думать. Мои родители – зануды. Они просто не могли натворить ничего такого, из-за чего нам пришлось бы убегать в Рио.
А ПО-МОЕМУ, ОНИ СДЕЛАЛИ ЧТО-ТО УЖАСНОЕ, – спешит на помощь Бэлла.
Что, например?
УКРАЛИ ЧТО-НИБУДЬ. ПОДОЖГЛИ. ВОДИЛИ МАШИНУ В НЕТРЕЗВОМ СОСТОЯНИИ. ЧТО ТАМ ЕЩЕ ВЫТВОРЯЮТ ЛЮДИ.
Она права, что-то такое они наверняка совершили, но ведь это почти невозможно.
Папа работает финансовым консультантом. По работе он время от времени уезжает, так что я почти верю, что и сейчас он едет по делам, и он ни за что бы не согласился бросить все и сбежать из страны.
Спускаю воду и мою руки, при этом разглядываю себя в зеркало. Какая-то азиатка моет руки рядом со мной. Она встречается со мной взглядом в зеркале, усмехается, кивает в сторону моих волос. Я улыбаюсь в ответ.
Я все еще похожа сама на себя. Волосы по-прежнему смотрятся классно. Но нетипично для Эллы. Скорее это волосы Бэллы, а не Эллы.
На мне школьная форма. Я лечу в Бразилию в черной школьной юбке, белой блузке и зеленом джемпере с треугольным вырезом. Хорошо бы мама все-таки подумала, собирая вещи. И взяла мне книги, карандаши, маленький скетчбук. Я отгоняю от себя восторженную мысль, что теперь, после того как я нарисовала для оценки по искусству в аттестат огромную панораму Рио, мне представится возможность порисовать его с натуры. Наушники при мне, но поскольку мобильник у меня забрали, они бесполезны. А мне все это необходимо. Если вокруг нет моего мира – моих книг, моей музыки, моей живописи, – пустого места остается слишком много, и я заранее знаю, кто поспешит выскочить и заполнить его. Мне нужны привычные вещи, чтобы забить голову до отказа чем-нибудь нормальным и отогнать зло.
Но не объяснять же родителям.
Папа сопровождает меня обратно к нашему столику в кафе. Наши сумки никто не украл и не взорвал, и даже остатки нашего кофе на месте. Я глазею на папу поверх стакана, а он отводит взгляд, смотрит куда угодно, только не на меня. Надо было попросить Джека задержаться до самой последней минуты. Сейчас мне очень не хватает его здесь.
Когда мама наконец возвращается, она сама на себя не похожа. Усмехается сквозь слезы и размахивает посадочными талонами. Она где-то пропадала целую вечность.
– Готово. Я прошла регистрацию за всех. И багаж сдала. Так что можно сразу на досмотр, – ее губы улыбаются, а глаза нет. Она смотрит на меня, и в ее глазах отражается какое-то огромное чувство, которому нет названия. – Доставим тебя в Рио, дорогая.
Это даже неплохо – сидеть взаперти в металлической коробке, которая летит по воздуху на энергии сгорающего ископаемого топлива. Мы здесь как в ловушке, но всем начхать. Все добровольно выбрали лишение свободы. Мы в гигантской бомбе, а ее медленный контролируемый взрыв означает, что она приземлится, целая и невредимая, когда мы доберемся до Рио. И попутно загрязнит окружающую среду.
Насчет бомбы я не совсем уверена (наверное, я имела в виду космическую ракету), но сама идея, по-моему, ничего.
Я лечу в Рио. Странно, стремно и вместе с тем интересно. Ведь именно об этом я мечтала, когда изнывала в школе от скуки и всеобщего игнора.
Но меня не отпускает очень-очень скверное предчувствие.
Я смотрю то в окно, то в экран с фильмом про женщину, которая решила стать суррогатной мамой, а теперь не желает отдавать ребенка. Фильм не увлекает, я почти не слежу за действием, но в нем есть движущиеся фигурки, на которые можно таращиться. На коленях у меня книга, мне правда хочется ее прочесть, я сама выбрала ее в аэропорту, но и на ней сосредоточиться не удается. Пассажиры, сидящие впереди, громко обсуждают свою поездку в Латинскую Америку.
– Она встретит нас в Лиме, – говорит незнакомая женщина, – если мы приедем туда до двадцать пятого. А если нет, попытаемся пересечься в Куско – и так далее, и тому подобное, сплошные подробности и сложности. Сидящие сзади тоже болтают без умолку, но я их совсем не понимаю. Опять надеваю наушники.
В Бразилии я вообще не пойму ни слова – я совсем не говорю по-испански, а французский забросила в прошлом году, хотя он у меня неплохо шел. Но на одном французском в Рио далеко не уедешь.
Лететь в Бразилию втроем наверняка недешево. За счет родительских сбережений? Растраченных чужих? Украденных? Отмытых? Во все перечисленное мне не верится. Это могли быть только деньги, которые лежали у родителей в банке.
Для всего остального мои родители слишком нормальные. Это непреложный факт. И все-таки мы здесь. В самолете слегка попахивает потом. И спертым воздухом. Я выпила малюсенькую бутылочку белого вина, и мама говорит, что теперь мне придется ограничиться газировкой. Хоть мне уже семнадцать, они ведут себя так, как будто мне пять лет. А я могла бы сидеть здесь и напиваться сама по себе – ничего особо прикольного, зато отвлеклась бы. Через месяц мне восемнадцать.
Родители то и дело поглядывают на меня, быстро и украдкой. Каждый раз, когда я осматриваюсь, кто-нибудь из них как будто проверяет исподтишка, все ли хорошо. Это страшно нервирует; может, все из-за Бэллы. Если они узнали, в каком состоянии моя психика, возможно, в эту странную поездку меня потащили, только чтобы избежать трудного разговора.
Не представляю, зачем еще им понадобилось везти меня в «путешествие моей мечты». Ясно ведь, что я не больна.
Совершенно ясно.
У меня ничего не болит.
У
меня
вообще
ничего
не
болит.
Когда удается сосредоточиться, я во всех красках вижу свою сказочную жизнь в Бразилии. Воображаю, как заканчиваю школу возле самого пляжа, а те горы, которые я рисовала, служат идеальным фоном. У меня новые друзья, и все они такие классные и заграничные, и меня все любят, а не презирают. Не пройдет и нескольких недель, как я начну надевать в школу только верх от бикини и крошечные шорты, и у меня будет целая толпа друзей из Латинской Америки и со всего мира. А мои новые подруги будут гламурными красотками с блестящими черными волосами, так что прежние по сравнению с ними будут казаться унылыми замухрышками. И я прекрасно впишусь в новую компанию с моей лиловой асимметричной стрижкой: меня будут считать крутой и стильной англичанкой.
Но если папа растратил чужие деньги, тогда его разоблачат, арестуют и отправят домой. И везде будут вспышки камер, и весь мир узнает, что он украл деньги и мы сбежали в Рио. От нас будут шарахаться, из самолета нас выведут в наручниках.
Нет, папа не мог сделать ничего подобного. Просто не мог.
Я снимаю наушники.
– И все-таки, что это? – спрашиваю я у мамы, которая притворяется, будто читает самолетный журнал.
– «Это» – это что?
– От чего мы убегаем.
Я смотрю ей в глаза, но не могу прочесть выражение в них, хотя, кажется, это наш самый откровенный разговор с тех пор, как она забрала меня из школы – не далее как сегодня утром. У мамы глаза серовато-голубые. А мои светло-карие, как у папы. Ее глаза больше подошли бы к моим волосам: они почти лиловые.
– Просто наслаждайся поездкой, – помолчав, советует она. – Уверяю тебя, никто ни во что не влип. Это совсем другое дело.
– Какое «другое»?
Мы снова смотрим друг на друга в упор. Ей явно хочется объясниться. Затаив дыхание, я хочу, чтобы она наконец решилась. В ее глазах целая приливная волна эмоций, но больше она не говорит ни слова. И все-таки беспокоится за меня, я же вижу.
Значит, дело во мне.
Не в папиной работе и не в мамином нервном срыве.
Все
дело
во
мне.
В страну, которая стоит первым пунктом в моем списке, они повезли бы меня, только бы если бы знали, что это мой единственный шанс там побывать.
Если бы предчувствовали: вот-вот произойдет что-то ужасное.
Если бы хотели, чтобы я развлеклась, пока еще могу.
Хватит гадать.
Я надеваю наушники и возвращаюсь к фильму. Немного погодя стюардесса подкатывает к маме тележку с едой, и хотя я прошу курицу, на самом деле мне ее не хочется. Смотрю на нее, принюхиваюсь к тошнотворному запаху и гадаю, почему мы с этой курицей встретились здесь и сейчас, в запечатанной консервной банке на высоте тридцати тысяч фунтов над землей.