Про шахты он читал в детстве, но хорошо запомнил. В шахтах жили гномы, добывавшие драгоценные камни и золото. Сказки, понятно. Во-первых, совершенно немыслимо представить, что кто-то будет тратить драгоценный объем земли на прокладку бессмысленных тоннелей.
Каждый кубический фут любого острова давным-давно обмерян со всех сторон и уже кому-то принадлежит, а то и заложен-перезаложен бессчетное количество раз. Расковыривать кирками собственное богатство в надежде отыскать драгоценные камни?.. Истинная глупость. То же самое, что рубить лес золотым топором или растапливать камин банковскими ассигнациями. А во-вторых, никаких гномов не существует. Вот дауни существуют, дауни Тренч даже как-то раз видел. В детстве, когда к Рейнланду пришвартовалась бродячая ярмарка.
Дауни сидел на специальном постаменте и занимался тем, что пугал детишек, раскрывая широченную, с зев мортиры, пасть. И сам он был жуткий, какой-то нескладный, громоздкий и выглядящий ужасно тяжелым, точно под его рубахой вместо плоти был камень. А еще у него на руках было по три сустава, и глаз в затылке – этим глазом дауни зыркал во все стороны, наслаждаясь детским визгом. Тренч тоже визжал, хоть и не без удовольствия. За медную монетку можно было швырнуть в морду дауни куском репы, но монетки Тренчу было жаль, да и где ее достать, монетку…
Приходилось смотреть, как дауни щелкает зубами и ворчит на своем страшном варварском языке, отплевываясь от вонючей мякоти. Дышал он тяжело, широко раскрывая пасть, как рыба, сунутая под воду. Тогда Тренчу казалось, что таким образом тот пугает детвору. Лишь позже понял, что это было обыкновенное удушье. Живущие на предельно-низких, ниже тысячи футов над Маревом, высотах дауни попросту не привыкли к тому воздуху, которым дышали люди на двух тысячах и выше. Он казался им разреженным и едким. А гномы… Гномы это ерунда. Так бы им и дали расковыривать драгоценную землю своими мотыгами!..
Тренч поспешно изгнал неприятные мысли – спускаться на нижние палубы «Воблы» и без того было жутковато. Трапы здесь были крепкие, просторные, хорошо сбитые, но каждая ступенька давалась ему дорогой ценой. Рассказы Габерона о магических всплесках обрастали воображаемыми подробностями, отчего ноги норовили подломиться в коленях. В каждой ступени трапа ему мерещилась невидимая магическая ловушка, в каждом шорохе – признак надвигающейся опасности. Когда ему навстречу скользнул самодовольный ленивый карп, Тренч едва не заорал от страха, настолько сильно оказались взведены внутренние пружины.
После десятой ступени страх немного отступил, а после двадцатой Тренч двигался почти свободно – сделалось ясно, что «Вобла» пока что не собирается причинить ему вред. А может, некстати подумалось ему, лишь пристально вглядывается в наглого мальчишку, чтоб улучить момент и хорошенько его проучить…
- Ерунда все это, - сказал он вслух с нарочито пренебрежительной интонацией, - Чего мне бояться каких-то фокусов?
Под верхней палубой располагался гандек, который он безошибочно узнал по двум шеренгам пушек, глядящих в разные стороны и удерживаемых на месте с помощью хитрой системы противооткатных талей. Здесь было душно и царил полумрак – пушечные порты были наглухо закрыты, отчего на гандеке царила атмосфера, похожая на атмосферу старого непроветриваемого погреба – пахло порохом, деревом, ржавчиной и застоявшимся воздухом.
Как убедился Тренч, едва не сломав ногу о тяжелое десятифунтовое ядро, валяющееся прямо у трапа, канонир Габерон не сильно утруждал себя уходом за своими чертогами. Гандек порос грязью настолько, что Тренч старался ни к чему не прикасаться – даже для его перепачканного брезентового плаща это могло закончиться весьма плачевно. Палуба в изобилии была завалена предметами самого разного предназначения и если некоторые из них вроде ядер, пороховых картузов и сломанных лафетов, находились здесь вполне оправданно, другие явно занесло нездешним ветром. Так, Тренч обнаружил несколько старых, изъеденных бычками, ковров, заплесневелые книги с фривольными названиями, какие-то объедки, тряпье…
Несмотря на подобную обстановку, гандек ему понравился. Что-то внушительное было в силуэтах замерших пушек, похожих на спящих металлических зверей. Стоя здесь, легко было представить, как «Вобла» стремительным виражом обходит вражеское судно, как грохочут пушки, окутываясь грязно-серыми пороховыми вуалями, как гудит в воздухе раскаленная сталь и трещит сминаемое дерево…
Если он верно запомнил слова Габерона, под гандеком располагалась жилая палуба. Она и выглядела вполне живой, возможно, из-за того, что была сносно освещена – здесь в изобилии были прорезаны окна и иллюминаторы, подчас складывающиеся в какие-то ирреальные несимметричные узоры. Кают здесь было множество, хватило бы душ на триста, прикинул Тренч. Некоторые были заняты, о чем свидетельствовали малозаметные детали, например, вырезанная на одной из дверей надпись неуклюжими угловатыми буквами «ЗДЕЗЬ ЖЕВУТ ВЕДЬМЫ». На подобные отсеки он покушаться не собирался. Тренч выбрал одну из ничем не примечательных дверей почти в самом начале палубы и осторожно приоткрыл ее.
Каюта ему попалась тесная, но, в общем, уютная. И выглядящая ничуть не хуже, чем каюты на любом другом корабле, если бы не пятиугольный иллюминатор, врезанный почему-то в шкафу, и койка, болтающаяся под самым потолком. Койку Тренч опробовал в первую очередь. Не такая удобная, как его домашняя, продавленная за много лет в разных местах, но тоже ничего.
Подумав о домашней койке, Тренч, сам того не заметив, впал в уныние, неприятное и тягучее, как выматывающая кишки воздушная болезнь у человека, впервые в жизни ступившего на палубу корабля. Домашней койки ему больше не видать, и не надо быть мудрым гомункулом, чтоб это понять. Отныне Рейнланд от него так же далеко, как если бы находился на высоте в двадцать пять тысяч футов, в царстве таинственных апперов. Нет больше Рейнланда. Точнее, для многих тысяч людей он все еще есть. Что ему сделается, висит себе на прежнем месте... Только не для него, не для Тренча.
Рейнланд Тренч любил. Не так, как любят мать или жену, другой любовью, больше напоминавшей привязанность небохода к его кораблю. Который вроде как и готов при первой возможности проклясть последними словами, а все-таки без него не может, потому что прирос к нему, прикипел, притерся за много лет, как доски палубы друг к другу…
Тренч втянул носом воздух своего нового обиталища и остался доволен. Ни прелости, как на старых кораблях, ни резкого запаха смолы, которой конопатят щели. Разве что, и сюда проник этот приставучий сладковатый запах. Каждая доска корабля тут, что ли, им пропитана?..
Размышляя о запахах, Тренч вспомнил совсем другой аромат. Не совсем приятный, с кислинкой, пронзительный и терпкий. Особенный запах, который ветра не спешат растаскивать в разные стороны света. Так пахло на Рейнланде по утрам.
По поводу этого запаха частенько шутили воздухоплаватели соседних островов. Шутки были глупыми и не содержали даже доли правды. На самом деле, все дело было в дрожжах. Точнее, в дрожжевом планктоне, на котором строилось благосостояние острова на протяжении многих веков. Роза Ветров распорядилась так, что Рейнланд повис вдалеке от постоянных пассатов, дующих на четырехтысячной высоте, да и сезонные ветра почти не баловали его своим вниманием. Вытянутый веретеном, неброского цвета, он не образовал вокруг себя воздушных возмущений, напротив, много веков подряд плыл в безмятежном воздушном штиле.
Именно за это, а не за запах, на самом деле недолюбливали Рейнланд жители окрестных островов. Раз нет ветра, суши парус, работы ему не будет. Чтобы преодолеть полосу безветрия, окружавшую остров и его окрестности, заезжим корабелам приходилось швырять в топку драгоценное зелье, а то и отправлять команду на весла – тяжелая, утомительная, выматывающая работа.
Но Роза Ветров была справедлива, хоть и жестока по своей природе. Лишив Рейнланд ветров и превратив его в захолустье Готланда, а то и всей Унии, она в то же время оказала ему великую милость.
Планктон. В отличие от рыбы, планктон не любит резкого ветра, он с удовольствием селится там, где можно целыми днями дрейфовать в воздухе, питаясь солнцем и запасаясь жизненными соками.
Лачуга Тренча лепилась к самой верхней части острова-веретена и выходила окнами на сто восьмидесятый румб – как раз на рассвет. Из этих окон было хорошо видно, как из порта движутся рейнландские рыболовные шхуны с пестрыми вымпелами. Неспешно покачиваясь на слабых восходящих ветрах, они отходили подальше от острова и закидывали сети. Между кораблями, зависшими на разных эшелонах, точно возникали едва видимые паутинки. Из окон, конечно, деталей видно не было, но Тренч знал, что каждая паутинка – это огромная сеть, мелкая настолько, что, кажется, произнеси в него слово, половину букв из него выцедит. Именно этими сетями ловили дрожжевой планктон.
К вечеру, когда солнце клонилось к нулевому румбу, шхуны возвращались в порт. Их трюмы были засыпаны серой копошащейся массой – десятками тонн свежего планктона. Груды планктона замачивали в огромных чанах, а рано утром из труб всех пекарен острова поднимался дымок с особенным, кислым, привкусом. Один только этот кислый привкус сейчас казался притягательнее, чем запах шоколадного хариуса…
Тренч хлюпнул носом и сам на себя рассердился. Подумал бы лучше, чем от самого бы пахло, когда шарнхорстский палач закончил бы свое дело. Уж не фиалками, надо думать. Говорят, у висельников того… все кингстоны открываются после смерти. Ну и вонь там, должно быть, стоит на площади… Нет, Рейнланда с этих пор для него считай что нет. Лучше думать, что произошло извержение вулкана, остров раскололся и каменным дождем канул в Марево. Так спокойнее.
Запахнувшись в плащ, Тренч растянулся на койке и провалился в сон еще до того, как успел прочитать молитву Розе.
* * *
Проснулся он рано – и с неожиданно ясной головой. Последнее удивило его сильнее всего. Избитому, замерзшему и до предела выжатому телу требовалось время, чтоб восстановить силы, но то ли на борту «Воблы» время текло иначе, чем на других кораблях, то ли его каюта располагалась в зоне выброса каких-нибудь невидимых целительных чар, он не чувствовал себя ни разбитым, ни утомленным.
В иллюминаторе плыли облака, мягкие и похожие на завитки золотистой шерсти – особенные облака, которые бывают лишь поздним утром в безмятежную погоду. На Рейнланде они были редкими гостями.
Выбравшись из койки, Тренч, поколебавшись, бросил в рундук мешок со «штуками», но облегчения от этого не ощутил. Без этого мешка он чувствовал себя едва ли не голым. Может, просто потому, что тот был единственной вещью, которая пришла вместе с ним из другого мира, в котором он прежде жил. Что ж, нет смысла цепляться за прошлое, как корабли цепляются якорями за парящие в толще неба острова.
Верхняя палуба была залита солнцем, но лицо обожгло морозцем. Этому Тренч не удивился. Судя по неестественной кристальной чистоте неба, в котором плыли подсвеченные лучами облака, «Вобла» сейчас шла в верхних слоях атмосферы. Чем выше, тем небо прозрачнее, это даже дети знают. Тренч не удержался, прикрыл глаза и некоторое время просто стоял лицом к солнцу, чувствуя солнечную щекотку. Над головой трепетали, то надуваясь, то опадая, огромные подушки парусов.
- Эй! Тренч! Эй!
Глаза пришлось открыть, но это не сразу помогло – голос доносился откуда-то издалека, словно бы сверху. Пришлось прищуриться, чтоб не слезились глаза и пристально вглядеться.
- Да здесь! На фок-марсе!
Тренч не знал, что такое фок-марс, но в этот раз уловил направление звука. И совершенно не удивился, обнаружив наверху, в добрых пятидесяти футах от палубы, размахивающую шляпой ведьму. То, что она называла фок-марсом, оказалось круглой деревянной площадкой футов пяти-семи в диаметре, нанизанной на мачту, точно кусок мяса на вертел. Ее опутывало огромное множество веревок, тянущихся, казалось, во все стороны сразу, назначение ни одной из них Тренч не знал. Возможно, эта штука используется в качестве обзорной площадки или…
- Забирайся! Тут места хватит!
Тренч неуверенно шагнул к мачте, пытаясь прикинуть, каким образом человек может по ней подняться, если у него нет ни когтей, как у кота, ни плавников, как у рыбы. На борту «Саратоги» ему не раз приходилось наблюдать, как матросы с удивительным проворством карабкаются по рангоуту, скользя по канатам и играючи съезжая вниз, но его руки не были руками небохода. Грянешься с такой высоты о палубу – ни одной целой косточки не останется…
- Эх, ты! – Корди рассмеялась над его беспомощностью, - Ванты! Держись за ванты!
Высота, казалось, ее совершенно не пугала. Сидя на самом краешке площадки, она беззаботно болтала над пропастью ногами, позволяя ветру ожесточенно теребить ее клетчатую юбку.
Ванты? Точно, так эта штука и называется. Коря собственную недогадливость, он осторожно взялся за натянутые канаты, похожие на тянущуюся вверх веревочную лестницу. Совершенно никчемная затея, но не может же он позволить этой девчонке считать, что будто она смелее него. Может, готландцы и не такие прирожденные небоходы, как каледонийцы, но уж в трусости их упрекнуть некому!
Тренч стиснул зубы и стал забираться наверх. Его худшие опасения сбылись почти сразу – если первые футы преодолевать было несложно, лишь переставляй ноги да подтягивайся, то дальше все оказалось куда сложнее. Натянутые канаты противно пружинили под ногами, заставляя тревожно колебаться желудок, руки быстро устали, а ладони налились жгучей болью. Но еще хуже был ветер. Казалось, он получал наслаждение от возможности взять Тренча за шкирку и болтать над палубой, как рыбак болтает свежепойманной рыбешкой. Несколько раз Тренч останавливался, судорожно вцепившись в канаты руками и думал, не вернуться ли вниз. Оторванный от твердой палубы, подвешенный посреди гулко ревущего неба, он ощущал себя до тошноты слабым и беспомощным. Приходилось подолгу переводить дух, чтоб продолжить подъем.
Корди кричала ему сверху, размахивая руками.
- Правой рукой! Только не за эту веревку, она смеется, когда ее касаешься! Не отклячивай задницу, так сложнее! Не подставляй лицо ветру!
Он справился. Цепляясь непослушными руками за выбленки и отталкиваясь негнущимися деревянными ногами, он добрался до фок-марса. Но это еще не было победой – ему предстояло забраться на саму площадку. Несмотря на то, что для этих целей посреди марса имелся удобный прямоугольный лаз, ему потребовалось много времени для того, чтоб проскочить в него, не обращая внимания на саднящие бока и занозы. Когда он наконец оказался на фок-марсе, то чувствовал себя слишком уставшим для того, чтоб радоваться исходу – еще несколько минут просто лежал, впившись в край площадки мертвой хваткой, обессиленный, способный лишь разглядывать ползущую в синеве неба золотистую парчу облаков.
- Хорошо, что тебя Дядюшка Крунч не заметил, - хихикнула Корди, с любопытством глядя на распластавшегося пленника, - Он бы сказал пару теплых про неумех, которые через сазанью дыру лезут.
- А?
- Сазанья дыра, - ведьма показала ему на отверстие, через которое он пролез, - Она для слабаков. Настоящие небоходы через край марса лезут.
- Я… Я не подумал.
- Привыкнешь еще, – Корди подмигнула ему. От того, как она болтала ногами, сидя на самом краю площадки, Тренч ощутил противную слабость в груди, - Кушать хочешь?
Он неуверенно кивнул. Пока он был внизу, голод ощущался в полной мере, и даже жутковатый подъем оказался не в силах полностью приглушить его.
- Я захватила для тебя завтрак. Держи, - она развернула кусок парусины, который был у нее на коленях, - Это эполет из рисового пудинга. И хлебный сапог. Извини, сегодня рыбы нет. Плохой улов. Иногда Шму рыбачит для меня, но она редко что-то ловит, она не любит причинять рыбам боль. Пришлось одолжить кое-что из старья Габби, надеюсь, он не заметит.
- Спасибо, - осторожно сказал он, принимая еду, - Выглядит вкусно.