Он летаргично приподнял голову.
– Эй, дамочка, вы хотя бы сперва выпивкой угостите.
Повалившись обратно в свое кресло, Кейт ткнула его кулачком в плечо, радуясь, что он жива. И что он жив, но притом сказала:
– Видела я посадки и получше.
– На воду? – оглянулся он на нее.
– Как выясняется, это мое первое приводнение, так что нет.
– Ага, и мое первое приводнение. – Отстегнувшись, Дэвид выбрался через пассажирскую дверцу. Пристроился на ступеньке и опустил пассажирское сиденье, чтобы Кейт могла вылезти.
– Вы это серьезно, правда? Ни разу не сажали самолет на воду? Вы что, из ума выжили?
– Нет, просто пошутил. Я все время приводняюсь.
– И всякий раз без бензина?
Дэвид принялся выгружать припасы из гидроплана.
– Бензин? – Он поднял голову, будто что-то припоминая. – Бензин у нас не кончился, я просто выключил двигатели для вящего эффекта. Знаете ли, просто в надежде, что вы потянетесь сзади с объятьями.
– Очень смешно. – Кейт взялась наводить порядок среди припасов, словно они проделывали это изо дня в день годами. Потом поглядела на Дэвида. – Вы… э-э… определенно более…
поживее,
чем в Джакарте. – Она не хотела ничего говорить, но все думала… – В смысле, я не жалуюсь…
– Ну, знаете ли, избежав верной гибели, я всегда прихожу в хорошее настроение. Кстати, раз уж об этом речь, – он сунул ей край большого зеленого брезента. – Помогите мне накинуть это на самолет.
Поднырнув под самолет, Кейт ухватилась за край брезента, наброшенного Дэвидом сверху, потом снова присоединилась к нему возле горки припасов, озираясь на укрытый гидроплан.
– Мы же не собираемся… мы же не полетим на…
– Нет, – улыбнулся ей Дэвид, – я бы сказал, это был его последний рейс. И потом, горючее все равно кончилось. – Он поднял три рациона питания, развернув их веером, как игральные карты. – Ну, продолжаете свою голодовку или желаете отведать однин из этих изысканных деликатесов?
Надув губы, Кейт наклонилась поближе, словно изучая коричневые упаковки.
– Гмм. Что у нас в меню нынче утром?
Дэвид перевернул коробки.
– Так, поглядим… Для ваших гастрономических радостей у нас имеются: мясной рулет, бефстроганов и куриный суп-лапша.
У Кейт маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня, когда она поела под вечер, прежде чем они скрылись в бомбоубежище под коттеджем.
– Ну, я и в самом деле не
настолько
голодна, но «куриный суп-лапша» звучит просто неотразимо.
Перевернув упаковку, Дэвид вспорол ее.
– Превосходный выбор, мэм. Пожалуйста, подождите минуточку, пока ваше первое блюдо разогреется.
– Незачем разогревать, – ступила к нему Кейт.
– Чепуха, это не составит трудов.
Кейт поглядела на брезент, скрывающий самолет.
– А разве огонь не выдаст наше местонахождение… не подвергнет риску?..
– Мой дорогой доктор, – покачал головой Дэвид, – я призна
ю
, что сегодня мы терпим некоторые лишения, но мы ведь живем не в каменном веке, готовя пищу на каменных очагах, как неандертальцы. – Он извлек из рюкзака нечто вроде тонкого фонарика, откинул колпачок, и оттуда вырвалось пламя, напоминающее факел газового резака. Дэвид принялся водить им туда-сюда под лотком с блюдом Кейт.
Присев на корточки, доктор смотрела, как «куриный суп» закипает прямо на глазах. Несомненно, мясо соевое или какой-нибудь другой заменитель курятины.
– Ну, хотя бы никакие животные не пострадали.
Дэвид наблюдал за пламенем и лотком сосредоточенно, словно был занят ремонтом сложного электронного прибора.
– О, по-моему, мясо настоящее. За последние пару лет эти штуки сделали грандиозный прогресс. В Афганистане я едал такое, что вообще не годится для человеческого пищеварения. Или для питания гоминидов, полагаю, сказали бы вы.
– Весьма впечатляюще – да, мы гоминиды. Гоминины, если точнее. Единственные уцелевшие
[12]
.
– Я тут освежил свою эволюционную историю. – Дэвид отдал ей подогретый куриный суп, затем вскрыл другую упаковку – мясной рулет – и принялся есть его холодным.
Кейт помешала суп вилколожкой и осторожно пару раз отхлебнула. Не так уж скверно. Или просто уже начала привыкать к ужасному вкусу этих блюд? А неважно. И принялась хлебать суп. Оба ели в молчании. Озеро хранило полнейшую безмятежность, а окружающий их плотный зеленый лес покачивался на ветру, чуть поскрипывая, да время от времени невидимые существа перескакивали с ветки на ветку. Если бы не вчерашние трагические события, можно было бы подумать, что они туристы, выбравшиеся в девственную глушь; на минутку именно так Кейт и показалось. Она доела через минуту после Дэвида, и он, забрав у нее лоток, объявил:
– Пора трогаться, у нас Т минус тридцать до времени встречи с контактом.
И тут же покоя и невинности природного окружения как не бывало. Закинув тяжелый рюкзак на плечи, Дэвид спрятал оставленный ими мусор под брезент и двинулся через горный лес в таком энергичном темпе, что Кейт поспевала за ним не без труда, скрывая тяжелое дыхание. Дэвид в куда лучшей форме, чем она. Время от времени он останавливался, все так же дыша через нос, пока Кейт, отвернувшись, дышала широко открытым ртом.
На третьем привале Вэйл, прислонившись к дереву, сказал:
– Я понимаю, что вы не готовы поговорить о своих исследованиях, но поведайте мне вот что: как по-вашему, почему «Иммари» похитила этих ребятишек?
– На самом деле я порядком раздумывала об этом с самой Джакарты, – наклонившись, Кейт уперлась ладонями в колени. – Кое-что из сказанного мне Мартином, когда он допрашивал меня, представляется полнейшей бессмыслицей.
– А именно?
– Он намекал, что есть оружие – какое-то супероружие, которое может стереть человечество с лица земли…
– Он сказал?.. – оттолкнулся Дэвид от дерева.
– Нет, больше он ничего не сказал. Какие-то бредовые речи. Отчасти тирада о потерянных городах, о генетике и… о чем же еще? – Кейт тряхнула головой. – Он утверждал, что дети с аутизмом могут представлять угрозу, что они – следующая ступень человеческой эволюции.
– А это возможно? Насчет эволюции?
– Не знаю. Быть может. Нам известно, что последний крупный эволюционный скачок был связан с изменением связей мозга. Если взглянуть на геном людей сто тысяч лет назад и пятьдесят тысяч лет назад, генетические изменения окажутся минимальными, но мы знаем, что гены, осуществившие изменения, оказали грандиозное влияние – главным образом на то, как мы мыслим. Люди начали пользоваться языком и мыслить абстрактно, решая проблемы, а не повинуясь инстинктам. По сути, мозг начал действовать скорее как компьютер, а не центр обработки импульсов. Это спорно, но имеются свидетельства, что происходит очередной сдвиг в связях мозга. Аутизм по сути являет собой изменение связей в мозге, а темпы проявления расстройств аутистического спектра, или РАС, стремительно нарастают. В Америке они за последние двадцать лет подскочили на пятьсот процентов. Каждый восемьдесят восьмой американец попадает в пределы спектра. Часть возрастания объясняется улучшением методов диагностики, но нет сомнений, что РАС на подъеме – в каждой стране по всему миру. И похоже, что по развитым странам это ударило сильнее всего.
– Я что-то не улавливаю. Какое отношение РАС имеет к эволюционной генетике?
– Нам известно, что почти все состояния аутистического спектра имеют сильный генетический компонент. Все они вызваны разницей в связях мозга, контролируемых небольшой группой генов. В центре моих исследований вопрос о том, как эти гены влияют на связи мозга – и что более важно, как генная терапия может включать и выключать гены, увеличивающие их социализацию и улучшающие качество их жизни. Огромное множество людей, вписывающихся в аутистический спектр, ведут полноценную, радостную жизнь. Например, индивидуумы, у которых диагностирован синдром Аспергера, просто с большим трудом ведут общественную жизнь и обычно интенсивно фокусируются на сфере своих интересов – компьютерах, комиксах, финансах – да чем угодно. Но это не всегда выступает ограничением. На самом деле специализация в наши дни – ключ к успеху. Вы только взгляните на список Форбса – если бы вы проверили индивидуумов, сделавших свои состояния на компьютерах, биотехнологиях и финансах, я вам гарантирую, что большинство угодило бы куда-нибудь в аутистический спектр. Но им повезло – они выиграли в генетическую лотерею. Их мозги работают так, что позволяют им решать сложные проблемы
и
располагать достаточной социальной адаптацией, чтобы вращаться в обществе. Именно это я и пыталась сделать – дать моим детишкам достойный шанс в жизни. – Кейт наконец отдышалась, но головы не подняла.
– Не говорите так – словно все кончено. Давайте двигаться. У нас Т минус пятнадцать.
Они зашагали дальше, и на этот раз Кейт поспевала. За пять минут до назначенного времени лес расступился и впереди показался циклопический железнодорожный вокзал.
– Он явно не брошенный, – заметила Кейт.
Люди на вокзале перед ними так и роились – одетые в белые халаты, в форму охранников и другие униформы. Дэвид и Кейт будут выделяться среди заполнивших вокзал толп, как бельмо на глазу.
– Поторопимся, пока не увидели, как мы выходим из-за деревьев.
Глава 50
Научно-исследовательский комплекс корпорации «Иммари»
Окрестности Буранга, Китай
Тибетский автономный район
Дориан следил за мониторами, когда ученые вывели из комнаты десятка два китайских подопытных. Терапия явно прошлась по ним, как паровой каток, – некоторые едва передвигали ноги.
В комнате наблюдения имелась большая стена с экранами, отслеживающими каждый дюйм исследовательского комплекса, и несколько рядов компьютеров, за которыми яйцеголовые молотили по клавишам день-деньской, занимаясь бог знает чем.
В другом конце комнаты Наоми с откровенно скучающим видом прислонилась к стене. Вид у нее в одежде странный. Дориан жестом велел ей подойти. Слушать отчет ученого она не уполномочена.
– Хочешь смотаться отсюда? – спросила Наоми.
– Уже скоро. Ступай, познакомься пока с заведением. Мне надо еще поработать. Я скоро за тобой приду.
– Осмотрю местные дарования.
– Не делай ничего такого, чего я бы не стал.
Она удалилась из комнаты без единого слова.
Дориан обернулся к нервному ученому, старавшемуся не попадаться на глаза, но хвостом таскавшемуся за Дорианом с самого его прибытия.
– Доктор Чанг?
– Да, сэр? – выступил тот вперед.
– Что это я вижу?
– Это третья партия. Мы работаем быстрее некуда, мистер Слоун. – Не услышав от Дориана в ответ ни слова, Чанг продолжал: – А э, доктор Грей к нам присоединится?
– Нет. С этого момента вы связываетесь по поводу этого проекта только со мной. Ясно?
– Э, да, сэр. А… э-э?..
– Доктор Грей работает над новым проектом. Я бы хотел, чтобы вы ввели меня в курс.
Чанг открыл рот, чтобы заговорить.
– И покороче, – нетерпеливо воззрился на него Дориан.
– Конечно, сэр. – Чанг потер ладони, словно грел их у костра. – Что ж, как вам известно, проект восходит к тридцатым годам двадцатого века, но существенного прогресса нам удалось добиться только в последние пару лет – и все это благодаря ряду открытий в генетике, в частности, быстрому секвенированию… определению последовательности генома.
– Я думал, человеческий геном секвенировали еще в девяностых.
– А это галим… э, ошибочный термин, если хотите.
Одного
человеческого генома не существует.
Первый
человеческий геном был секвенирован в девяностых, а черновую последовательность опубликовали в феврале 2001 года – э-э, это было г
е
ном доктора Крейга Вентера. Но геном имеет каждый из нас, и у каждого он свой. Отчасти в этом и заключается сложность и увлекательность задачи.
– Что-то я не ухватываю.
– Да, извините, мне нечасто доводится говорить о проекте, – доктор нервно хихикнул. – Ах, и по очевидным обстоятельствам! И уж тем более не с людьми вашего положения. Да, с чего же начать? Может, капельку истории… Э-э, в тридцатых… тогдашние исследования были… радикальными, но дали на-гора кое-какие интересные результаты, несмотря на методы. – Чанг огляделся, словно гадая, не оскорбил ли он Дориана. – Э-э, ну, мы потратили десятки лет, изучая, как Колокол фактически действует на жертв. Как вам известно, это разновидность радиации, которую мы не до конца понимаем, но воздействие…
– Не надо читать мне лекцию о ее воздействии, доктор. Никому на свете не известно о нем больше, чем мне. Поведайте мне, что знаете. И побыстрее.
Чанг потупился. Несколько раз сжал руки в кулаки и разжал их, потом попытался вытереть ладони о штаны.
– Конечно же знаете, я только хотел подчеркнуть контраст наших прошлых исследований с… Да, сегодня, генетика, мы секвенируем… Мы… Это… открытие поставило наши исследования с ног на голову – вместо того чтобы исследовать воздействие аппарата, мы сфокусировались на способах пережить его. Нам еще с тридцатых известно, что некоторые субъекты переносят его лучше других, но поскольку все они в конечном счете умирают… – Подняв глаза, Чанг обнаружил, что Дориан смотрит на него волком, втянул голову в плечи, но, несмотря на испуг, повел дальше. – Мы, наша теория заключается в том, что если бы мы могли изолировать гены, обеспечивающие невосприимчивость к аппарату, то сумели бы разработать генную терапию, защищающую нас от его воздействия. Для доставки этого гена, который зовется у нас «г
е
ном Атлантидским», мы бы воспользовались ретровирусом.
– Так почему же вы его не нашли?
– Пару лет назад мы думали, что близки к успеху, но полной невосприимчивостью не обладает никто. Как вам известно, мы предположили, что существует группа человеческих особей, которые в какой-то момент смогли выдержать воздействие аппарата, и что их ДНК рассеяна по всей земле – по сути, мы устроили глобальную генетическую охоту за сокровищами. Но, откровенно говоря, после такой уймы экспериментов, сколько провели мы, учитывая размер нашей выборки, мы начинаем верить, что гена Атлантиды не существует, что его никогда не было в генофонде человечества.
Дориан поднял ладонь, и доктор остановился, чтобы перевести дыхание. Если сказанное Чангом – правда, это потребует пересмотра всего, во что они верили. И это оправдает его методы. Ну, более или менее. Но так ли это? Парочка проблем все же осталась.
– А как выжили дети? – поинтересовался Дориан.
– К сожалению, мы не знаем. Мы даже не уверены, что они проходили курс…
– Это я знаю. Скажите мне, что вам известно.
– Нам известно, что терапия, которую они прошли, была чем-то революционным. Возможно, нечто настолько новое, что нам даже сравнить не с чем. Но у нас есть ряд гипотез. Недавно в генетике было сделано еще одно открытие, которое мы называем эпигенетикой. Идея в том, что наш геном не столько статический проект, а скорее похож на рояль. Клавиши представляют собой геном. У каждого из нас разные клавиши, не меняющиеся на протяжении всей нашей жизни, – мы умираем с теми же самыми клавишами, или геномом, с которым родились. А меняется только партитура – эпигеном. Эта партитура определяет, какие мелодии исполняются – какие гены экспрессируют, и эти гены определяют наши характерные черты – все, от коэффициента интеллекта до цвета волос. Идея в том, что экспрессией генов управляет комплексное взаимодействие между нашим геномом и эпигеномом, определяющее, какими мы становимся.
Что любопытно, мы можем приложить руку к написанию этой музыки, к управлению своим собственным эпигеномом. Равно как наши родители и даже окружающая среда. Если определенный ген экспрессирует в ваших родителях и прародителях, он более чем вероятно проявится и в вас. По сути, наши действия, действия наших родителей и окружающая нас среда оказывают влияние на то, какие гены могут быть активированы. Наши гены способны управлять возможностями, а эпигенетика определяет нашу участь. Это поразительное открытие. Мы понимали, что порой работает нечто большее, чем чисто статическая генетика. Об этом говорили наши исследования близнецов в тридцатых и сороковых. Одни близнецы выживали в аппарате дольше, чем другие, несмотря на в точности идентичный геном. Эпигенетика и есть это недостающее звено.