Или оно так и должно быть? От рождения Хельги не считался человеком достаточно знатного рода, чтобы его учили таким вещам. Судьба заставила постигать самому. Или он сейчас научится, или погубит себя и дружину.
Первый раз сошел не очень хорошо. Боги не любят, когда жертва мучается, она должна умереть легко. Плохо принесенная жертва скорее отнимет удачу.
– Я теперь благословлен Одином! – Агнер показал стоящим вокруг пятна жертвенной крови на одежде.
Вопреки напыщенно-горделивому виду, голос его заметно дрожал. Он тоже впервые в жизни участвовал в принесении такой значимой жертвы.
Когда к дубу подвели следующего, по кивку Хельги уже Ингольв стоял наготове, чтобы схватить ноги повешенного сразу, как только тот окажется в воздухе. На этом дереве поместились лишь трое – это не священные дубы Свеаланда или Ютландии, что веками принимают жертвы и порой бывают увешаны трупами людей и животных, будто желудями. На другом холме еще шестерых повесили на двух деревьях. Свободные концы веревок закрепили на стволах, и жуткие «желуди» теперь качались на ветру, знаменуя решимость пришельцев ничего не пожалеть ради прорыва на север.
Но вот все было кончено. Оруженосец отчистил золоченое копье от крови, и Хельги попытался расслабиться. Но ощущал себя странно – не чувствовал земли под ногами, а лишь движение воздуха вокруг, будто сам был одним из девятерых повешенных.
Или ими всеми.
Или самим Одином. «Знаю: висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем. Посвященный Одину, в жертву себе же на дереве том…» – звучало в мыслях, и Хельги не гнал от себя речи Высокого. Для единения с ним и затеваются эти кровавые обряды. Когда получается – это тяжело перенести. Но удача не дается богами даром. Чтобы получить часть божественной силы, нужно слиться с божеством.
Вернувшись в свой шатер – богатый, большой, целый дом из белого полотна, – Хельги не сразу заметил, что он там не один. И лишь когда он сел на кошму, устало свесив мокрые после умывания руки, легкое движение в углу привлекло его внимание.
На ковре, привалившись спиной к ларю, сидела женщина. В первый миг Хельги не узнал ее – так далеки были его мысли от земли. Показалось, это валькирия, присланная Одином, чтобы указать ему путь. А уж за пролив или в Валгаллу – как решит сам Высокий.
– О господи, что с тобой?! – плачущим знакомым голосом воскликнула женщина.
Словно вдруг прояснилось в глазах, и Хельги узнал Акилину. Она так и сидела здесь, в сером шерстяном платье и простом белом гиматии, которые раздобыла, собираясь бежать.
– Посмотри на себя! – Она вскочила; при этом с колен ее упала, тяжело звякнув, кожаная сумка. – Ты весь в крови! Сам похож на беса! Ты что – не только убил этих несчастных, но и съел их сердца?
Хельги послушно посмотрел на себя – его одежда и правда была вся в кровавых пятнах. Но с чего она взяла, будто он что-то там ел?
Он стянул испорченную рубаху и бросил на пол.
– Почему ты еще здесь? Ждешь темноты? – Хельги посмотрел на сумку. – И золото не закопала?
– Да будь проклято твое золото! – Акилина в раздражении ударила сумку ногой. – Оно не поможет мне спасти душу, если…
Хельги молча смотрел на нее, слишком усталый, чтобы разговаривать.
– Нет толку мне уходить, если душа моя все равно остается рядом с тобой! – выпалила Акилина, потом ушла в самый дальний угол и села там, отвернувшись от Хельги.
Там она и просидела до самых сумерек, пока в шатер не заглянул Ольвид.
– Конунг! – окликнул он Хельги. – Там… ветер крепчает. На север.
Акилина вздрогнула и вскинула голову. Хельги встал:
– Значит, пора.
И вслед за Ольвидом вышел из шатра, не оглянувшись на оставляемое имущество. Акилина вскочила, подхватывая одной рукой гиматий, а другой – сумку со своим «приданым», и поспешила за ним.
* * *
Не только Хельги без сожаления бросил свой шатер. Все шатры были оставлены на местах, между ними горели костры. Сложили их хитро, как при ночевках в северных лесах – чтобы долго тлели, не требуя добавки топлива. Хельги не сомневался, что стратигов не расхолодили неудачные попытки подобраться ближе к стану и за долиной наблюдают и сейчас. Но исчезновения его дозоров заметят не сразу, а потом настанет ночь, когда во тьме будут мерцать угли костров. Что шатры пусты, греки обнаружат лишь наутро. А русы к тому времени будут или в Греческом море – или в палатах морского царя.
Добычу распределили по всем лодьям.
– Если скутар загорится, хватайте, что ближе лежит, и в воду! – наставлял людей Хельги. – Делить будете у Одина, главное, успеть взять с собой все свое.
– Да чтоб я хоть косточку маслинную грекам оставил! – возмущался Селимир, похлопывая по мешкам. – Хрен им поросячий!
– А ты что схватишь? – спросила хмурая Акилина, уже ждавшая Хельги на его собственном скутаре.
– Тебя, разумеется! – с усталой нежностью ответил он. – Более ценного сокровища я здесь не нашел.
Вождь не слишком покривил душой: самому Хельги сыну Вальгарда было нужно очень мало. Он одевался в шелка, потому что этого требовало достоинство конунга, но мог бы ходить в обычном некрашеном льне и шерсти; легко мог питаться печенной на углях рыбой, спать на земле, укрываясь плащом. Главное, что он раздобыл в этом походе, была слава удачливого вождя – такого, который даст своим людям славу и добычу. Их он и должен был сохранить – для дружины, для земных своих соперников или для Одина. А много ли узорных портов достанется на собственную его долю, ему было безразлично.
В тишине, без криков и пения рогов, в первых сумерках русские дружины одна за одной спускались в гавань, рассаживались по скутарам и отчаливали. Вслед им прощально мигали костры, ветер осиротело гудел над кровлями шатров. Раскачивались на дубах тела повешенных, будто мрачные, давно лишенные прав боги эллинов посылали Хельги прощальное приветствие.
Выйдя из гавани, поднимали паруса. При попутном ветре остаток пути до входа в Босфор можно было пройти очень быстро. Как и в прошлый раз, Хельги решил, что пойдет в пролив первым. Это выглядело отвагой – да и как в таком деле без отваги? Но в глубине души Хельги верил, что место впереди строя – самое безопасное. Он рассчитывал на темноту ночи: если боги будут милостивы, греки на хеландиях не сразу заметят, что русские суда уже здесь. И что бы там ни говорил Ермий, у десяти хеландий не так уж много надежды во тьме, среди волнения осеннего моря, выловить и сжечь всю сотню небольших и подвижных русских скутаров.
Когда над морем сгустилась тьма и лишь луна озаряла облака, впереди замелькали огни на стенах Царьграда. Чтобы войти в Босфор, нужно было держать правее.
Из гавани Хельги каждый день посылал разведку к проливу: под видом рыбаков его люди наблюдали за хеландиями и знали, где те расположились.
Теперь русы видели, где мыс, но без луны не видели хеландий. Однако и греки не видели их. Выдерживая направление по далеким огням, скутары быстро двигались на север. Один за другим минуя мыс, входили в пролив.
Хельги стоял на носу и вглядывался в темноту за штевнем. Увидит ли он хеландию, если она окажется перед ними? Будет ли на ней гореть хотя бы бледный огонек? Или он не сумеет ее заметить, пока голова деревянного змея не врежется на всем ходу в высокий борт с огнеметным сифоном?
Оглянувшись через плечо, он увидел позади себя Акилину. Теперь она уже не читала стихов, а молча сжимала у горла края широкого гиматия. Длинные концы раздувало ветром, будто крылья.
Хельги снова посмотрел вперед. Ветер нес его туда, во тьму навстречу огню, и валькирия, готовая принять дух, уже была здесь. А в душе поднималось такое воодушевление от близости смертельной схватки, что казалось, он может взлететь и нестись впереди скутара.
Норны замерли у своего источника со жребиями в руках и не сводили с него глаз.
* * *
Через два дня после выхода скифского войска из Никомедии весть об этом получили в Константинополе, и вот уже третьи сутки патрикий Феофан, волею Господа и василевса Романа назначенный архонтом меры, проводил на своей хеландии. Двенадцать его судов – за лето удалось починить еще одну в придачу к тем, что сразились в проливе со скифами в июне, – перегородили Боспор Фракийский у мыса, где стоял Великий Город. Расчет оправдался как нельзя лучше: выслушав Ермия, русы покинули Никомедию и двинулись на запад, надеясь прорваться в море. Слава победителя не уйдет к Иоанну Куркуасу, и с этим Феофан мог бы себя поздравить. Если бы не тщательно скрываемое нежелание еще раз ввязываться в сражение. Но на все воля Божья!
Уже стемнело, и страт, кроме дозорных, отдыхал. Но Феофан не спал. Как и в ту ночь после битвы, он стоял на корме, близ военного креста – дара патриарха – и вглядывался в темноту. Тогда он ждал, что скифы вновь двинутся в пролив и полезут на хеландии под прикрытием темноты. Но напрасно – варвары предпочли отойти на восток, где разбираться с ними досталось в конце концов Иоанну. В глубине души тлела надежда, что и сегодня будет так, но патрикий знал – она тщетна. Скифы покинули Никомедию и уже несколько дней стоят в гавани Святого Николая, совсем рядом. Стоят и ждут подходящего часа для прорыва. Разумеется, за ними велось наблюдение, знак мог быть подан каждый миг. Уже третьи сутки мера находилась в постоянной готовности, и это очень изматывало.
– Знак! – вдруг закричал дозорный на носу. – Стрела!
С прытью, не вполне приличной при его полноте и высоком звании, Феофан поспешил на нос; огибая палубную надстройку, успел мельком увидеть падающую звездочку в воздухе.
– Они вышли из гавани! – вполголоса воскликнул игемон, начальник нынешней стражи. – Полная готовность!
Заранее отданным приказом Феофан запретил в этом случае шуметь, поэтому звуком трубы никаких знаков не подавали. Мандаторы-вестники побежали по двум палубам; во тьме слышали негромкие свистки. Один за другим гасли фонари вдоль борта и возле надстройки. Хеландия пряталась, скрывалась под одеялом тьмы, чтобы ждать врага в засаде.
Феофан отошел назад на корму, к военному кресту, что так выручил во время первой битвы этого лета. Он сам был хищником, сторожащим добычу, но сердце стучало так сильно, будто охота велась на него.
* * *
Хельги напряженно вглядывался во тьму впереди. Лодья шла вслепую; Агнер, кормчий, держал путь по звездам и последним отблескам огней на царьградских стенах. А те уже так отдалились, что их едва удавалось разглядеть.
Кто-то быстро постучал Хельги по плечу; оглянувшись, он увидел Раннульва. Тот показывал куда-то назад.
– Что?
– Там был вроде знак – горящая стрела. Видно, со стены пустили, сюда, в сторону пролива.
– Нас приметили?
– Скорее поняли, что в нашем стане пусто.
– Тише!
Хельги ясно расслышал в стороне негромкий свист – настолько близко, что даже шум ветра его не заглушил. Хеландия, невидимая в темноте, была рядом! Даже чуть позади – они уже прошли ее! Осознав это, Хельги ощутил вспышку ликования, но тут же плеснула холодом мысль – впереди могут быть другие. Если сейчас хеландии стоят, как в начале лета, в три ряда по три-четыре, перегораживая пролив с таким расчетом, чтобы не оставить промежутков для прохода, то значит… Это значит, что, пройдя мимо одной хеландии, его скутар правит прямехонько в нос другой. На жерло огнеметного сифона.
И в тот же миг, будто желая подтвердить его правоту, луна проглянула меж туч. Поверхность моря осветилась, и прямо перед собой, шагах в тридцати, Хельги увидел черную громаду хеландии.
– Навались!
Попутный ветер дул от скутара к хеландии: на то и был расчет, и Хельги знал – в таком положении палить из огнемета не будут.
Оттуда тоже донеслись крики: от неожиданности, увидев врага прямо перед носом, ромеи не сдержались. Скифы, будто дьявольской силой перенесенные, очутились здесь одновременно с сигналом об их выходе из гавани!
Кто же мог знать заранее, что они обманут наблюдателей и те обнаружат их уход из долины с большим опозданием?
Со всех сторон между берегами пролива слышались крики: противники обнаружили друг друга, и ближе, чем ожидали.
Агнер переложил руль, чтобы обойти хеландию.
И в этот миг по глазам ударила ослепительная во тьме пламенная вспышка.
Стало видно с десяток скутаров поблизости – Хельги успел отметить, что идут они в одну сторону, но очень неровно, – и еще две хеландии: одна впереди справа, другая уже позади слева. Часть горючей смеси упала на воду и теперь горела там; скутар Хельги шел вдоль этой пламенной дорожки из носимых волнами чадящих пятен. Хирдманы отчаянно налегали на весла, стараясь не въехать в какое-то из них. Скутар не горел – пламенная струя до него не долетела. Но что-то горело, хищное темное пламя бушевало где-то впереди, оттуда слышались неистовые крики.
Кричали на греческом языке. Но не сразу – лишь через несколько бесконечно долгих мгновений – Хельги сообразил: горит сама хеландия.
* * *
Никто не понял, почему так случилось. Не то среди криков сифонатору послышался приказ дать залп, то ли он сделал это просто от неожиданности, внезапно увидев врага на расстоянии выстрела. Недостаточно опытный, он выпалил, совсем забыв о ветре. Спросить его об этой незадаче уже не удалось: когда порыв встречного ветра бросил часть горящей смеси назад на хеландию, она накрыла и самого стрелка. Оказавшись в плену огня, тот, как и многие до него, безотчетно бросился в воду. И больше его никто не видел: как и все хеландарии, одетый в клибанион, он пошел ко дну камнем.
Однако свое дьявольское дело его почти невольный выстрел успел сделать. Завидев, что на хеландии Артемия начали палить, другие кентархи поняли это как знак всем открывать огонь. Кентархи меры подобрались разной опытности, но никто из них ранее не сражался ночью. Сейчас, при внезапном начале битвы во тьме, мало кто смог сообразить, какого именно сигнала им надлежало ждать. Все понимали, что подать знак цветными камелавкиями во тьме нельзя, а трубить стратиг Феофан запретил. Да и как мандатор на караве доберется до них в темноте, скользя между скифскими лодками? В неразберихе почти все кентархи, кто видел перед собой черные тени вражеских судов, приказали сифонаторам стрелять.
Но вот тут требование скрытности оказало Феофану очень дурную услугу. На хеландиях не горели огни, не подавались сигналы, и далеко не все из них видели друг друга. Многие кентархи, обнаружив противника, послали хеландию на сближение со скифами, ради более верного выстрела; но не все до выстрела успели увидеть, в какое положение встали относительно друг друга.
А русы продолжали двигаться. Ни в коем случае не останавливаться – это Хельги всем боярам, старшим на лодьях, натвердил накрепко. Да все и сами понимали: в стоящую или медленно идущую лодью попасть куда проще.
После первой вспышки время сжалось; мгновения понеслись, наполненные действием и чувством, но каждое стало огромно. Видя вблизи страшный «влажный огонь», люди Хельги налегали на весла и стремились уйти в спасительную тьму.
Скутары шли сквозь трехрядный строй хеландий; передовая часть русов во главе с самим Хельги миновала в темноте, неведомо для себя, два ряда. Лишь хеландии третьего ряда погнались за ними, озаряя тьму вспышками из носовых сифонов – теперь, во время преследования, эти залпы шли по ветру и были очень опасны. Дважды Агнер, меняя направление, чудом избегал языка пламени, и струи горящей смеси падали на воду возле борта и за кормой. Хельги сам видел, как струя дымного огня, похожая на пышный хвост исполинского огненного лиса, пролилась на скутар справа от него – Валанды или Козельца, он не разобрал. Мельком оглядываясь, Хельги видел, как темные пятна валятся с бортов и исчезают в черной воде. Хельги предупредил: останавливаться под жерлами огнеметов, чтобы подбирать из воды, никто не будет. Шлемов и доспехов на его людях не было; не попав в огненное пятно, обычный пловец мог добраться до берега пролива, если бы не ошибся с направлением. Хельги обещал, в случае удачи, сутки ждать за проливом. Кому суждено, тот выберется. Ничего больше он в таком положении для своих людей сделать не мог, и все это понимали.