– Не буду я ему писать, – сказал Хитров. – Он в прошлом году приезжал, ко мне на пять минут не заскочил.
– Какой обидчивый, – парировала Лариса. – А ты когда в город ездишь, к нему заскакиваешь?
– В любом случае, – настаивал Хитров, – при чем здесь привидения? В квартире никто никогда не умирал.
– Какой ты вредный.
Он поцеловал ее в губы.
– Ладно, Лар. Мне на работу пора. Позвони маме, чтобы Юлу не морозили долго.
Провожая супруга, Лариса сказала:
– Это наша квартира.
На лице проступило несвойственное ей выражение, злая решительность.
– Они… оно не имеет права вторгаться к нам. В моей жизни есть только одна барабашка, и это ты.
– Аминь, – усмехнулся он.
Загрузившись в машину, он набрал номер Платона.
– Заезжай, конечно, – отозвался вокалист «Церемонии». – Академика Павлова, шесть, шестнадцатая квартира. Паханы как раз срубились.
В Варшавцево будто вернулась весна. Притворная, ложная, выманивающая из норок жучков, чтобы завтра ошпарить холодом. Укатать гололедом проклюнувшийся из-под снега асфальт.
«Черная зима», – подумал Хитров.
Это словосочетание произнесла, напугав до одури, Юла. Или то, что использовало Юлу, мышечные и соединительные ткани голосовых связок. Оно же было выведено прописными буквами на листочке, который Хитров нашел вчера в кармане куртки. Листочек попал туда за полчаса до бесовщины со змеями и говорящим младенцем. Стихотворение Платона. И в нем, помимо черной зимы, было имя «Лилечка».
Лилечка. Лиля. Лилия.
Необходимо было убедиться, что это совпадение.
Улица Павлова смахивала на лабиринт из гранитных брустверов. Дабы как-то сгладить ландшафт, проектировщики напичкали дворы низкими крапчатыми заборчиками. Лесенки на пять – десять ступенек и пологие русла балок. Утрамбованный снежок на дне и свалявшаяся блеклая травка.
На парапете, подле «Тоньки шалавы» и криволапой свастики, неожиданное: «Иисус хочет быть твоим другом».
– Тра-та-та-та-та! – вопит Ермак, выпрыгивая из балки. На стволе пластмассового УЗИ мигает лампочка.
Толя роняет револьвер, театрально закатив зрачки, оседает в заросли пырея.
Сестра Сани Ковача семенит к раненному, задирает рукав и реанимирует уколом невидимого шприца. Малолетку Нику не больно-то хотелось брать в игру, но она лазила за ними прилипалой, и Ермак оповестил о вакансии на роль медсестры.
Толя оживает и, отстреливаясь, устремляется за парапет.
Хитров проводил взглядом убегающих по оврагу детей.
– Суп будешь? – с порога спросил Платон. На нем были штаны-хаки и футболка Star Wars. Очки придавали щуплому пареньку солидности. На репетиции он их не надевал.
– Завтракал.
Из дебрей захламленной квартиры звучала тревожная скрипка.
– Да я на минуту.
– Айда.
Комната напоминала взорвавшийся секонд-хэнд. На полу перед огромным монитором нахохлился мальчик лет десяти. Он прикусил язык и впился в джойстик. Музыка не предвещала ничего хорошего, как и картинка: убранство склепа, по которому передвигался персонаж шутера, капающая со сводов вода, гробы в гротах.
Хитров подумал почему-то о пианино, пылящемся в нише у женского туалета, о полутемном коридоре с единственной лампочкой.
– Это брательник мой, – сказал Платон, – Илья, поздоровайся с дядей Толей.
– Драсьте, – не отрываясь от экрана, буркнул мальчик.
Хитров сел на кушетку, едва не расплющив задом пакет чипсов.
Закаркали вороны – откуда они в подземелье? Графика впечатляла. Не то, что игры его юности. Прорисована каждая паутинка, каждый комочек мха.
– Мы под часовню проникли, – пояснил Платон.
Персонаж крался по внушающему ужас крипту, Илья подергивал головой от напряжения.
– Я твой текст прочитал.
– И как тебе?
– Нужно с инструментами попробовать. Но, по-моему, сильная вещь. Балладная.
– О, – щеки Платона зарделись.
– А про что он? – невзначай поинтересовался Хитров.
– Ну… про пропавшую без вести девочку.
– Имя выдумал?
– Не совсем.
Из-за угла вылетела стая летучих мышей, пронеслась, задев смельчака перепончатыми крыльями. Илья выругался как сапожник.
– Ты на мой паблик не подписан? – спросил Платон.
– Извини. Я в социальных сетях не часто бываю.
– Ага. У меня паблик свой. Типа краеведческий, про наш колхоз. Сто подписчиков, ничего такого, – он уязвленно вздохнул. – Пост набирает десять лайков, а я там целые рефераты строчу. Про Варшавцева вот, который город основал. Тот еще штрих был. Криминал тоже просматриваю. Архивы. И, короче, нарыл статью. Ну как статью – заметку. В том-то и дело, что одну-единственную. Девочка пропала без вести зимой двухтысячного. Рядовой случай. Может, сбежала, может, в шурф провалилась. Ну, меня зацепило, что человек исчезает, а его ищут так, для проформы. Объявление дали, по окраинам на «бобике» проехали. Считай, вовсе не ищут. И всё, висяк. С глаз долой, живем дальше.
– Так, может, нашли?
– Я тебя умоляю.
– Лиля, значит.
– Лиля. Я пост накатал, а потом стихи эти в голове возникли. «Лилю никто не ищет»…
«Никакой связи, – подумал Хитров. – Дурацкое совпадение».
– А почему зима черная? – спросил он, вставая.
– Фиг его знает. Чтобы в ритм.
– Дерьмо! – выкрикнул Илья. Из нефа выкарабкался упырь-альбинос. Рванул к персонажу, выбил пистолет и присосался миножьей пастью. Кровь обагрила монитор.
– Теперь весь уровень перепроходить, – обреченно произнес мальчик.
8
Скажи ему кто весной, что под Новый год он будет курить, жать руку Солидолу и гулять с Никой Ковач по варшавцевским карьерам, покрутил бы пальцем у виска. Не говоря уже о призраках. За один день случилось слишком много всего… всего странного и необычного. Он ощущал себя посетителем луна-парка. Занимайте место в вагончике, пристегивайтесь, наслаждайтесь зрелищем.
И к привидению он отнесся как к своего рода аттракциону. Он никогда не отрицал существование потустороннего, просто считал, что выходцы с того света появляются на публике не так часто, как хотелось бы редакторам «Мистических историй».
«Ты же желал отвлечься от Маши, – сказала судьба. – Вуаля!»
Он не бился головой о стены, не бежал звонить на ТВ. О’кей, в бабушкиной квартире водятся привидения. И, вероятно, с этим придется разбираться.
Воображение нарисовало квартет киношных охотников, шмаляющих по эктоплазме из пушек.
«А что, если это все правда? – спросил себя Андрей. – Не только призраки, но и мутанты, колдуны, зубные феи, Ури Гелер и антарктическая станция нацистов. Что если графский мусорник населен духами, похмельный егерь действительно сталкивался в Подмосковье с бигфутом, а воздушные фонари Амроскина – корабли внеземной цивилизации?»
Шагая по тающему снегу, он думал о привидениях… и Нике.
Господу Богу было мало сумятицы, творящейся в мозгах Андрея, он подбросил Нику. Луна-парк впечатлял все сильнее.
Андрей вспомнил полные губы девушки, непослушную копну каштановых волос, молочную кожу и зеленые глаза. Эффектная, величавая, статная, абсолютная противоположность маленькой хрупкой Маши. Их прогулка бередила душу и мысли, энергетика, которую излучала Ковач, обволакивала. Из неловкой девчонки-мартышки выросла настоящая красавица. Такая способна затмить даже увиденное полчаса назад привидение. Поразительно, но про Нику он размышлял больше, чем про щелкающее нечто-из-тумбочки.
Он не был ханжой. Прошлая работа Ковач его не смущала. Кто-то танцует для японских мужчин, кто-то одурачивает зрителя маразматическими передачами. Непонятно еще, что вреднее и зазорнее.
Любопытно, помнит ли она, что они целовались? Его первый поцелуй. Яркие полудетские переживания. Они спрятались за гаражами, и Ковач зажмурилась, выставила бантиком губы. Он ткнулся в них своим пересохшим от волнения ртом. Быстро чмокнул.
Ника потрогала языком губку, словно пробовала на вкус поцелуй, велела:
– Давай еще раз, – и сама потянулась к нему.
Может быть, он воображал финальный поцелуй из фильма «Разрушитель».
За торговым центром возвышался массивный деревянный крест. Отмечал территорию, отведенную под постройку церкви. Пятнадцатый год паству кормили облатками пустых обещаний, а пока под крест богохульно ходили бродячие псы. Грустил у школы медный Варшавцев. Лысину геологоразведчика замарал птичий помет.
Как-то Ника стащила у брата два журнала «Плейбой». Сказала, что рассматривать их надо в темноте, при свете фонарика:
– Это называется «мастурбировать», – пояснила она.
Мудреный термин понравился Андрею. Они забрались в платяной шкаф и листали журналы, обмениваясь впечатлениями.
– Когда я вырасту, у меня будет маленькая грудь, – сказала Ника, – а не такие арбузы.
У моделей были круглые, как футбольные мячи, титьки и черные дорожки между ног. Дети сидели в джунглях из одежды и перешептывались. Гардероб пах отбеливателем, спреем «Антимоль», волосами Ники.
Андрей поднялся по ступенькам и вошел в школьный вестибюль. Глаза узнавали елочку паркета, лестничные перила, мемориальную табличку в память об ученике, погибшем во вторую Чеченскую кампанию. Дверь библиотеки – раньше там заправляла строгая и величественная Мадина Тимуровна Умбетова.
«Существуют закладки, молодой человек! Только негодяи сгибают уголки страниц. Вы негодяй?»
Умбетова привила ему уважение к книге, граничащее со священным трепетом.
– Вы к кому? – спросила пожилая дежурная, водружая на нос очки.
– К Артуру Олеговичу.
– Ой, матерь Божья, – ахнула женщина. – Вы же телеведущий!
– Немного, – признался он и одарил старушку фирменной улыбкой.
– Нет Артура Олеговича, голубчик. Каникулы зимние начались.
– Жаль, извините, – он повернулся к выходу, но услышал свое имя.
– Я в окно тебя увидела, думаю: мерещится!
Нина Аркадьевна Алпеталина, его классный руководитель, сильно постарела за прошедшие годы. Не лицо, а восковая маска. Обнимая учительницу, он почувствовал запах мела и лекарств.
– Как оно в городе живется?
– По-разному, Нина Аркадьевна. Боремся.
– Женился?
– Да нет. Приглядываюсь.
– Правильно, приглядывайся повнимательнее. Но и не затягивай. Ребятишек пора заводить. Какой красавец вымахал, а, тетя Клава?
Дежурная умильно закивала.
В кабинете с портретом Менделеева (боже, какие маленькие парты!) они пили чай и говорили об учебном процессе, современных школьниках и здоровье.
– Болею, – призналась Алпеталина, – хватку растеряла, дети не слушаются уже. Не справляюсь, смеются они надо мной. Понимаю, что на пенсию пора, а чем себя занять на пенсии? С бабками на лавке сесть? Да и пенсии той копейки, не проживешь… Вот и ишачу. Бумаги на каникулах перебираю. И так стресс постоянный. А тут еще ЧП…
– Какое ЧП, Нина Аркадьевна?
– Девочка пропала. Как сквозь землю провалилась.
Она сделала паузу, возможно, подумала о рыжей Варшавцевской земле, сквозь которую, случалось, проваливались в прямом смысле слова. Грунт зиял пустотами, шахта издырявила степь, оставила миллионы кубометров нор.
– Снежаночка Скрицкая, одиннадцатый «б». Проблемная девочка, с характером. Ушла в четверг после уроков, и след простыл. Родители ее только вчера забеспокоились. Она и раньше пропадала, но на день-другой. К мальчику в соседний город ездила. А тут четвертый день вестей нет. И мальчик, оказывается, с ней расстался и знать ничего не знает. В общем, Новый год на носу, а у нас такое!
– Найдется, – заверил Андрей. – Разошлась с парнем, психанула. Праздновать уехала в область. По сотовому же вычислить можно.
– Да сотовый она в классе оставила. Но в Интернет иногда выходит, так что, надеемся, образумится, смилостивится над родителями.
– Так и будет! – он посмотрел на часы и спросил: – А номер телефона Мельченко вы не подскажете?
– Подскажу, конечно, – учительница вынула орехокол «нокиа». – Ты в ДК сходи, он там. К фестивалю готовится.
– Спасибо вам, – они снова обнялись.
– Вчера еще колы тебе ставила, Ермаков. А ты вон, знаменитость. На черта, спрашивается, нужна была тебе химия моя?
Он поклялся, что без химии ничего бы в жизни не достиг, и она притворилась, что поверила ему.
На площади разлилось озерцо, редкие автомобили барахтались в лужах, и Ленин торчал, как дед Мазай на плоту-постаменте. В воде отражался серый, раскрепованный пилястрами фасад Дома культуры.
Сторож Чупакабра, судя по амбре, уже похмелился. Ветеран ликеро-водочных баталий телевизором пренебрегал и не идентифицировал визитера.
– Поэтический фестиваль? На второй этаж идите, там он будет, в актовом зале.
Андрей поднялся по широкой лестнице, прошел мимо колонн с пышными навершиями капителей. Под потолком висели громадными виноградными гроздьями люстры. Хрусталики потускнели от пыли. Интерьер ДК был громоздким и провинциально-напыщенным.
В небольшом коридорчике слева сидели двое мрачных мужиков. Как страдальцы, ждущие очереди к дантисту. Андрей вспомнил, что кабинет за зеленой дверью принадлежит народному целителю. Варшавцевские женщины лаской, увещеваниями и шантажом посылали к нему на прием своих пропащих мужей. Лекарь кодировал от спиртного и табака. Судя по вечернему ажиотажу в «Тереме», не очень надолго.
– Ах, боже мой! – вскричал Мельченко, он же член Союза писателей А. Камертон. И пружинисто пошел к Андрею через зал, загодя выпростав для рукопожатия длинную аристократичную кисть. – Мой юный друг! Ах, мой юный друг!
Он затряс руку Андрея, ахая и охая на все лады.
Мельченко был высоким, мосластым и тощим, как швабра. Художник Эль Греко почел бы за честь написать такое вытянутое лицо. Приплюснутый с боков череп венчали густые вихры. И после пятидесяти он не изменил привычке носить клетчатые штаны, клетчатые рубашки и клетчатые пиджаки. Из нагрудного кармана свисал клюв клетчатого платка.
– Андрюша, как я счастлив, Андрюша! Вы не представляете, какая это удача!
– Вы здорово выглядите! – улыбался Андрей.
Наставник комично замахал руками.
– Льстишь старику! Годы берут свое! От них никуда не деться! Но как говорил Семен Кирсанов… – А. Камертон задрал подбородок и продекламировал: – В мире! Молодом, как Маяковский! Седина вполне хороший цвет… Ну же, продолжайте, Андрюша! Вы помните, это нельзя забыть! Я не буду жить по-стариковски! Даже в девяносто девять…
– Лет, – закончил Андрей, как троечник, повторяющий за учителем слова.
– Так точно, мой юный друг! Не жить нам по-стариковски. – Он отодвинулся, любуясь воспитанником: – Ах, Андрюша! Ах, любимец муз! Пишете? – он прищурился, будто выискивал признаки поэтического труда. – Ну, скажите мне, что пишете, прошу!
Андрею не хватило совести разочаровать учителя.
– Иногда… балуюсь.
– Знаю я ваше баловство! Гений, гений! А эти ваши футуристические опыты? О Андрюша!
Андрею стоило усилий не рассмеяться.
– Ну, идемте же! – воскликнул Мельченко. Он сам был суетливым восклицательным знаком. – Покажу вам стенд. Ваш покорный слуга на старости лет решил организовать фестиваль! Рифмы, рифмы, рифмы! Уже записалось тридцать два участника. Представляете? Тридцать два человека творят в Варшавцево! В этом крае шахт и рудных отвалов!
«Намечается крайне веселый четверг», – подумал Андрей саркастично. И едва не застонал, узрев на стенде свою фотографию и пожелтевший газетный номер.
– Помните? Подборка ваших стихов в «Рудничке». Лохматый две тысячи третий год! Давай поплачем! Сердце жмет тоска! Сплетаясь в узел грустного сюжета… Где персонажи: скука, парк, ДК… и мы с тобой… и эти два куплета!
«Боже, какая паршивая дичь», – мысленно содрогнулся Андрей. Стихов – своих стихов – он не узнал.
Из вежливости снял со стенда тощенький томик. Поэтический сборник «Тебе, природа, эти строки». На задней стороне обложки красовался Мельченко образца середины девяностых. Еще худее и вихрастее.
– Моя гордость! Вышла три года назад. Не стал вам отсылать по почте, хотел собственноручно вручить, с автографом!