Вернулся он только к полуночи, найдя дядьку по свету одинокого костра, и, облегченно вздохнув, вытянулся на пустом потнике, приготовленном возле огня. Темнота сняла силу заклятия, и теперь Андрей не опасался показаться рядом с верным холопом. Верный-то верный – да чего пугать без нужды?
– Догнал, Андрей Васильевич? – протянул ему Пахом румяный пирог с зайчатиной.
– Нет, – не стал приписывать себе лишнего Андрей. – Но ведь всяко не заявится, после такого-то урока. А что князь Старицкий про стычку узнает – так ведь все равно догадается, когда его люди не вернутся. Только, думаю, молчать он станет. Признаться, что мы его холопов на дороге перебили, – это все едино, что в разбое самолично покаяться. Чего они тут такой толпой делали – при оружии, в броне? Ох, Пахом, не стоит нам ныне из дома отлучаться без бердышей, луков и доспеха. Рискованно. Коли противник наш на стезю этакую ступил, то уже не успокоится. Наверняка новых убийц подослать попробует. Ты добычу собрал?
– Кольчуги да мечи, княже. Поддоспешники в крови оказались, загниют. Бросил. А сапоги прихватил. А то половина поселенцев в поршнях ходят. Им пригодится. Лошадей всего десять собрал на меч взятых да одна со двора постоялого. А мальчишку я так и не нашел.
– Он уже дома, Пахом, про смертоубийство сказывает. Не видать нам больше нашего залога. Удрал… Тяжело всухомятку жевать. Попить ничего нет?
– Мед в одной сумке нашел. Стоячий, сладкий. Будешь?
– Еще бы, – усмехнулся Зверев. – Кто же от меда перед сном откажется? С ним и сон крепче, и на душе теплее. Давай…
* * *
Хоть и поднявшись в седло еще до рассвета, в Ладогу Андрей с Пахомом прибыли лишь далеко за полдень нового дня. Сразу свернули к причалам и вскоре один за другим облегченно перекрестились:
– Здесь!
Ставший за минувшее лето совсем родным ушкуй дожидался князя возле одного из причалов. Следующий взгляд Андрей устремил к нависающей над портом крепостной стене – и чуть не подавился от изумления. Слегка скошенная внизу и вертикальная лишь у самого верха, она была высотой с пятнадцатиэтажный дом! А башни вздымались и того выше. Могло показаться, что это обитель великанов, которым обычные стены и города показались слишком мелкими, а потому они решили построить собственную обитель.
– Ни хрена себе! Это как же они?.. Ни хрена!! Где они столько камня-то взяли?
– Озеро недалече, все берега валунами усыпаны, – невозмутимо пожал плечами холоп. – В город заворачивать станем?
– Ни к чему, – справился с первым изумлением Зверев. – У нас и так каждый час на счету. Однако же… Ни фига себе, стену отгрохали…
На палубе корабля путников тоже заметили, замахали руками. Над поручнями носовой надстройки показалась огненная шевелюра Риуса. На него-то и обратил Зверев свой первый гнев:
– Ты почему из Новгорода уплыл, бездельник? Какого лешего нас там бросил?!
– Дык, Андрей Васильевич, – изумился мальчишка. – Ты же сам повелел. Вон через дядю Пахома приказ передал.
– Да? – вскинул брови князь, перевел взгляд на холопа.
– Помилуй Бог, княже, – торопливо перекрестился дядька. – Вот те крест!
– А когда передал?
– Вчерась, поутру. Токмо светать начало.
– Да как же, княже?! Вместе аккурат в это время сбирались!
– Да знаю, Пахом, знаю, – отмахнулся Зверев, спешился. – Думаю, ты и сам догадываешься, кто рыжему голову заморочил.
– Ну да, княже, а как же! – моментально сообразил дядька. – Коли на дороге нас дожидались, ироды, стало быть, знали, что не на ушкуе поплывем. Они усе и подстроили!
– Риус, – спешился Андрей. – Корабельщик-то появиться успел? Купец Евграфий, Гвоздев сын. Где он?
– У него паузок маленький, княже. Вчерась и чалиться не стал, вперед ушел. Сказывал, отстать на озере боится. А мы его за день все едино нагоним.
– Изя, Левший, Илья, коней расседлать, разгрузить, – зевнул Зверев. – Лошадей продайте тут в городе кому-нибудь. Как управятся, Риус, сразу и отчаливай. Меня до Запорожского не будить! И Пахома – тоже.
* * *
Паузок корабельщика размеры имел примерно те же, что и «яхта» воеводы Корелы, но мачта тянулась раза в полтора выше. Быстрый или не очень – но к тому моменту, что ушкуй подошел к устью Вьюна, кораблик Евграфа уже покачивался на якоре возле берега, а сам купец скучал на корме с удочкой. Рядом забавлялись ловлей двое хлопцев лет этак по двадцать, может чуть больше.
– Клюет? – свесился с борта Андрей.
– Дуракам везет, – недовольно буркнул корабельщик и принялся сматывать снасть.
На палубе возле мачты трепыхались в корзине две полупудовые лососины, под ними блестели серебром несколько рыбешек поменьше. Однако, судя по всему, повезло не хозяину.
– Чего вылупились, бездельники? Парус поднимайте, якорь тоже. Видите, уходит князь?
Ушкуй парусов не спускал – влетел в протоку на всей скорости, рассчитывая с ходу проскочить участок реки, не продуваемый ветрами из-за густого леса по берегам. Как обычно, Лучемиру это фокус удался – хотя ни Риусу, ни Левшию повторить его не получалось ни разу. За поворотом паруса опять выгнулись, повлекли судно вперед, и пять минут спустя оно причалило к привычному месту. Паузок нагнал их только через полчаса, когда холопы уже начали разгружать трюм. Приткнулся носом к берегу ниже причала, и вскоре корабельщик поднялся на ровные, плотно сбитые бревна пристани.
– Ох, ну и махина! – покачал он головой, указывая в сторону ручья. – После ладожской стены ты, Андрей Васильевич, второй, кто смог меня поразить. Ужели ты сие чудо сотворил?
– Я придумал, да серебро для его постройки отсыпал. А строили мастера настоящие, умелые. И воду к нему они же отводили. Сделано прочно, на века, можешь не беспокоиться.
– А мне-то оно чего, княже? – пожал плечами купец. – На ногу не упадет, крыши не продавит.
– Ты просто не понимаешь, Евграф, – улыбнулся Зверев. – Как думаешь, что оно делает?
– Знамо что. Мельницу крутит.
– Мимо, – погладил подбородок Андрей. – Что еще предложишь?
– Порох трет? – с легким придыханием предположил корабельщик.
– Мимо. Еще идеи есть?
Купец надолго задумался.
– Ладно, не мучайся, – пожалел новгородца Зверев. – Колесико это через кривошип пакет из пятнадцати пил вперед-назад двигает. А сверху на пилы под своим весом бревна опускаются. Штук пятьдесят в день. Получившиеся доски мужики сортируют по размеру и запускают в другие лотки, где их обрезают по краям спаренные пилы. И все это – идеально ровно. Потому как не люди работают, механизмы. У них руки не трясутся, и от глазомера у них ничего не зависит. Все просто: с одной стороны люди запускают лес, с другой получают обрезанные со всех сторон доски. Теперь понятно, почему они обходятся мне куда дешевле, нежели у ваших пильщиков?
– Да, серьезное дело, – кашлянул в кулак Евграф. – Покажешь, Андрей Васильевич?
– Конечно… – Андрей уже в который раз глянул на тропинку. Однако никто не торопился его встречать, никто не бежал на пристань обнять вернувшихся путников. И за лошадьми послать, получалось, тоже было некого. – Ладно, тут рядом. Пошли.
На самом деле смотреть на лесопилке было особо нечего: ходят туда-сюда пилы, крутятся валы, ссыпаются в огромные валы опилки, оседают медленно едко пахнущие сосновые хлысты.
– Изрядно уже опилок накопилось, – цыкнул зубом купец. – Стало быть, давно мельница крутится?
– Давно, – согласился Андрей. – Домов изрядно отстроить успели, дворец мне ныне начали делать, потом я собираюсь усадьбу возле западной границы строить. На всякий случай, от незваных гостей. В общем, есть куда использовать доски, коли с твоей мастерской дело не выгорит. Чуть позже, чуть раньше, а дело я запущу. А до тех пор либо строиться активно, либо материал запасать стану. Зимой, опасаюсь, не так просто будет с этой техникой. Ну да зимой и разберусь.
– Не боишься, княже?
– Чего?
– А что я задумку твою использую да сам такую мельницу сооружу?
– Где? – откровенно рассмеялся Андрей. – Где ты еще такое место найдешь? Для пилорамы обычным водяным колесом не обойдешься, тут изрядная силища нужна. Думаю, ближе Кавказа ты, Евграф, второго такого удачного места не сыщешь. Посему выбор у тебя прост. Либо согласен ты на мои условия, либо мне надобно искать другого корабельщика.
– Круто дело ведешь, Андрей Васильевич, круто, – поджал губы купец, оглядывая с высоты вала заливчик. – Однако же и у тебя немало узких мест имеется. Вьюн, как все округ знают, через год пересыхает летом. Стало быть, в самое страдное время ни до тебя сюда купцу будет не добраться, ни корабль готовый из залива не вывести. Берега тут неудачные, низкие. По весне затапливать будет – работу, материал, саму мастерскую портить. А отодвинуть ее нельзя. Весь остальной год до воды далеко будет, готовое судно не спустить. Посему мыслю я, надобно иное место искать, с высоким, но пологим берегом. Не на реке, на Ладожском озере. Дабы большая вода всегда рядом плескалась. Чтобы с любой осадкой и подойти легко было, и уйти, и чтобы размерами мастерскую в любую сторону раздвинуть можно, как здесь не тесниться.
– Штормит часто на озере. Не разнесет постройки?
– Уж как отстроимся. Супротив ветра добротный барак завсегда устоит, а от волн залив тихий нужно выбрать или мол отстроить… Хлопотно это, но коли дело пойдет, можно и постараться.
– Это так понимать надлежит, купец Евграф, сын Гвоздев, что согласен ты на мое предложение? – склонив набок голову, поинтересовался Зверев.
– Коли ты не против, княже, – уклончиво ответил новгородец, – я бы задержался тут ден на пять, по берегам побродил, к заливам и бухтам присмотрелся.
– На что смотреть, коли дела затевать не намерен? – Андрей показал купцу открытую ладонь: – Так что, купец, по рукам?
– Приглядеться надобно, расходы и прибыток возможный посчитать, место удобное выбрать…
– Это мелочи, Евграф, мелочи. А главное в том, что я тебе доски, в размер пиленные, за половину цены новгородской отдавать стану. Ты же здесь мастерскую снарядишь, дабы из леса моего корабли добротные шить. И свою половину работы я, как видишь, исполнил. Пилятся доски, пилятся. Рук умелых ждут… Так согласен ты – либо другого корабельщика мне искать нужно? До первого льда всего месяца два осталось. Я до того времени напарника желаю найти.
– Считай, нашел, Андрей Васильевич, не беспокойся. Э-э-э… – И купец ударил по подставленной ладони: – Уговорено. По рукам!
– Вот и славно! Айда теперича к моему дому. В баньке с дороги попаримся, вина испанского выпьем, попируем честь по чести, а уж с утра делом и займемся.
– Как скажешь, Андрей Васильевич, – кивнул купец. – Можно и в баньку.
Зверев бросил взгляд на причал, в очередной раз удивляясь царящему на нем спокойствию – ровно не заметил никто, что князь вернулся, что встретить его надобно, хозяйку упредить, угощение навстречу вынести. Так ведь нет ничего, даже холопов, успевших обзавестись друзьями и подругами, – и тех почему-то на берегу не ждут. Князь качнул головой и пошел по тропе, указывая новому сотоварищу короткую дорогу в селение.
Запорожское тоже пугало тишиной и покоем. Нет, оно не выглядело мертвым или брошенным: вдалеке на поле паслось стадо коров, над многими трубами курились дымки – бабы стряпали обеды семьям, запаривали объедки и брюкву с репой скотине. Тявкали псы, кудахтали куры – но вот людей ни на дороге, ни на улице отчего-то навстречу не попадалось. Если и показывалась где человеческая фигура – так на изрядном удалении, в поле или на огороде у выселок. У колодца возле дома старосты скучало еще влажное, но пока никому не нужное ведро, во дворе у Фрола валялись поленья у размочаленного чурбака, мокло в тазу с золой белье – однако и староста, и Лукерья пребывали в таинственном отсутствии. Князь рассеянно перекрестился – происходящее нравилось ему все меньше и меньше. Простой вещи сделать невозможно – повелеть стол пиршественный не в доме, а на ушкуе накрыть. В доме ведь ребенок, а дитятю до года, как утверждал Лютобор, сглазить кто угодно и без всякого умысла способен, настолько он слаб. А потому в первый год жизни младенца вообще никому, окромя отца с матерью, видеть нельзя. Разве деду с бабкой показать допустимо – но и то, если в общем доме семья обитает. А тут – совершенно посторонний гость. В баню такого пустить еще можно, но в дом – ни за что.
Отведенная княжеской семье изба находилась на третьем от старосты дворе. Андрей увидел Захара – старого конюха, по уши погрязшего в недоимках, и Анфиску с коромыслом на плече. Девка тоже заметила господина, испуганно пискнула, буквально скинула ношу на землю и бросилась в дом. И ладно, кабы ведра пустыми были – так ведь с водой! Конюх тоже исчез – как сквозь землю провалился.
Андрей зашипел сквозь зубы, толкнул калитку, поднялся на пустое крыльцо, чуть притормозил, скосив глаз на трубу близкой баньки: нет, не дымит. Сами, стало быть, не догадались. Евграф скинул перед порогом шапку, перекрестился с поклоном. Прошел вслед за хозяином в сени.
– Подожди секунду, друг, – остановил его перед светелкой Зверев, открыл дверь – и увидел Полину, заплаканную, с красными глазами и распущенными волосами.
– Что? – только и смог выдохнуть молодой человек.
– Нет… Нет больше дитятки нашего…
– Что-о? – Андрея словно схватил кто-то за сердце, крепко сжал и рванул вниз, к солнечному сплетению. – Как?! Почему? Где он? Что случилось?!
– Мы его… Мы… Вчера еще отпели…
– О Господи, – охнул позади купец. – Ты это, княже… Соболезную… Я того… На паузок, пожалуй, пойду.
– Почему?! Да что случилось, что?! – Зверев Евграфа просто не услышал. – Все же хорошо с ним было, здоровый был! Что же, как?
– Маленький ведь был совсем… Слабый… – Юная женщина вдруг разразилась плачем и кинулась в светелку, упала на постель, накрыв голову подушкой.
– Да как же… – Андрей пошел следом, присел рядом с ней, однако понять что-либо в рыданиях Полины было совершенно невозможно. Князь выглянул в сени в поисках девок, потом вышел на крыльцо – но и в доме, и на дворе все словно вымерли. – Проклятие! Всех выпорю!
Однако гнев хозяина все равно не побудил дворню показаться ему на глаза. Князь вернулся в светелку, снова присел рядом с женой:
– Да что же случилось-то? Тут был кто-то из чужих? Его пытались украсть? Отравили? Кто? Когда? Да отвечай же ты! Я найду его, клянусь! Найду и истреблю! Кто? Скажи, кто?
Полина только заходилась в рыданиях и тянула на себя толстое перьевое одеяло.
– Вот проклятие!
С силой рванув на себя подушку, Андрей вытянул руку, легонько чиркнул ногтем жене по щеке, отпрянул. Держа руку чуть в стороне, открыл сундук, берестяной туесок, провел по краю восковой свечи и тут же вынул ее из коробки, пока не смазалась. Главное – немного жира получить. А в правильную колдовскую свечу он его всегда превратит, опыта уже хватает. Князь вернулся к постели, погладил супругу по голове:
– Отдохни, милая, успокойся. Я сам разберусь. Найду гада и уничтожу, даю слово.
Полина болезненно застонала и отвернулась, пряча лицо во влажном белье. Андрей вздохнул, еще пару раз провел рукой по ее волосам и направился в соседнюю комнату, к печи, на которой баба Велича стряпала еду для хозяев и остальной дворни. То, что кухарка куда-то пропала, Андрея уже не удивило. Он сдвинул крышку топки, сгреб кочергой в кучу немногочисленные угли и придвинул к ним оловянную плошку, в которую кинул переломанную свечу – для заклинания воск следовало равномерно смешать с жиром человеческим и животным. Лютобор советовал для такого случая барсучий или свиной.
На возню с формами и воском ушло больше часа. Прихватив с собой глубокую деревянную миску, он перешел через сени на крытый двор, затворил изнутри ворота, подпер дверь черенком лопаты – чтобы кто случайно не забрел во время чародейства, – зачерпнул из кадки воды, прочитал заговор Сречи, повелительницы ночи, поставил миску боком на перевернутую бочку с прохудившимся днищем, запалил перед ней свечи, спокойно и уверенно отчеканил заклинание зеркала Велеса – и прищурился, глядя на плачущую Полину. Нет, это она сейчас такая. А увидеть, что с ребенком произошло – нужно назад время отодвинуть. Через нижнюю часть зеркала он перешел в те дни, когда жена еще склонялась над колыбелью, остановился.