И сразу исчезла скованность, словно не стало ни жары, ни усталости: мы подхватили песню. А кубинец поднялся во весь свой могучий рост и стоя дирижировал сильными шоколадного цвета руками:
И оба наших переводчика — и тот, который знал испанский и английский, но не знал русского, и та, которая знала русский и английский, но не знала испанского, — пели вместе с нами.
Объяснилось все очень просто: оказывается, директор фабрики побывал однажды с делегацией в Советском Союзе, в Ленинграде, и, вернувшись, привез с собой на Кубу несколько советских песен и несколько русских фраз, среди которых больше всего ему по душе была эта: «Споемте, товарищи!»
Песни нашего детства, нашей юности… В них, в этих песнях, — история нашей страны, ее борьбы и побед. И сегодня, как когда-то прежде, возникает в моем сердце грозно-торжественный напев:
И сразу воскрешает память давний солнечный майский день. Москва. Улица Горького. Я шел от проспекта Маркса к Пушкинской площади, когда вдруг увидел их — двух черноволосых, скуластых девушек в пончо. Столько чисто детского восторга и доверия, столько радостной открытости было на лицах этих девушек, что они невольно притягивали к себе, вызывали ответное желание улыбнуться.
Был яркий весенний день, и свежий ветер шевелил их смолянисто-черные волосы. Но в глазах девушек угадывалась и растерянность: видно, они заблудились в огромном городе и теперь стояли здесь, на улице Горького, обтекаемые толпой, то ли не решаясь, то ли не умея обратиться к прохожим. Впрочем, несколько человек уже приостановились возле них и пытались расспросить, помочь, но девушки только разводили руками и смеялись.
Я подошел поближе. Девушки говорили по-испански. Они что-то старались объяснить или спросить, но люди, окружавшие их, лишь улыбались в ответ: знатоков испанского среди нас не оказалось. И тогда та, что выглядела постарше, показывая на себя, сказала: «Чили. Коммунист. Москва».
Чили. Это слово еще не мелькало тогда на страницах всех газет мира, еще не отдавалось болью в наших сердцах. И победа фронта Народного единства, и фашистский путч, и героическая гибель Сальвадора Альенде, и концлагеря, и пытки, и борьба в глубоком подполье — все это было еще впереди. И такой далекой, такой еще незнакомой казалась эта страна.
«Чили. Коммунист. Москва», — повторила вторая девушка, и столько жизнерадостности, столько темперамента, энергии было вложено в эти три слова, что, казалось, владей мы испанским — и все равно вряд ли сумели бы узнать и понять больше, чем выразили сейчас эти слова.
С трудом сообща мы выяснили, что девушки и верно потерялись и теперь не знают, как добраться до своего отеля, и тогда сразу обнаружился кто-то, какая-то женщина-москвичка, которой было по пути с ними и которая вызвалась проводить их до гостиницы.
И они ушли, эти две девушки в пончо, унося на своих лицах все то же выражение детского праздничного ликования, выражение счастливого доверия, какое бывает, лишь когда встречаешься с самыми близкими, самыми дорогими людьми…
Они ушли, и я больше никогда уже не встречал их, они промелькнули и исчезли, но вот странное дело: другие, казалось бы, куда более существенные встречи давно уже за эти годы стерлись в моей памяти, а эта — такая короткая, такая случайная — запала мне в душу… И потом уже, значительно позже, когда их родина стала полем битвы между справедливостью и вероломством, между светом и мраком, не раз я вновь и вновь видел перед собой лица этих двух чилийских коммунисток.
Где они, что с ними, как сложилась их судьба? Мне хочется верить, что они живы. Томятся ли они сейчас за колючей проволокой фашистского концлагеря, или сумели уйти в подполье, или продолжают борьбу в эмиграции?
Но где бы они ни были, я желаю им успеха в борьбе, я желаю им победы. А победа придет, — в этом можно не сомневаться. Ибо время не поворачивается вспять.
Победа придет, — в это верят люди труда в тех странах, где капитал еще диктует свои законы. Там, в этих странах, ни на день не затихает борьба рабочих за свои права, за социальную справедливость. И конечно, одно дело, когда читаешь об этой борьбе в газетах, слышишь в радиопередачах, и совсем другое — когда видишь эту борьбу, что называется, наяву, своими глазами.
Так случилось, что из-за нелетной погоды мы, группа ленинградских писателей, совершавших поездку по Японии, не сумели попасть в Хиросиму и оказались в Иокогаме. Утром мы узнали, что Иокогама охвачена забастовкой. Повсюду мелькали красные повязки бастующих, плакаты, испещренные иероглифами. В это же утро к нам в отель должен был заехать заместитель мэра города. Однако он запаздывал. Впрочем, мы уже особенно и не надеялись увидеть его: наверняка забастовка нарушила его планы. И все-таки он появился в холле отеля — живой, энергичный, общительный человек. После обычных приветствий он сказал: «Извините, что я немного задержался. Сегодня с самого раннего утра на ногах. Объезжал бастующих, подбадривал». — «То есть как?» — не сдержал своего удивления кто-то из нас.
И правда, казалось, было чему удивляться: представитель городских властей подбадривает забастовщиков! Но тут же все разъяснилось: в ряде крупнейших промышленных городов Японии в тот год мэрами и их советниками оказались избраны члены оппозиционных левых партий. Мы узнали, что наш новый знакомый — в недавнем прошлом рабочий, участник борьбы трудящихся за свои права. Расставались мы с ним, совсем как старые друзья. И еще долго вспоминали этого человека, говорили о нем.
…Разные встречи, разные лица, разные голоса… Но за ними словно бы встает, словно бы вырисовывается облик нашего Времени.
С детства, с самого раннего детства я считал песни борьбы, песни революции самыми главными песнями. И мне бы очень хотелось, чтобы для тех, кто вступает в жизнь сегодня, эти песни всегда оставались исполненными высокого смысла.
омню, на одной из антивоенных конференций выступал представитель Японии. Волнение и тревога звучали в его голосе. Он обращался к залу так, как обращается человек, который ищет ответа на самые сокровенные, на самые мучительные для него вопросы. Он говорил:
«Мы — те, кто пережил войну, кто видел ее своими глазами, кто слышал вой снарядов и стоял у свежих могил, знаем, что это такое. Знаем, какую бездну страданий, горя и ужаса несет людям война. И потому нет для нас дела священнее, чем борьба за мир. Но вслед за нами идут новые поколения — наши дети и внуки. Они не видели бомбовых воронок и не знают горького запаха пепелищ. Для них война — это уже история. Поймут ли они нас? Продолжат ли наше дело, нашу борьбу? Вот что меня тревожит…»
Я слушал эту взволнованную речь, а сам мысленно был уже не здесь, не в этом зале. Я вспоминал свою поездку в Бокситогорск — город, лежащий неподалеку от Ленинграда. Я думал о бокситогорских ребятах. Вот с кем стоило бы встретиться этому пожилому японцу. Там, в Бокситогорске, я думаю, он нашел бы ответ на многие свои вопросы… Во всяком случае, в моей душе дни, проведенные в Бокситогорске, оставили глубокий и прочный след.
Автобус бежит по заснеженному шоссе. Едут в автобусе первоклассники. Первый раз в своей коротенькой еще жизни едут в Музей боевой славы, что стоит на пригорке возле деревни Астрача, в двадцати пяти километрах от Бокситогорска, едут к братской могиле, где лежат в земле двести двадцать два воина, отдавших жизнь в грозном сорок первом в боях за Тихвин. Жмутся ребятишки к окнам, смотрят на деревья, глубоко утонувшие в снегу, слушают рассказ учительницы — Варвары Алексеевны Горушской:
«В тысяча девятьсот сорок первом году в этих местах шли тяжелые бои. Здесь совершил свой подвиг Ильдар Маннанов. Вон там примерно стояла его пушка. Несколько атак фашистов отбили наши солдаты. Но и сами понесли потери. Были убиты товарищи Маннанова. Раненный, он остался один у орудия, вел бой с фашистскими танками. И когда наступила ночь, отважный боец не покинул позицию, а, превозмогая боль, подтаскивал снаряды к своей пушке — готовился к новому бою. Утром фашисты опять пошли в атаку и опять орудие Маннанова встретило их огнем. Когда подоспело подкрепление, наши бойцы нашли Маннанова, истекающего кровью… Уже в госпитале 17 декабря 1941 года Ильдар узнал, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Теперь Ильдар Маннанович Маннанов живет в городе Набережные Челны. Он приезжал в наш город, приходил сюда, на место боев…»
Замолкает Варвара Алексеевна, сквозь толстые стекла очков пытливо вглядывается в ребячьи лица.
«В Музее боевой славы вы, ребята, увидите фотографии, документы — часть из них собрана и передана музею вашими старшими товарищами, красными следопытами. Когда вы подрастете, многие из вас тоже, наверное, станут красными следопытами…»
Да, наверняка станут. И очень может быть, на имя этих мальчишек и девчонок со временем будут приходить такие же волнующие письма, какие получают юные следопыты бокситогорской средней школы № 1.
Здравствуй, дорогая Аллочка!
Ты даже не представляешь, какое большое дело вы делаете для всех, кто сейчас живет жизнью тех, кого уже нет. Спасибо вам большое! В моей душе вы разбудили тревожно-радостное чувство своим письмом, в котором написали о моем отце, Кутуршине Николае Христофоровиче, что он умер в госпитале и похоронен на братском кладбище в вашем городе Бокситогорске. А ведь я об этом даже не знала. Я рада, что есть вы, что делаете вы большое дело и что у меня появилась возможность поклониться могиле моего отца, который отдал жизнь ради моего счастья…
Дорогие ребята, дорогая Аллочка, большое спасибо вам, мы обязательно приедем к вам, я хочу поклониться своему отцу, ведь с его уходом на войну для меня слово «папа» потеряло смысл, а сейчас я как будто снова его нашла. Очень прошу, ответьте, пожалуйста, побыстрее, как можно доехать до вашего города…
КУЧЕНОВА ИННА НИКОЛАЕВНА, Коми АССР.
Здравствуй, дорогой незнакомый Сережа!
…Если бы я не была больная, я как птичка прилетела посмотреть на своего брата могилу. Но я не смогу приехать, а переписываться я еще могу…
ШВЕЦОВА АЛЕКСАНДРА ИВАНОВНА, город Новокузнецк.
Дорогие ребята, юные следопыты!
Мне было три года, когда в 1941 году мой отец Шамса Гитинов ушел защищать Родину. Об этом мне рассказывала мать. Кончилась война, но отец не вернулся домой. Мы не знали, что с ним, почему от него нет известий. И вот теперь комсомолка из вашей школы Нина Быстрова помогла нам узнать эту тайну…
Я работник МВД. В тот февральский день я дежурил в отделении милиции. Зашла к нам почтальон и подала мне письмо. Почерк и обратный адрес незнакомы. Я вскрыл его тут же. Во мне было какое-то трепетное волнение. Когда же прочитал письмо, то почувствовал, будто отец живой и находится со мной рядом…
Нина! За вашу доброту и внимательность к нам мы будем всегда перед вами в долгу. Я обязательно приеду в Бокситогорск, чтобы побывать на могиле отца…
АСЛАНГИРЕЙ ШАМСУЕВ, Дагестан.
Вот такие письма получали Алла Червякова и Люба Солодова, Сережа Марков и Витя Бойцов, Лена Кочиева и Наташа Осипова и многие другие красные следопыты бокситогорской школы. Я ловлю себя на том, что мне хочется цитировать и цитировать эти письма. Сколько подлинного человеческого чувства в каждом из них! Какие судьбы встают за ними! Можно ли без глубокого — до слез — волнения читать такие строки:
Милые, дорогие дети!
Пишет вам старшая дочь Николаюка Николая Филипповича. Мне переслали из Москвы ваше письмо. Мы знали, что наш отец лежал в Бокситогорске в госпитале, откуда получили его последнее письмо, что дела его идут на поправку, скоро его отправят долечиваться в глубокий тыл. А потом писем больше не было, и мы всегда думали, что он погиб в дороге при бомбежке, а вот оказывается, у него ничто не шло «на поправку». (Да, видно, не хотел солдат огорчать близких, оттого и писал так, а может, и сам надеялся, верил!)…Я была в семье самая старшая, и только я помню отца, мне было десять лет, брату — пять, а сестренка только через месяц после ухода отца на фронт родилась. Мы никак не хотели верить, что отца уже нет, и ждали его всю войну. А когда получили его последнее письмо, стали прятать булочки, которые давали мне в школе на завтрак, мы хотели их сохранить для отца. И ждали его еще долго после войны. А наша мать ждала его до самой своей смерти. Она умерла в 1971 году. Ваше письмо я переслала своему брату, а потом мы приедем вместе, навестим могилку отца. Спасибо вам, родные, за заботу.
ЛОГИНОВА ТАМАРА НИКОЛАЕВНА, город Луга.
Разве это письмо само по себе не дает глубокий нравственный урок — урок любви и верности! Да, благородное дело делают красные следопыты, разыскивая родственников погибших солдат. Но есть в этой работе, на мой взгляд, и другая, не менее важная сторона: исподволь, незаметно эта работа, эти письма, эти ниточки, протянувшиеся к прежде незнакомым людям, их боль и радость — все это воспитывает самих ребят, формирует их характеры, учит доброте, отзывчивости, человечности.
Едва ли не каждое письмо заканчивается одними и теми же взволнованно-сбивчивыми словами: «Напишите, как проехать в ваш город…», «Мы приедем…», «Мы обязательно приедем…». И приезжают. Приезжают в город, который недавно если и знали, то лишь понаслышке, и который теперь стал родным, потому что здесь лежит в братской могиле близкий человек. Как-то примет их этот город, как встретит?..
И как отрадно увидеть, что тебя ждут. Так было, когда приехали в Бокситогорск вдова и дочери солдата Великой Отечественной Ивана Ивановича Герасимова, лежащего здесь в братской могиле. Уже на вокзальном перроне их встретила Люба Солодова вместе со своим отцом Владимиром Дмитриевичем. Словно давних знакомых, словно своих близких, родители Любы пригласили родных погибшего солдата к себе домой. Так было и когда из Саранска и Жигулевска приехали мать и сестра Федора Васильевича Тришкина. Еще в сорок первом мать Федора Васильевича получила похоронную и письмо, где было сказано, что ее сын умер от ран и похоронен «в сосновом бору» под Ленинградом. Но было неясно, что за сосновый бор имелся в виду: то ли просто сосновый лес, то ли название поселка. Так что где именно похоронен солдат — это так и осталось неизвестным, пока не отыскало мать Федора Васильевича письмо Любы Солодовой. И снова, как родных, принимали семью Тришкиных в доме у Любы. Да и как родителям Любы было не понять этих людей — ведь и семью Солодовых не обошла война: дедушка Любы, Дмитрий Афанасьевич Базгарев, и ее дядя, Петр Дмитриевич, не вернулись с войны.
Родители… Это ведь тоже совсем немаловажно — как относятся родители к делам и заботам своих детей: принимают ли в них участие всерьез, по-настоящему, или отмахиваются от них, от этих дел, как от чего-то незначительного, не заслуживающего внимания…