Тесная нарративная связь исторического интерьера диегезиса с футболом в качестве темы – у Багдая главной – прослеживается также в немецкоязычной литературе для детей и юношества. Столкновение политических убеждений накануне прихода к власти Гитлера и германских фашистов, лежащее в основе исторического сюжета романа для юношества и семейного чтения Лизы Тецнер (1894–1963) «Дети из дома № 67» (1933–1949, Die Kinder aus Nr. 67), получает выражение также и в эпизоде, связанном с футболом. Окрашенная политически размолвка лучших друзей Эрвина и Пауля (имена которых послужили заглавием первого из девяти томов) происходит как раз из-за спортивного снаряда, которым они оба так страстно желают обладать, – футбольного мяча. Разнообразными общими усилиями вроде сбора металлолома или конского навоза (в качестве удобрения) друзьям удается наконец заработать на блестящую замену своему временному, связанному из ветоши мячику. Благодаря кожаному мячу игра в футбол мальчишек из дома № 67 приобрела совсем другой вес. Однако отца Пауля уволили, его семья не может больше оплачивать арендную плату и вынуждена на время переехать. Когда же, благодаря помощи всех других жильцов, она снова въезжает в дом № 67, отец Пауля начинает симпатизировать нацистам, а Пауль – заигрывать с гитлерюгендом. Эрвин, отец которого как социал-демократ не раз бывал арестован и жестоко избит, принужден теперь наблюдать, как его некогда ближайший друг отдаляется от него и даже их мяч, добытый ценой нелегкого труда, готов отдать коричневым. В ключевой сцене Пауль пытается убедить Эрвина принять участие в военно-спортивной игре гитлерюгенда. Эрвин, однако, отказывается и в конце концов остается один со своим мячом, который не требуется в околовоенных маневрах. Вполне отчетливо исторически обусловленная сцена увлекательного романа для юношества Лизы Тецнер перекликается с тем, что подмечается у Гюнтера Гебауэра в главе «Ритуалы, общность, эмоции» следующим образом:
Футбол, впрочем, не обосновывает действительную власть победителя над проигравшим. Его также нельзя интерпретировать в соответствии с моделью войны. Поражение в игре не имеет тяжелейших материальных, физических и политических последствий, как при поражении в войне. Сравнение проваливается уже потому, что в футболе между обеими сторонами существует и третья инстанция – мяч, решающее для победы средство.
Символично, что в романе Тецнер именно «третья инстанция» лишается функции, так как игра в футбол ребят из дома № 67 оказывается полностью вытесненной полувоенными упражнениями гитлерюгенда и прочими идеологическими занятиями в духе «народного единства». Эрвин со своим новым мячом остается в итоге один, без товарищей по команде, и вместе со своей семьей вынужден покинуть Германию. В Берлин он сможет вернуться лишь после окончания Второй мировой – в составе войск Британской армии (том 8).
Возвращаясь к аргументации Гебауэра, можно было бы добавить, что в футболе имеется инстанция зрителей, которые по своей (понятной) роли, своим особым способом также пытаются, хотя бы и неявно, влиять на это «решающее средство». Следует принять при этом во внимание и то, что между игрой и религией, равно как между игрой и праздником, обнаруживается много общего. Эмоции, возникающие во время футбольных мероприятий, устанавливаются и описываются при помощи ключевых слов «упоение, опьянение». Элементы эйфории, опьянения в игре и, соответственно, игрой, характеризуют также построение сюжета, касающегося футбола, в его литературных воплощениях. В этом аспекте можно разобраться, обратившись хотя бы к некоторым процитированным в этом сборнике литературным текстам – например, стихотворению Яцека Подсядло «Соединенные» (1987, Zjednoczeni), в котором упоминается «воскресное чувство» от похода на стадион, или к стихотворению Николая Заболоцкого «Футбол» (1926), где в стихотворной форме передается ход напряженной до полного упоения игры и возбуждение нападающего, и еще к новелле Михая Матейу «Поражение» (2006, Înfrângerea), повествующей об эмоционально обусловленном приступе безудержного насилия – свирепом убийстве одним болельщиком другого.
Связь между победой в воскресном футбольном матче и эйфорией, которая оборачивается реальным опьянением, находит отражение, в частности, и в начальной сцене романа Алана Силлитоу (1928–2010) «В субботу вечером, в воскресенье утром» (1958, Saturday Night and Sunday Morning). Артур Ситон, герой романа, местами изображенный прожженным плутом, впервые проявляется на сцене:
Шумная компания любителей погорланить песни, расположившаяся за несколькими столиками, наблюдала за тем, как Артур неровными шагами приближается к лестничной площадке, и хотя все наверняка знали, что он пьян в стельку, и понимали, какая ему грозит опасность, никто не попытался его остановить и вернуть на место. Залив в себя одиннадцать пинт пива и семь стаканчиков джина, играющих теперь в прятки у него в желудке, он пересчитал все ступени лестницы, сверху донизу.
Нынче вечером у членов клуба «Белая лошадь» бенефис, и в честь него был вскрыт ящик для пожертвований и устроена попойка во всех помещениях и четырех стенах паба. Половицы скрипели, оконные рамы хлопали, листья комнатных растений увядали в парах пива и клубах сигаретного дыма. Команда графства Ноттс обыграла гостей, и друзья клуба «Белая лошадь» собрались наверху отпраздновать победу. Артур не был членом клуба, но Бренда была, так что ему – до времени – полагалась доля выпивки ее отсутствующего мужа, а когда клубные средства иссякли и предусмотрительный хозяин паба расстелил салфетки перед теми, кто был не в состоянии платить, он выложил на стол восемь полукроновых монет в знак того, что отныне раскошеливается сам.
Ибо нынче был субботний вечер, лучшее и самое веселое время недели, одна из пятидесяти двух остановок в медленном вращении Большого колеса года, неистовая прелюдия к обессиленному воскресенью. В субботу вечером выплескиваются наружу переполняющие тебя чувства, и отложения, накопившиеся в организме за неделю изнурительной фабричной работы, исторгаются свободным и неудержимым потоком.
В описании этой экспозиции в качестве повода для разгула гостей паба упоминается победа местной команды, «Ноттс каунти». Победа эта является каузальным центром сцены, без которой потребовались бы пространные пояснения. Речь здесь идет, конечно, не о возведении в ранг «алкогероя» главного персонажа, Артура, в той же главе побеждающего на дуэли со стаканами одного лишь противника – по прозвищу Крикун. Более решающее значение имеет здесь локально-пространственная констелляция, в которую помещена сцена: паб. Футбол изначально тесно связан с этим прямо-таки иконическим для британцев местом, к которому Силлитоу не раз обстоятельно обращается в романе, укорененном в рабочей среде, причем связан с той же почти «фидуциарной» значительностью, что и другие приметы этого британского «места памяти». Успех местной команды не только инициирует здесь «поток победы» (в переносном и в прямом смыслах), но и является, наряду с изображением общественного места – паба, центральной передвижной декорацией в обстановке, в которую помещен Артур Ситон. Футбол служит здесь не просто основой повествования: на заднем плане он неизбежно работает как сюжет, в немалой степени предопределяющий диспозицию сцены. При этом футбол в некотором роде иконически-энциклопедичен (в отношении паба): это ключевое слово должно быть упомянуто явно и не один раз, чтобы можно было придать сцене и всей описываемой среде ее специфический колорит, представителем которого является фабричный Артур Ситон. Подобное, едва не чрезмерное наслаждение футбольной победой, изображенное в сцене в пабе, предстает как трансформация effervescence на стадионе в процессе игры в ту или иную ее форму в общественном пространстве паба, что со всей ее чрезмерностью и удальством выступает как продолжение, распространение пережитого на стадионе.
Экстаза, заложенного в свободе футбола в рамках правил игры, касается изображение футбольного матча в середине опубликованного в 2014 году романа Лутца Зайлера (род. 1963) «Крузо» [Kruso], со впечатляющей лирической насыщенностью повествующего об истории крепкой дружбы Эдгара Бендлера (Эда) и Александра Крузовича (Крузо или Лёши) в декорациях лета и осени 1989 года. Место действия – почти исключительно остров Хиддензе на Балтике. Футбольный матч в романе состоится в так называемый День острова, особый летний день, в который отдыхают все «сезы» – сезонные рабочие, занятые в островной гастрономии, и организатором которого является главным образом Крузо. В рамках этого дня, отмечаемого как большой праздник, кроме футбольного турнира среди команд-семерок, набранных из числа рабочих, проходит и рок-концерт на северном побережье Хиддензе. Из-за сезонной уникальности этого праздника (в романе) футбол извлечен здесь из и без того исключительной обыденности вымышленной действительности. К «мораторию на повседневность» (Одо Маркварт), который поддерживает День острова, футбол добавляет выделение из области повседневного «в преходящую сферу деятельности с ее собственным устремлением». Футбольный матч и связанная с ним вечеринка на пляже являются кульминацией выдуманной в романе Крузо утопии свободы и одновременно – тем перипетийным моментом, когда Эд впервые чувствует, что «вполне» принадлежит группе «сезов», и когда на сцене появляются «люди в форме» и с берега становится виден, точно «плавучая стена, оборонный вал из стали» – «длинная вереница серых патрульных и торпедных катеров». Апогей праздника достигается в игре и в победе в турнире «сезов», которые на один миг поднимаются над окружающей их обыденностью:
Они поистине вызывали восхищение, эти загорелые герои сезона, их вольная, вроде бы ничем не скованная жизнь. Тем удивительнее казалась их сплоченность – словом, турнир превратился в торжество сезов, праздник признания их касты. В них можно было увидеть не чудаков из осадка социализма, а потомков храбрых орд конунга Хедина с Хединсея, Крузо наверняка так и планировал.
К этому моменту «признания» ведет скрупулезно распланированный День острова, в центре которого задуман футбольный турнир. В этом соединяются снова особый статус сезонных рабочих и их не менее исключительная солидарность (что выражается, например, в жестах приветствия и извинения, продемонстрированных на площадке – «щека к щеке»). Это обнаруживается и в том спортивном состязании, которое Эд видит в потоке воспоминаний о футбольных героях его детства. То, что сам этот турнир и его продолжение на берегу очевидно вызывают подозрения представителей власти (пограничников и военных), с одной стороны, демонстрирует их явное недоверие: от экстаза торжества недолго и до массовой попытки бегства морем; с другой же – начинает поворот в действии романа. Из перспективы Эда это выглядит так:
Что-то случилось, но во время игры было невозможно всерьез обратить на это внимание.
– Лёш, Лёш!
Эд подбежал, пришел на помощь.
Я прихожу на помощь, думал Эд.
Друг поднял голову, и Эд прочел ярость в его глазах.
Формулировка «приходить на помощь» всплывает один раз в речи рассказчика и еще один – в речи Эда. Это не только отражает тесную дружбу Эда и Крузо, но и связывает этот классический оборот из речи футболистов с их параллелью в мировой литературе – Пятницей и Робинзоном Крузо из романа Даниэля Дефо. Ибо Эд (подобно Пятнице) «предложил» себя Крузо в качестве друга. Однако Крузо исчезает, и даже вечером Эд не может его найти. Он всплывает в романе снова только спустя уже очень много времени, и причины его исчезновения не вполне получают объяснение. Тем, что в романе футбольный турнир «сезов» не только изображается как point culminant их особенной островной сплоченности, но и ставит эту сплоченность под очевидное подозрение властей, можно рассматривать в качестве еще одной (скорее историко-спортивной) ссылки на статус футбола, в ГДР подлежавшего назойливому контролю со стороны государства. Так, значение турнира объяснялось бы в этом случае не только подрывным потенциалом островного общества на Хиддензе, выдуманного Крузо, но и тем, что связанные с футболом области в ГДР могли служить также своеобразными нишами, что сцена футбольных болельщиков находилась под тщательным надзором со стороны государства. Впрочем, в фикциональном пространстве романа «Крузо» след исторического, ретроспективного пересказа действительности не имеет решающего значения. Явно большее значение получает здесь функция футбола служить средством объединения (как то наблюдалось в романах для юношества) и располагать таким потенциалом идентификации, который позволяет возникнуть некоей общности или укрепляет связи в рамках некоей общности, так сказать, в ходе игры. Главное значение футбольных сцен в «Крузо» проясняется еще и при помощи некоей связи, возможно, иллюстрирующей происхождение текста. Ибо в сборнике рассказов Зайлера «Римский сезон» (2016, Die römische Saison), опубликованном уже после романа, весьма подробно говорится о футбольных занятиях сына (рассказчика) Виктора, который во время пребывания его отца на вилле Массимо играл за один римский футбольный клуб – «Футбол-клуб». Футбол из окружения переносится, наряду с литературным трудом на вилле Массимо, на передний план, способствует этому труду и ведет его к благополучному завершению. Заканчивается «Римский сезон» отчетом об игре:
По-прежнему холодно этим ноябрьским утром, однако настрой трибун исключительно хорош. Выход игроков и аплодисменты. Обе команды выстраиваются в длинный ряд и машут трибуне, потом в другую сторону, где никого нет – снова аплодисменты. Через двадцать минут 1:0 в пользу «Футбол-клуба», штрафной, во время которого вратарь «Гвардии ди финанца» выглядит не так хорошо, как его трико. «Дай-дай-дай! Вай-вай-вай!» – несется с ярусов. Виктора атакуют, он летит через штрафную площадку. Теперь на ярусах словно с цепи сорвались: «Забудь, забудь! Сейчас, сейчас! Ну, ну! Наши, наши! Давай, давай! Мамма миа!» На счастье, никто не ревет – «Ублюдок!» На Олимпийском стадионе это любимое у римлян словечко слышалось почти беспрерывно. В итоге – 4:0 и «Bravi ragazzi».
В раздевалке каждый получает от Фабрицио (тренера. – Шт. К.) свою порцию пирожного – иного, чем объявлено. Под конец побеждает справедливость.
Это же только игра.
Дополнением к основополагающей общепонятности футбола и его правил в беллетристике часто служит масштаб, превышение среднего, перст божий в отношении некоторых игроков какой-то команды, лиги или какого-то (международного) турнира, да и в истории футбола вообще. Их статус отвечает уровню их собственных – не принимая на этот раз во внимание каких-то особых спортивных успехов – достижений, часто уровню cultural icon, под знаменем которого особенно любят собираться фанаты «их» команд и которые окружены почитанием, культом и – реже – представлены в литературе. Иконический статус футбола или футболиста отличает при этом способ (отсылки), при помощи которого некая общность (болельщики команды, эксперты на телевидении или в спортивной прессе, зрители какого-то турнира) обращается к игроку, уже ставшему героем этой отсылки. Это может простираться, как на примере Диего Армандо Марадонны (род. 1960) показал тот же Гебауэр, вплоть до сакрализации и таких форм почитания, которых в иное время удостаиваются только герои, святые и властители. При этом в качестве главной предпосылки должны быть налицо хотя бы какие-то особые достижения в области футбола, которые вовсе не неизбежным образом должны сопровождаться также исключительным и часто демонстрируемым спортивным мастерством (но весьма часто им сопровождаются). Забитых в играх голов при этом обычно недостаточно для того, чтобы некий игрок на деле удостоился иконического статуса, а его харизме футболиста отвечали маневры по идентификации некоей группы, которая и тогда еще почитает своего прозелита, когда он как футболист, добившийся иконического статуса, сам уже не только больше не играет активно, но, возможно, даже и тогда, когда его уже не будет среди нас. Проявления посмертной славы футболиста находят свой иконический эквивалент, разумеется, в съемках: в каких-то особых, нередко выигрышных сценах, по большей части – забитых голов, которые на онлайн-платформе «ютуб», в частности, можно обнаружить целыми массивами. В изобразительной памяти, однако, эта слава нередко приобретает дополнительную составляющую, которая отражается в сооружении и оформлении надгробий исключительных игроков, откуда и после их смерти распространяется слава о динамике (Флориан Альберт), мастерстве движения (Нандор Хидегкути) и национальном значении (Ференц Пушкаш, Дьюла Грошич) героев.