– Налить?
Маркел молчал. Тогда Филька поднялся, взял, где надо, два шкалика, отломил хлеба, вышелушил пару луковиц, снова сел к столу и налил по шкаликам. Они молча чокнулись и выпили. Филька широко утёрся и сказал:
– Страшно на тебя смотреть, Маркел. Ты будто уже покойник.
И опять налил. Маркел не перечил. Они ещё раз выпили. В голове немного зашумело. Маркел усмехнулся и спросил:
– А ты про Сибирь откуда знаешь?
– Так это я знаю давно, – важным голосом ответил Филька. – Это когда ещё от них посольство приезжало.
– Посольство?
– Ага. Три года тому. Тебя тут ещё не было, а они уже приехали: Черкас Александров со товарищи, как говорится.
– Какой ещё Черкас?
– Обыкновенный. Ермаковский есаул. Он грамоте умел, вот Ермак его и снарядил. Дал ещё двадцать казаков в придачу, дал ясаку побольше… Ясак был славный – соболя, двадцать пять сороков. И восемь шертных грамот – это значит, что восемь тамошних князьков государю поклонились. А девятый поклон был от всего Сибирского царства – вот такой сеунч расписанный, про все победы, а внизу всё Ермаково войско руки приложило, а кто не умел подписаться, тот ставил крестик. И этих крестиков было ого! Как лес! Да только царь этот сеунч даже смотреть не стал. Сказал, ему это не в честь – с ворами якшаться.
– И что? – спросил Маркел.
Филька молчал. Маркел взялся за баклажку. Баклажка была уже пустая. Маркел вздохнул, сходил за загородку, принёс добрую бутыль, принёс ещё хлеба и голяшку мяса. И налил. Филька выпил и продолжил:
– Вот! Не стал царь-государь с ворами якшаться. Призвал Бельского и говорит: «Якшайся ты». Бельский пошёл якшаться, спрашивает: «Чего взамен хотите, казачки?» Они отвечают: «Зелейного заряда, и поболее, и пушку, и также пищалей, и сабель, пансырей, ножей, бердышей, и просто железа хоть бы сколько». Бельский говорит: «Э, нет! Этого вам царь не даст, этого он даст своим стрельцам, и пошлёт их вам на подмогу. А вам вот: каждому по новой шапке, по отрезу доброго сукна и по паре сапог кызылбашских. Берите!»
– Взяли? – спросил Маркел.
– Взяли бы, да им не дали, – сказал Филька. – Царь не велел. Велел дать только Ермаку.
– Что Ермаку? Что ему дали?
– Я этого не ведаю, – честно признался Филька. – Я только ведаю, что казаки сильно обиделись, в тот же день собрались и ушли в Сибирь обратно. А вскоре царь послал в Сибирь стрельцов. А казаки тех стрельцов перебили. Тогда царь послал ещё, теперь уже с воеводой Мансуровым. Но пока эти пришли, Ермака уже убили Кучумовы люди – и на Мансуровских стрельцов накинулись! Ну, Мансуровские и побежали от них. И казаки, которые от Ермака остались, с теми стрельцами тоже побежали. И сейчас они все, или по отдельности, сидят одни в Вологде, другие в Устюге, и снова в Сибирь собираются. Да туда не очень соберёшься! Там же не только мороз, а там ещё и ночь всё время. Темнотища! Вот какое это место проклятущее – Сибирь. Там и замёрзнешь, и ослепнешь на хрен.
И Филька опять потянулся к бутыли. Маркел дал ему налить. Филька налил…
Но тут как раз вошла Параска. Филька сразу встал, взялся за шапку.
– Иди-иди, – строго сказала Параска. – И так вон надышал как густо!
Филька, обойдя Параску, вышел. Параска убрала бутыль, смахнула крошки со стола и повернулась к Маркелу.
Но тут опять явилась Нюська. Параска, ничего не говоря, взяла её под локоть и увела к себе. Маркел после ещё долго слышал, как они за стенкой переговариваются. А сам он пока сидел и, скуки ради, строгал чурочку. Вспоминал, как жил в Рославле, как после вырвался в Москву и здесь остался, хоть говорили: лучше уезжай, зарежут тебя здесь на такой службе. А вот и не зарезали! Два года как сыр в масле катался… Но вот теперь, правда, в Сибирь отправили. За что?! Маркел отбросил чурочку, нахмурился.
И тут вернулась Параска. Теперь она была одета во всё новое, дух от неё стоял очень пахучий, щёки были нарумянены, брови наведены. В руках у неё был графинчик с наливкой. Они сели выпивать и разговаривать. Разговор был о пустом, неважном. После они стали миловаться. Параска просто аж горела вся.
А после заснула. Маркел лежал, ворочался. В хоромах было тихо-тихо. Маркел смотрел по сторонам, везде было темно, только лампадка под Николой чуть светилась. Маркел широко перекрестился, прочёл Отче наш. После вдруг снова вспомнился Гурий Корнеевич. Маркел махнул рукой, Гурий Корнеевич унялся. Маркел стал думать про Сибирь, про тамошние холода и темноту, про то, что уезжает он туда надолго, на год, а то и на два, или на все три, но и это уже будет славно, если даже пусть через три года он сюда вернётся… И вдруг узнает, что Гурий Корнеевич уже давно здесь. А что! А вот наши заплатят за него как посулили, и воевода венденский, Ивахим фон Крюк, его и отпустит. Или уже поздно отпускать, ибо давно уже преставился Гурий Корнеевич, Царство ему Небесное, Маркел перекрестился… И тут же подумал, что это нехорошо такое загадывать, не по-христиански, а надо бы…
Ну и так далее. Долго ещё Маркел лежал, раздумывал, и сон никак его не брал. Тогда он перестал раздумывать, а начал вспоминать и повторять, чтобы лучше запомнить, приметы пропавших вещиц: сабля булатная, пансырь немецкий, шуба кармазиновая, чешуйчатая, на черевах песцовых, а пансырь бит в пять колец, а сабля золотом наведена, а пансырь рукава по локоть, а…
И так, пока всё не запомнил, не заснул. Зато после заснул как убитый.
ГЛАВА 3
Утром они первым делом сразу пошли на Красную площадь, в ряды, и там купили Маркелу шубу длинную, до пят, валяные сапоги, рубаху вязаную, урманскую, тёплую, две пары рукавиц, и ещё…
Да! И Нюське сладких гостинцев, чтобы не скучала, как сказал Маркел, – и засмеялся. А на душе было тоскливо. Обратно шли, Маркел смотрел на колокольни, думал: а вот прямо сейчас зайти и повенчаться! А что? А сказать, что Параска вдова, дать три рубля – и обвенчают ведь. А если Гурий Корнеевич жив? И вдруг вернётся? Какой грех на себя возьмём! И промолчал.
Вернулись, только стали примерять – пришёл Мартын Оглобля, дворский, и сказал, что князь зовёт. Маркел взял шапку, пошёл к князю. Князь сидел тут же, у себя дома в хоромах, на втором этаже, в Ответной палате. Маркел вошёл, поклонился. Князь Семён сказал:
– Тебе завтра с утра ехать. – И тут же спросил: – Куда ехать и зачем?
– В Сибирь, на реку Иртыш, в град Кашлык, – без запинки ответил Маркел. И так же без запинки прибавил: – За саблей, пансырем и шубой царскими.
– Какие они из себя?
Маркел глубоко вдохнул и начал как по писаному:
– Сабля турская, булатная, на обе стороны… – и дальше, слово в слово.
И так же, без передышки, сказал про шубу и про пансырь, нигде ни разу не ошибся. Князь одобрительно кивнул, сказал:
– Всё верно. Можешь ехать. Твоя подорожная уже готова. Завтра возьмёшь её в Ямской избе. Там всё прописано, куда ехать, и как, и сколько. До Чердыни! А там дальше уже сам ищи. По-татарски ты же понимаешь?
– Понимаю.
– Вот и славно, – сказал князь. И тут же странным голосом прибавил: – Ну да, может, тебе этого и не понадобится, а только доедешь до Вологды, а там развернёшься – и обратно.
Маркел с удивлением глянул на князя. Князь усмехнулся и сказал:
– А что? В Вологде сейчас сидит Мансуров. – И вдруг очень сердитым голосом спросил: – Кто такой Мансуров, знаешь?
– Знаю, – ответил Маркел, – воевода.
– Га! – ещё сердитей сказал князь. – Ванька Мансуров воевода! Сотник он по выбору, вот кто! В полусотенных ходил, и вдруг его подняли в сотники. И сразу дали сотню – и в Сибирь! Никто не хотел туда идти, вот и послали сотника, а все воеводы отказались. После Болховского никто туда идти не пожелал. – И вдруг опять спросил: – Болховской кто такой?
Маркел молчал.
– Да, – сказал князь Семён уже без всякой злости. – Далеко ты не уедешь, если ничего не знаешь. Начнём с самого начала. Так вот, был такой на Волге атаман Ермак, всех грабил. А после ему стало там тесно, он перешёл на реку Каму, а там через горы Камень взял да и ушёл в Сибирь со всеми своими людьми, с целым войском таких же разбойников, как сам. И они там враз пропали. Мы тут вздохнули: слава Тебе, Господи, унял злодея. Как вдруг, года не прошло, от Ермака из Сибири посольство с дарами. И говорят: царь-государь, кланяется тебе славный атаман Ермак Тимофеевич и, надо будет, он тебе ещё поклонится, а ты, государь, дай ему пушек, сабель, пищалей, свинца, пороху поболее, и он будет дальше воевать. И что, царь-государь, сам себе, что ли, враг – разбойников вооружать? Ничего он им не дал! А только сказал: дам вам стрельцов, стрельцы вам пособят. И послал воеводу Болховского с войском. Болховской в Сибирь ушёл… И пропал. А тут и государь Иван Васильевич у нас преставился, всем сразу стало не до Сибири, никто туда идти не хочет, молодой царь Фёдор Иванович воеводам не указ… Нашли только одного Мансурова. Этот согласился. Ему что? Ему терять нечего, зато если отличится, ему сразу честь. И он пошёл. И он тоже пропал! Тоже, мы думали, совсем. Но этой зимой вдруг, слышим, возвращается побитый. Из Сибири выбежал, а до Москвы не добежал, сел в Вологде, дальше идти робеет. И вот ты теперь туда, в ту Вологду, езжай и разузнай у него самого, что там у них было да как: и как Ермака убили, и как Сибирь профукали, где Болховской, где его стрельцы, кто столько православных душ сгубил за здорово живёшь… Ну и, конечно, и про то, где те царские шуба, сабля да панцирь припрятаны. Хотя, думаю, вот как раз про это ты ничего не узнаешь.
– Почему? – спросил Маркел.
– Да потому что, – как бы нехотя ответил князь Семён, – думаю, что никаких подарков не было, а это они уже сейчас списали на него.
– Кто списал? – спросил Маркел.
– Ну, мало ли, – задумчиво ответил князь Семён. – Да и не наше это дело! – продолжил он своим привычным бодрым голосом. – Наше дело – сыскать правду! Вот ты и езжай к Мансурову, приведи его к кресту и со всей строгостью дознайся, были ли на самом деле Ермаку от нас подарки, и если их не было, то моей властью позволяю тебе сразу ехать обратно. Ну а если они всё же были, тогда не обессудь! Тогда езжай, как было оговорено, в Сибирь, и там ищи. А если и в Сибири не найдёшь, тогда езжай в Китай, в Опоньское царство и, если надо, то и дальше, но царские вещицы любят счёт, их надо вернуть, понятно?!
Маркел кивнул, что понятно, и вздохнул. Князь Семён спросил:
– Что-то ещё хочешь сказать?
Маркел помялся и ответил:
– Хочу узнать про Гурия Корнеевича Мухина, сотенного начального голову Государева стремянного полка. Жив он или нет?
Князь Семён усмехнулся, спросил:
– А ты как думаешь?
Маркел покраснел и ответил:
– Я хочу знать, как оно есть на самом деле.
– Э! – нарастяжку сказал князь Семён. – Я могу послать к ливонцам, в крепость Венден, человека, он узнает. Мне это недорого станет.
– А пока что ничего не ведомо?
– Пока что ничего.
Маркел открыл было рот… но так и закрыл, промолчавши. Князь Семён ещё сильнее усмехнулся и сказал:
– Ладно, тогда пока что вот как сделаем. Ты езжай туда, ищи, а мы тут посидим, подождём. И никого к ливонцам посылать не будем. Но и оттуда никого не примем, если что.
Маркел поклонился. Князь Семён махнул рукой. Маркел поклонился ещё ниже и, не разгибаясь, вышел.
ГЛАВА 4
Когда Маркел пришёл домой, Нюська сидела на полу и играла с деревянной куклой. Маркел спросил, где мамка. Ушла к ведьме, ответила Нюська. Зачем, строго спросил Маркел, потому что не любил такого. Я не знаю, ответила Нюська.
Маркел сел за стол. Нюська подала ему поесть, а сама села напротив. Маркел ел и спрашивал о всяких мелочах, Нюська охотно отвечала. Потом вдруг замолчала, облизала губы и сказала:
– Ты же в Сибирь идёшь?
– В Сибирь, – кивнул Маркел. – А что?
– Привези мне оттуда манит-камень.
– Это что такое?
– А это такая диковина. Чёрненький камешек, маленький. На кого его наставишь, того он к тебе и манит.
– Э! – засмеялся Маркел. – Зачем тебе это? Я и так вон как близко сижу, можно рукой достать.
– А я не про тебя, – сказала Нюська и насупилась.
Маркел подумал и сообразил: вот про кого это она – про Гурия Корнеевича! И тут Маркел тоже насупился, больше уже ни о чём не заговаривал, а сидел сычом, ел молча, глазами посверкивал. Нюська, такое увидав, испугалась, стала шуметь, пошучивать, но Маркел как будто ничего не слышал. А как поел, пошёл и лёг на лавку, заложил руки за голову.
Пришла Параска, остановилась в двери, осмотрелась. Потом, повернувшись к Нюське, спросила:
– Ты чего ему сказала, дура?!
– Ничего, – тихо ответила Нюська.
Параска посмотрела на Маркела. Маркел сел на лавке и сказал:
– А что, ей уже и слова не сказать?!
– Ну, – растерялась Параска, – сказать. А пока иди, Нюся, иди. Надо будет, позову.
Нюська надулась и нехотя вышла. Параска села рядом с Маркелом и начала расстёгивать на нём ворот рубахи.
– Ты чего это? – спросил Маркел.
– Так надо.
Параска потянула за шнурок и вытащила из-под рубахи Маркелову ладанку. Маркел перепугался, побелел. Параска сказала:
– Не робей.
И развязала ладанку. Маркел не шевелился.
– Видишь? – спросила Параска, разжимая свой пухлый бабий кулачок.
На ладони лежал маленький засохший корень.
– Вот это пожуёшь, и сразу как рукой снимает, – сказала Параска.
– Что снимает? – спросил Маркел.
– Всё снимает, особенно сглаз, – строгим голосом ответила Параска, засовывая корешок в ладанку. – Знаешь, какие в Сибири бабы злые? Татарки эти сибирские, ого! Им такого, как тебя, околдовать – раз плюнуть. Вскочит на стол и как пойдёт плясать! А брюхо голое! И эти вот так торчат! А вам, мужикам, много надо? А так корешок пожевал – и отпустило.
– А если не жевать? – спросил Маркел.
– А ты побожись, что пожуёшь! Побожись, побожись! Я вот уже божилась.
– У ведьмы!
– Что у ведьмы? Она с крестиком!
– С хвостом она!
– Тьфу на тебя! Божись!
Маркел побожился, что будет жевать, если татарки нападут. Тогда Параска ещё прибавила, что этот целебный корешок не только от сглаза помогает, но и от отравы – тоже надо пожевать, а после хоть змеёй закусывай, не страшно. И опять поставила на стол графинчик, разложила закусок…
Ну и так далее.
А после наступила ночь, они заснули.
Посреди ночи Маркел вдруг проснулся. Было жарко, дышать нечем. Маркел поднялся, подошёл к столу, напился квасу, полегчало. Маркел вернулся к лавке, сел с краю и задумался. Хотя чего тут было думать? И так уже всё было ясно: недоброе это сибирское дело, скользкое, лживое! Доброе, это когда всё ясно – убьют кого-нибудь или ограбят, приходи и поднимай на дыбу, спрашивай, а тут только и смотри, чтобы самого на дыбу не подняли, или что там в Сибири вместо дыбы у татар, да и не всё равно ли, что, а гадко так, как и тогда, когда царь-государь преставился ровно два года тому назад, вот Котька-пёс накликал, тьфу, всё из-за Котьки, сглазил! Маркел плюнул со зла, лёг, обнял Параску покрепче, зажмурил глаза и заснул.
ГЛАВА 5
Назавтра утром они проснулись чуть свет. Маркел сразу начал собираться в дорогу, а Параска крадучись ушла к себе. Маркел продолжал собираться. Вернулась Параска, теперь уже с Нюськой, и они обе стали накрывать на стол. Стол был богатый, даже с пирогами с мёдом. Но веселья не было – они молча сели, все трое, и молча позавтракали. После Маркел встал и оделся в сибирское, тёплое, только шапку пока что не стал надевать. Параска сняла со стены образ Николы, начала читать молитвы, Нюська за ней подхватывала. Когда они замолчали, Маркел приложился к иконе и отступил на шаг. Параска его иконою перекрестила. Маркел надел шапку, повернулся к двери и окликнул. Тут же вошёл Филька, взял у Параски узел с вещами. Тогда Параска взяла узелок поменьше, узелок был припасён заранее. Маркел, глядя на него, нахмурился, но промолчал.
Они вышли на крыльцо и стали сходить с него все вместе. Маркелу это не понравилось, он обернулся и расставил руки перед Нюськой и Параской. Они нехотя остановились. Маркел обнял Нюську, потрепал. А Параску он на людях лапать не решился, и только поклонился ей в пояс. Параска немо заплакала, протянула Фильке узелок и стала утираться платочком. Нюська тоже стала нюниться. Чтобы их дальше не терзать, Маркел и Филька, развернувшись, пошли скорым шагом.
Да и идти там было недалеко – через Ивановскую площадь. Пришли к приказным палатам и мимо Разбойного приказа подошли к Ямскому же приказу, или, как привычно было называть, к Ямской избе. Там их уже ждали давешние Котька Вислый и Степан (правильнее, Стёпка), оба разбойные подьячие, а с ними Захар Домрачеев, стряпчий Ямской избы. За ним стояла пароконка, запряжённая гусём. Кони, сразу видно, были свежие, ухоженные, ладные. Рядом похаживал их проводник, чистил коней, оглаживал. Лицо у проводника было красное, глаза весело посверкивали, наверное, уже успел хватить, подумалось. Маркел и Филька подошли к своим и поздоровались. Захар подал Маркелу свёрнутую в трубку подорожную с чёрной вислой печатью. Маркел развернул её и начал, шевеля губами, бубнить себе под нос:
«По Государеву Царёву и Великого Князя указу по дороге от Москвы через Ярославль, Ростов, Вологду, Устюг Великий и далее, куда будет указано… везде, не издержав ни часу… моему верному слуге Маркелу Петрову сыну Косому всегда два добрых коня с подводою, да проводника, в оглобли, а где надобно, и суденко с гребцами… И подавать ему на корм на каждый день куря да две части говядины… и ещё всего другого прочего столько, сколько его чрево примет. Писано на Москве лета 7094 марта в 20 день».