Самое крупное и заметное событие внутренней жизни фольклора – тотальное обновление корпуса фольклорных текстов, соотносимое по времени с укреплением и расцветом Московской Руси (по другому счету – с Возрождением). Это пора становления лирики и специфической культуры праздничной жизни (карагоды и горки, метища и круги). Новые тексты (они к тому же в каких-то моментах своего становления проходили через письменную форму и отражены «рукописными песенниками») расходились по этим двум руслам, которые в жанровой классификации песенного фольклора выглядят самостоятельными и разделенными. В том и другом не было и не могло быть противопоставления, отрицания прежних форм: лирика заимствует и развивает элементы причитаний, обрядовых песен, всего континуума песенного языка; хоровод постоянно переосмысляет язык праздничной жизни, структурированный календарем, и пересекается с предбрачной молодежной обрядностью.
Наконец, можно предполагать, что даст нам в процессе познания тот или иной вид песенного фольклора, т. е. контурно обозначить некую дидактическую модель. Календарь – словарь (попевочный, слогоритмических моделей, ритмических систем). Сигналы-кличи, причитания, материнский фольклор – пограничная область кристаллизации определенных отношений, ритмических и звуковысотных; причитания, кроме того – комбинирование мотивов и импровизация, вырастающая из канона. Эпос – сотворение звучащего стиха. Хороводные, песенно-игровые – школа структур мелодических, ритмических, приемы преобразования, игра с формой. Свадебные (собственно обрядовые) и протяжные песни – сложные мелодические лады и динамические модели развития.
Такой обобщающий взгляд необходим хотя бы потому, что он помогает не прикреплять какой-либо один яркий, характерный признак к определенному жанру или группе песен раз и навсегда. Потому что все эти признаки – универсалии песенного языка. В определенных обстоятельствах они могут проявлять себя как знаки: весенний каданс в отличие от масленки, летний звукоряд в отличие от весны (это из наблюдений над смоленскими календарными циклами); но тот же звукоряд служит основой для баюшек, складывается в одну из составляющих свадебных и т. д.
Итог наших рассуждений очевиден. Для музыкальной фольклористики важнейшей проблемой остается внутренняя, имманентная жизнь фольклора и стадиально-историческое развитие его собственного музыкально-поэтического языка. Именно эта проблематика и должна стать основным предметом будущей исторической поэтики русского музыкального фольклора.
Литература
Бернштам, Лапин: Бернштам Т. А., Лапин В. А. Виноградье – песня и обряд // Русский Север: Проблемы этнографии и фольклора. Л., 1981.
Васильева, Лапин: Васильева Е. Е., Лапин В. А. «Книжная песня» XVII–XVIII вв. и фольклорные песенные традиции: К проблеме устного и письменного в традиционной культуре // Первый Всероссий ский конгресс фольклористов: Сборник докладов. Том II. М., 2006. Герд, Лебедев, 1999: Основания регионалистики: Формирование и эволюция историко-культурных зон / Под ред. А. С. Герда, Г.С. Лебедева. СПб., 1999.
Герд, Лебедев, 2001: Очерки исторической географии: Северо-Запад России: Славяне и финны / Под ред. А. С. Герда и Г. С. Лебедева. СПб., 2001.
Енговатова: Енговатова М. А. Пасхальный тропарь «Христос воскресе» в народной песенной традиции западных русских территорий // Экспедиционные открытия последних лет / Сост. и отв. ред. М. А. Лобанов. – СПб., 1996.
Земцовский: Земцовский И. И. Мелодика календарных песен. Л., 1975.
Калужникова: Калужникова Т. И. Акустический текст ребенка. Екатеринбург, 2004.
Лапин 1995: Лапин В. А. Русский музыкальный фольклор и история (к феноменологии локальных традиций). М., 1995.
Лобанов 1997: Лобанов М. А. Лесные кличи: Вокальные мелодии-сигналы на Северо-Западе России. СПб., 1997.
Мухаринская: Мухаринская Л. С. Некоторые вопросы палеопсихологии и музыка // Якiменка Т. С. Сучасная беларуская этнамузыкалогiя. Мiнск, 2004.
Народная традиционная культура Псковской области: Народная традиционная культура Псковской области: Обзор экспедиционных материалов / Ред. – сост. А. М. Мехнецов. СПб.; Псков, 2002. Т. 1–2.
Народное музыкальное творчество: Народное музыкальное творчество: Учебник для художественных вузов / Отв. ред. О. А. Пашина. СПб., 2005.
Пашина: Пашина О. А. Календарно-песенный цикл у восточных славян. М., 1998.
Рудиченко: Рудиченко Т. С. Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д, 2004. (В Приложении см. Словарь народной исполнительской лексики).
Рукописный песенник XVIII века: Рукописный песенник XVIII века / Изд. подг. Е. Е. Васильева, В. А. Лапин, Н. О. Атрощенко / Отв. ред. Е. Е. Васильева (Музыкальный Петербург. Энциклопедический словарь: Том I–XVIII век. Книга 5.) СПб., 2002.
Русские канты: Русские канты от Петра Великого до Елизаветы Петровны / Изд. подг. Е. Е. Васильева, В. А. Лапин, А. В. Стрельников. СПб., 2002.
Смоленский музыкально-этнографический сборник: Смоленский музыкально-этнографический сборник. М., 2003. Т. 1. Календарные обряды и песни / Отв. ред. О. А. Пашина. Том 2. Похоронный обряд: Плачи и духовные стихи / Отв. ред, М. А. Енговатова, О. А. Пашина (на выходе 3-й том, посвященный свадьбе).
Тавлай: Тавлай Г. В. Белорусское купалье: Обряд. Песня. Минск, 1986.
Традиционная музыка русского Поозерья: Традиционная музыка русского Поозерья / Сост. и комм. Е. Н. Разумовской. СПб., 1998.
Карнавал в городской культуре Средней Азии второй половины XIX в.
С. В. Дмитриев
Как отмечает М. М. Бахтин, празднества карнавального типа и связанные с ними смеховые действия или обряды занимали в жизни европейского средневекового человека огромное место. Исследование М. М. Бахтина основывается прежде всего на материалах европейского Средневековья. Однако, как известно, та же карнавальная культура была распространена повсеместно. В данной работе мы остановимся на некоторых праздничных, карнавальных элементах в городской культуре Средней Азии, и, прежде всего, Бухары второй половины XIX в., и связанных с ними возможных политических составляющих.
Основные материалы для анализа мы находим в трактате Ахмада Дониша «История мангитской династии» (известной также под названием «Рисола, или Краткая история мангытских эмиров благородной Бухары») [Дониш 1967], представители которой правили в то время в Бухарском эмирате.
Автором трактата является известный таджикский писатель, поэт, философ, художник, выдающийся ученый-энциклопедист, полное имя которого Ахмад ибн Насир ас Садики ал Бухараи, носивший прозвища «Дониш» (Знание) и «Калла» (Голова). Личность этого человека очень интересна. Он жил в период правления трех бухарских правителей, в 1857, 1869 и 1874 гг. участвовал в эмирских посольствах в Петербург, о чем оставил занимательные записки. Кроме того, он был автором ряда других книг. В 1870 г. Ахмад Дониш ушел со службы и в основном занимался исследованиями и просветительской деятельностью, став признанным авторитетом для всех последующих поколений. В советское время его именем был назван Институт языка, литературы и истории АН Таджикской ССР.
Как считается, под влиянием увиденного в России Ахмад Дониш разработал проект реформ в Бухаре. Данный трактат, написанный в 1860–1865 гг., рассматривается в историографии в качестве сатирического труда, в котором развернутой критике подвергалась вся политическая система эмирата, которая сложилась в правление эмира Музаффара (правил в 1860–1885 гг.) [Наджафова 1967: 16]. Большинство фактов, изложенных в трактате, подтверждаются другими источниками и использовались многими учеными при исследовании социально-политической обстановки Бухары второй половины XIX в.
Нас в данной трактате прежде всего интересует ряд моментов реальной социальной жизни, которые выступают в качестве объекта критики. Эти моменты следующие.
По словам Ахмада Дониша, двор в тот период, т. е. в период начала правления эмира Музаффара, был предан разврату и коррупции. Сам эмир предавался пьянству и плотским удовольствиям. «Бухара стала сплошным Шахристаном Лота. А базар разврата и беспорядка стал настолько оживленным, что страна вскоре уподобилась Египту Фараонов. Согласно изречению: “Это страна развратников!” следовало опасаться, что этот благородный город станет таким же грязным, как и города Лота. “Верх этого города сделали низом” (т. е. все пошло вверх дном)».
Как пишет Ахмад Дониш далее, среди порядков, установленных эмиром Музаффаром в своих владениях, было распространение различных зрелищ: плясок мальчиков, выступлений масхарабозов, представления канатоходцев и т. д. В этих представлениях проходил весь год. Все были заняты этим шутовством, социальные проблемы замалчивались, люди, занятые зрелищами, были уверены, что все вокруг благополучно. Правление эмира Музаффара было временем постоянного праздника и пиршества. Например, когда наступал новый год, то в течение двух месяцев не прекращались гуляния и пиршества. Потом наступал праздник жертвоприношения или праздник разговления. Когда эти праздники заканчивались, начинался пир по поводу обрезания или бракосочетания царевичей или царевен и т. д. [Дониш 1967: 77].
Личная жизнь самого эмира Музаффара живописалась в трактате следующими красками. За завтраком эмир расспрашивал присутствовавших о совокуплении, о случках различных животных. Это продолжалось до тех пор, пока пища, перебродив в желудке, не возбуждала похоть. Тогда он вскакивал и бежал на женскую половину и наслаждался с женами и наложницами, пока не появлялась нужда пойти в баню. После отдыха за обедом шли непристойные разговоры, пока опять не наступало желание и т. д. Когда же появлялось желание поехать в степь, туда шли арбы, загруженные женщинами. Сопровождавшие эмира три тысячи воинов устраивали в лагере беспрерывные пляски и хороводы [Дониш 1967: 82].
По словам Ахмада Дониша, в правление эмира Музаффара как новый обычай получило распространение празднование нового года или Новруза. Когда солнце достигало середины созвездия Рыбы, начинались специальные приготовления. В середине месяца Тельца, т. е. в марте, собирали людей из пригородов, а ремесленников выгоняли из города [Дониш 1967: 90].
Празднование происходило в летней резиденции эмира Ширбудун, или Ширабадан, расположенной недалеко от Бухары.
По описанию, оставленному нам очевидцем, побывавшим в Бухаре в конце правления эмира Музаффара, резиденция была окружена глинобитной стеной. К этой стене примыкала большая площадь, в обычное время свободная, а в момент празднования покрывавшаяся многочисленными палатками. В одних из них помещались фокусники (в 1885 г. в Бухару были приглашены все русские фокусники, которые в тот момент находились в Средней Азии), в других – торговцы сластями, курительным табаком и «насуаем», т. е. табаком, который в Бухаре клали под язык. Сластями торговали также в разнос, а воду со льдом можно было получить бесплатно, так как разносчики были наняты за казенный счет.
В 1885 г. на улице, по словам очевидцев, можно было видеть и лавку, принадлежавшую эмиру, в которой не производилась торговля, а были выставлены разные диковинки из сокровищницы эмира – для обозрения гуляющих. Среди этих диковинок очевидец называет зеркала всевозможной величины, роскошные попоны и ковры, часы со сложными механизмами, приводящими в движение птиц и животных, музыкальные ящики, канделябры и т. д. На крыше одной из лавок была поставлена палатка, в которой был выставлен волшебный фонарь.
Высоко над землей натягивался канат, на котором выступали канатоходцы. Как полагали, искусство канатоходцев дано свыше, и если, стоя на канате, акробат помолится за кого-нибудь, то Аллах непременно исполнит все, о чем просят. Здесь же состязались борцы, происходили другие состязания, плясали бачи.
Вся площадь блистала десятками тысяч фонарей. Для этой иллюминации были устроены высокие деревянные решетки, на которых были развешаны фонари где гирляндами, а где и сплошными рядами, так что получался большой огненный щит. Фонарями были завешаны все крыши построек и палатки. Особенно освещен был дворец эмира [Синицын 1885: 74].
Возвращаемся к описанию, данному Ахмадом Донишем. «Удивительно, – пишет он, – что шейхи города вместе с мюридами также приглашались на эти празднества. Собравшись в круг, они читали маснави Мовлади. В другом месте устраивали зикр, а еще где-нибудь читали молитвы Корана. В то же время среди комедиантов раздавались сквернословия и проклятия. Заставляли людей смеяться, изображая людей говорящих и действующих на манер неверных. Так, в окружении улемов, сейидов вроде главного казия, райиса мухтасибов, а’лама (т. е. ученейший, высший из мулл. – С. Д.) и ахунда два актера в обличье казия и раиса города, повязав головы кишками овец в виде чалмы, сидя задом наперед на ослице, подражали судебному разбирательству. В присутствии главного казия задавали друг другу вопросы: “Его превосходительство раис приказал считать педерастию запретной. Каков ваш приказ?”. Все уважаемые люди смеялись. Комедианта, изображавшего райиса, сажали на осла задом наперед, привязывали к нему. Одновременно разыгрывалась тяжба со скабрезным содержанием. И никто из наблюдающих это пренебрежение ничего не говорит: “Да проклянет аллах смотрящего и исполнителя!”» [Дониш 1967: 90].
В другом представлении мужчина и юноша, обряженный в женщину, сидя верхом на верблюде, проезжали мимо уважаемых людей и в их присутствии совершали совокупление, сопровождаемые различными скабрезностями. Все, бывшие при этом, с удовольствием смотрели, радовались и смеялись.
На этих празднествах днем и ночью все присутствовавшие мужчины и женщины смешивались друг с другом. Сюда же приходили и знатные женщины, одетые в мужские платья. «А тут в полном разгаре был базар разврата, азартных игр, бесед блуда и содомитства. За каждой стеной и в каждой канаве влюбленные, желающий и желаемый, достигают своих желаний. И сам райис по надзору за базаром наблюдает и поощряет картежников и занимающихся педерастией» [Дониш 1967: 90–91].
В ходе новогодних празднеств эмир осыпал милостями своих подданных, раздавал им чины, халаты, деньги. Получивший чин затем должен был в течение трех дней носить на чалме грамоту, полученную от эмира, демонстрируя изменение в своем положении.
Апофеозом этих празднеств, согласно описанию российского очевидца, бывшего на карнавале в Бухаре в 1885 г., являлось шествие маскарабазов или шутов. По его словам, «это было целое карнавальное шествие. Издали видна в толпе только лента фонарей и факелов, извивающаяся вдоль улицы, и темные силуэты чего-то необычного и уродливого. Но вот из мрака понемногу выступает красивая лодка с балдакином, вся обтянутая кумачом и увешанная фонариками с зеркальными рефлекторами. В лодке как будто сидит батча, но на самом деле она приделана у него у пояса и он ее носит. Таких лодок явилось четыре, и они стали исполнять перед нами какой-то танец, состоящий в медленном прохождении друг мимо друга и частом быстром вращении на одном месте. Пока происходил танец лодок, стали приближаться: слон, гигантская фантастическая рыба величиною сажени в три, с головой из папье-маше, масса маскированных и просто вымазанных сажей людей. Все это кричит, свистит, воет, бубны гудят, флейты пищат, и происходит адский шум. Продолжая кричать и кружиться, все отходят в сторону и дают место другим. Появляются две громадные змеи, сделанные из кисеи, натянутые на проволочные кольца; в каждом кольце – свеча, так что змея освещена как фонарь; от каждого кольца идет палка, которую несет солдат. Змеи как бы плавают в воздухе и эффект производят очень хороший… Все шествие замыкается кавалькадой деревянных лошадок, приделанных к поясам шутов. У всадника в руках пика, за спиной щит» [Синицын 1885: 74–75].
Перед нами практически все характерные признаки карнавала, которые были сформулированы в работе М. М. Бахтина. Несмотря на обличительный пафос Ахмада Дониша, который придает им экстраординарный характер, практически все элементы этих празднеств описаны в разное время в разных уголках мусульманского мира. Так, в Багдаде перед халифом давали представления ряженые [Мец 1966: 331–322], иллюминации использовались чрезвычайно широко, особенно в восточных районах мусульманского мира, и, вероятно, связаны с почитанием огня, корнями уходящем в эпоху господства здесь зороастризма.