Изувеченный - Якобсон Наталья Альбертовна 7 стр.


Еще ей предложили проиллюстрировать «Русалку из Колонсея» и «Том-Тит-Тота». И еще целый ряд сказок, собранных как из народных английских, так и из шотландского и ирландского фольклоров. Все они были довольно любопытными и давали много идей ее художественной фантазии. Но сказка «Тамлейн» сильнее других трогала душу Клер, поэтому художница так четко вырисовывала каждую деталь, каждый цветок шиповника на кусте, каждое звено в лошадиных сбруях, каждый волосок в роскошной косе Дженет, каждый крошечный изъян в совершенной фигуре полуэльфа. Тамлейн был человеком, но его пленили и изменили эльфы. Клер сделала карандашом много намеков на то, что человеком этот юноша быть давно перестал. Вот он целует руку своей даме, а сам за спиной прячет уродливые клешни. Вот он прячет перепончатые пальцы под манжетами. Вот из его красивых уст выползает змея – точно такая же, как та, что ползет по розовому кусту.

Нужно подумать, какими цветами все это раскрасить. Клер бросила листы на стол и пошла наполнять ванну. Лавандовых лепестков она не нашла, зато обнаружила баночку с остатками морской соли и флакончик пихтового масла. Сойдет и это. Тягучий запах как раз успокоит нервы.

Клер рылась в этажерке за зеркалом, и вдруг что-то обожгло ей пальцы. Как будто медуза вцепилась в кожу и прожгла ее насквозь. Ощущение было колющим и жутким. Кажется, она наткнулась на лезвие бритвы. Клер сама не заметила, как себя порезала. Не намеренно, но, казалось, в глубине души она давно этого ждала.

Первый порез. Случайность! Поцелуй холодного лезвия оказался обжигающим. Рана горела и кровоточила, будто окровавленные губы раскрылись на коже. И вместе с раной словно приоткрылись некие запретные врата. Врата к прошлому. Врата к ужасу и наслаждению. Врата в рай, почему-то поразительно похожий на комнату пыток.

Кровь капала на пол, густая и алая. Капли шлепались на кафельные плиты, размазывались по ним, возбуждали интерес каких-то насекомых, ползающих в глубоких щелях. В голове Клер все смешалось в один калейдоскоп: твари, жаждущие пролитой крови, длинный и закрученный лабиринт воспоминаний, цвет крови, как у раздавленной розы. Этот цвет был одновременно и грязным, и восхитительным.

Раздавленные розы! Откуда пришло это сравнение? Розы, шипы, иголки. Они впиваются в кожу, и льется кровь, как это произошло с ней сейчас. Клер смотрела на густой алый сок завороженно и испуганно. В ней вдруг проснулся стойкий интерес к собственным кровоточащим ранам, и это ее поразило. Она смотрела в раскрытый порез и смутно видела множество агоний множества людей. Как страшно, как притягательно.

Ее рука истекала кровью, как когда-то давным-давно. В сознании всплыла жалящая острая игла. Она вонзилась под кожу, и кровь закапала на белую ткань. Алое на белом. У Клер закружилась голова от потери крови и вспышек в памяти. Кто-то был рядом и сжимал ее истерзанную руку. Как сейчас. Кто-то схватил ее кровоточащую кисть и поднес к губам, порывисто, но нежно. Кто-то с изуродованным лицом. Клер видела, как обожженные губы приникают к ее порезу, но у нее не было сил кричать. А когда они появились, изувеченное лицо было так близко. Она могла бы к нему прикоснуться, если б захотела. Но почему-то ей казалось, что оно не должно быть таким, каким она его видит.

Клер пришла в себя. Вокруг нее – только синеющий кафель. Стены и пол кругом выложены маленькими квадратными плитками. Это все еще ванная комната. Так почему возникло чувство, будто она сейчас где-то еще? Зеркало без рамы на ее стене, казалось, всего на миг превратилось в роскошный предмет. Клер смотрела в него и видела чье-то возмущенное лицо. Оно перекосилось от гнева и боли. Но это было не ее лицо. Отражения наслоились друг на друга. Из зеркала на нее смотрел мужчина. Очень красивый мужчина. Только его глаза налились кровью. Он смотрел на лезвие в ее руке, будто предупреждая: «Не смей так делать!»

Клер удивилась тому, что совершенно не испугалась крови. Наверное, потому, что испугался он. А ведь красные струйки тонкими ручейками текли по локтю. Они окрашивали кожу и обжигали. Оказывается, боль от порезов может быть такой жгучей. Сама Клер сейчас упала бы в обморок, если б не видела страх и боль в его глазах. В глазах, пристально смотрящих на нее по ту сторону зеркала. Выходит, даже существо, живущее в зазеркалье, способно чего-то бояться.

Глава 11. Кровь на шелке

Венеция, столетия назад

Ее пригласили в этот роскошный дворец в качестве скромной швеи. Только можно ли назвать скромной девушку с восхитительными золотистыми кудрями и глазами цвета весеннего неба. На нее можно надеть белый накрахмаленный чепчик и строгий фартук, дать ей в руки грубую корзинку для шитья и провести вверх по черному ходу, но назвать ее незаметной нельзя даже здесь.

Правда, Корделию предупредили, что лучше всегда держаться в тени, когда заходишь во владения дьявола. Каким бы величественным и богатым ни было палаццо вокруг, но слухи, выходящие за пределы этих раззолоченных стен, вовсе не так соблазнительны, как красота палаццо. Кто бы ни владел всем этим великолепием, он обладает дурной репутаций. Слишком дурной, чтобы говорить о ней вслух. И слишком страшной, чтобы не насторожиться.

Корделия насторожилась лишь слегка. Она не верила, что хозяин всего этого может пить кровь юных девственниц и резать кошек при черных свечах. Она не верила в магию вообще. И уж тем более в слухи о тех, кто слишком влиятелен и богат. Мало ли о чем шепчутся завистливые люди. Многим просто необходим повод для сплетен. Вот они и сочиняют истории сами. Все это просто клевета. И все-таки при входе в роскошный дом ее почему-то пронзил страх.

Она робко озиралась на шелковую обшивку стен, золоченые потолки и хрустальные люстры, а холодный трепет цепко охватывал ее тело. Иногда казалось, что это ловкий паук сплел вокруг нее паутину, и теперь она не может ни двигаться, ни дышать.

Странное сравнение для швеи. Она ведь сама должна чувствовать себя паучихой, плетущей великолепную ткань. У нее в скромном коробе достаточно нежных ниток, дорогих мотков тонко выделанной пряжи и разноцветной каймы. В этот раз ее работа обещает быть очень увлекательной, ведь она должна будет ткать паутину свадебного наряда. Что, как не подвенечная паутина, должно оставаться прочным и неразрывным? На всю жизнь. На всю вечность. Именно поэтому Корделию позвали сюда. Все знали, как прочны и красивы ее работы. Свадебное платье для Анджелы Гвинчиолли должно было объединить в себе оба эти качества. Вышеупомянутая синьора уже не в первый раз выходила замуж, но именно этот брак она желала сохранить на всю жизнь. Корделии специально заплатили, чтобы она прочла над этим платьем одну из своих молитв о прочности уз. Юная набожная белошвейка умела это делать. Все видели ее на службах в соборах так часто, что считали особенной избранницей Мадонны. Люди полагали, что ее молитвы, спетые во время работы, – знак доброго будущего. Только сама Корделия скорее назвала бы это заклятием. Она водила иголкой и тихо напевала:

– Чтобы нитка не порвалась и судьба бы в нее вплелась. Чтобы были нерасторжимы…

Ее красивое сопрано отдавалось эхом в зеркальной комнате. Белое платье на манекене становилось все более роскошным и торжественным. Она не жалела ни золотой окантовки, ни нежнейших кружев, ни бисера для вышивки. Вот это будет наряд! Уже сейчас он производил впечатление чего-то волшебного.

Корделия прекратила петь, потому что услышала стук в окно. Ее песня оборвалась на полуслове, когда она сообразила, что в окно на самом деле стучаться никто не может. Оно слишком высоко над землей. И действительно, то была всего лишь птица. Ворон, черный как ночь. И он смотрел на нее такими злыми глазами, будто собирался пронзить своим взглядом насквозь.

От испуга Корделия на миг потеряла бдительность и сама не заметила, как уколола палец иглой. Капли крови упали на белое подвенечное платье, над которым она работала.

Роскошное платье. Вот бы надеть такое! Наверное, невеста очень хороша собой. Да что там гадать… В столь великолепном наряде любая девушка станет настоящей красавицей. Все дело в этих шелках, переплетении золотых нитей, парчовых вставках и мелких бриллиантах на присборенных верхних и нижних юбках. Все будут смотреть на нарядный корсет, на восхитительные рукава с буфами, на золотое шитье вокруг плеч и локтей. Все внимание привлекают искусно скроенные ярды дорогой ткани, а какая женщина их наденет, всем безразлично.

– Что, если ты станешь этой женщиной?

Голос или фантазия? Корделия вздрогнула и оторвалась от работы. За мелким переплетом окна кто-то притаился. Кажется, черная птица. Уж она-то не была способна произнести слова, зато хлопанье ее крыльев напугало Корделию. Вместе с испугом палец пронзила боль. Игла, которую Корделия неосторожно сжала в руке, впилась ей прямо под кожу. Было жутко больно, а птица будто смеялась. Хлопая крыльями, она отлетела от окна. Корделия видела, как такие же вороны гнездятся на крышах. Но еще ни разу ни одна из них так дерзко не стучала в окно.

Из ранки на пальце закапала кровь. Укол оказался куда более глубоким, чем она решила вначале. Стоило поискать платок или какую-то тряпку, чтобы ничего не испачкать, но уже было поздно. Капельки крови упали на подвенечное платье и разошлись на белом атласе ярко-алыми пятнышками. Как будто расцвели кровавые цветы. Красное на белом. Этого уже ничем не отстирать и не смыть. Корделия ахнула. Что же она наделала?!

И в этот самый миг кто-то перехватил ее руку. Корделия напряглась. Чьи-то пальцы держали ее нежно и крепко чуть повыше запястья. А кровь все продолжала капать из ранки вниз на красивую белую ткань.

– Рад знакомству, мадемуазель, – произнес приятный бархатистый голос.

Корделия смотрела и не могла отвести глаз. Такого красивого лица она еще никогда не видела. Мужчина рядом с ней действительно напоминал ангела. Красивый, светловолосый, с приятными чертами лица и мягко очерченным ртом. Глаза цвета лазури слегка сияли, и казалось, что ты тонешь в них, как во время полета в небесах. И он был роскошно одет. Аристократ, а не слуга. Интересно, сколько белошвеек работали ночи напролет над его колетом и коротким плащом. Но Корделия смотрела только на лицо. Как же он красив! Должно быть, это хозяин дома. Судя по описанию, да.

Он смотрел на нее так же пристально, как она на него. И несмотря на острую боль в пальце, этот миг показался ей чистым волшебством.

– Я Донатьен.

Это имя она знала.

– Корделия, – представилась она.

– Как красиво звучит!

Красиво, как кровь на подвенечном платье, мелькнуло в мыслях у Корделии, а он вдруг поднес к губам ее руку и поцеловал. Никто еще так не делал. Корделия не привыкла к тому, чтобы за ней ухаживали. Она родилась не в том обществе, где приняты изысканные манеры, но он смотрел на нее так, будто она была выше других, а ничуть не ниже. Будто это она была здесь принцессой, а не он хозяином дома.

Он будто не заметил раны на ее пальце, хотя слегка измазал губы кровью. Ему это даже пошло. Он был слишком бледен, а мазок крови на устах придал его виду немного яркости. Корделия смотрела на его покрасневшие губы, и в голову почему-то приходило сравнение с раздавленной розой. Она вдруг поняла, что ей хочется поцеловать эти губы хотя бы для того, чтобы проверить, действительно ли у них вкус крови и опавших розовых лепестков.

Глава 12. Анатомия боли

Клер очнулась, будто ото сна. Несколько мгновений она моргала и растерянно озиралась на ряды книг на полках. Где она все это прочла? Когда? Зачем? От истории веяло могильным холодом, кровью и ароматом кладбищенских роз. Она не хотела этого вспоминать. Холод статуй в склепе, колыхание гондолы на холодной воде канала, в котором ютятся русалки, целующаяся пара в фельце, дама подставляет кавалеру руку, и он режет ее ладонь стилетом, чтобы тут же прильнуть губами к ране.

Все это бред в стиле маркиза де Сада или лорда Байрона, ставшего вампиром. Так почему же ее тревожит все это? Почему странные сюжеты преследуют ее, как галлюцинации? Ведь никто не заказывал ей рисунки к подобным историям. Иначе она бы непременно запомнила.

Клер обработала порез глицерином, но он все равно сильно болел. Кровь испачкала ее любимый топ. На коже остался тонкий шрам чуть повыше запястья. Шрамы – это так некрасиво. Порез можно заклеить пластырем, но изогнутая белая полоска на месте зарубцевавшейся раны выглядит совсем уж непривлекательно. Кажется, Шанна говорила что-то о том, что шрамы легко можно вывести лазером. Себе подруга выводила только надоевшие татуировки, но вроде бы удачно. Клер внимательно посмотрела на безобразную полосу с рваными краями.

Как уязвима плоть! Как легко изуродовать ее прикосновением лезвия. Даже если человек совершенен, как статуя, в отличие от статуи он непрочен. Достаточно всего лишь поводить по коже лезвием, и от красоты не останется и следа.

Возможно, существо в зеркале было право. Она должна дорожить своей красотой, как некой хрупкой драгоценностью, которую очень легко уничтожить. Когда красота есть, ее не слишком ценишь, потому что к ней привыкаешь, но угроза того, что можешь лишиться ее, вдруг приводит к панике. Только в этом случае осознаешь, как она тебе важна. Красота лица. Красота тела. Красота нетронутой плоти.

Изуродованное существо в зеркале всего этого было напрочь лишено. Если оно вообще существовало. Может, обожженное и изрезанное лицо – это всего лишь плод богатой фантазии Клер? А как быть с приятным юношеским лицом, которое иногда смотрело на нее из того же зеркала. Оно словно стало заложником другого, уродливого создания. Оно манило и ждало.

Клер вдруг вспомнился рассказ про Джекила и Хайда. Могут ли красота и уродство быть всего лишь двумя ипостасями одного и того же создания? В английской литературе – да. Но в жизни? Вернее, в смутных видениях?

Клер побросала в розовую косметичку, служащую ей футляром, свои кисти и карандаши и вдруг заметила сверкнувший среди них острый предмет. Лезвие! Откуда оно здесь? Она не помнила, чтобы когда-либо в жизни имела что-то такое. Это явно не мастихин, а вполне острый нож. Тонкий заточенный стилет с резной рукояткой. В жизни Клер видела нечто подобное впервые, но во снах…

Она вынула предмет из сумочки осторожно и бережно, как будто он был живой змеей, способной ужалить. Кто, кто, а она уж помнила, как может ожечь лезвие, к которому неосторожно прикоснулся голыми руками. Сильнее, чем крапива или горящий огонь. Клер боялась, что ее пальцы соскользнут с рукояти, как по гладкому льду. У лезвия действительно был какой-то льдистый суровый оттенок, как будто это и не нож вовсе, а осколок айсберга.

Вещь была явно старинной, как экспонат или реликт, позаимствованный из какого-либо музея. Только он удивительно хорошо сохранился. Стилет был еще новее и чище, чем товар, только что поступивший в магазин. Клер невольно засмотрелась на свое отражение в сверкающем лезвии. Как красиво! И как легко этим же лезвием всю красоту сокрушить!

Ее вдруг пронзило странное извращенное желание. Порезаться! Просто взять и полоснуть лезвием по коже так, чтобы выступила кровь. Это было жутко, неприятно и в то же время невероятно соблазнительно. Снова почувствовать щиплющее жжение в коже. Снова увидеть, как выступают капельки крови, будто роса на цветке. Желание было таким страстным, что Клер едва удержалась.

Ее словно прожгло изнутри. Мысль нанести себе какую-то рану или увечье стала почти наваждением.

Клер будто спала на ходу. Разве могут разумному человеку в голову прийти подобные мысли? Надо думать рационально. В конце концов, она взрослый человек с рафинированным вкусом и приятными манерами. Так откуда же в ней взялась эта тяга к крови, к смерти, к насилию? И самое главное – к саморазрушению. Почему мысль порезать себя начала казаться ей куда более соблазнительной, чем нарисовать что-то кистью на холсте или подкрасить губы дорогой помадой.

Назад Дальше