– Там просвет впереди, – сказал Бертиль Странд, прибавляя скорость.
Анника достала свой телефон и набрала номер.
Полиция отдала приказ выключить все мобильники. Анна Снапхане не сомневалась, что она выполнила его, поэтому вибрация в кармане куртки вызвала у нее легкий шок. Она села в кровати, пульс резко зачастил, до нее дошло, что она, вероятно, задремала. Забытый во внутреннем кармане непромокаемой куртки телефон жужжал как гигантское насекомое. Она небрежно смахнула волосы с лица, ощущение во рту оставляло желать лучшего. Потом выбралась из-под одеяла и, дотянувшись до куртки, достала телефон. Недоверчиво посмотрела на дисплей, номер ей ничего не говорил, она колебалась. Что это было? Может, какая-то проверка?
Анна нажала на кнопку ответа и прошептала опасливо: – Алло?
– Как дела? – услышала она звучавший словно издалека голос Анники Бенгтзон. – Ты жива?
Анна Снапхане всхлипнула, прижала руку ко лбу, надавив пальцами на источник боли, прислушалась к шуму, доносившемуся до нее из трубки, – тихий шелест, звук мотора и отголоски гудков проезжавших мимо машин.
– Едва, – прошептала она.
– Мы слышали о Мишель, – сказала ее подруга. Она говорила медленнее, чем обычно. – И сейчас на пути туда. Ты можешь разговаривать?
Анна тихо заплакала, соленые слезы попадали в микрофон.
– Думаю, да, – выдавила из себя она.
– Здесь до черта машин, все стоят… Ты там сейчас?
Голос Анники периодически пропадал, прерываемый помехами и шумом дождя. Анна Снапхане сделала глубокий вдох, почувствовала, как сердцебиение постепенно успокаивается.
– Я закрыта в моей комнате в Южном флигеле. Мы все под домашним арестом, нас будут допрашивать одного за другим.
– Что, собственно, случилось?
Анна вытерла слезы тыльной стороной ладони, крепче вцепившись в мобильник, словно в свой конец спасательного троса, снова прижала его к уху.
– Мишель, – прошептала она. – Мишель мертва. Она лежит в передвижной телестанции, от ее затылка ничего не осталось.
– Полиции много?
Голос Анники возвращал ее в обычную жизнь. Анна Снапхане встала, посмотрела в окно:
– Мне видно не много отсюда, арочный мост через канал и насколько мишеней для стрельбы из лука. Но раньше я слышала шум машин, и недавно приземлился вертолет.
– Ты видела ее?
Анна Снапхане зажмурилась, сжала пальцами основание носа, оставшиеся в памяти картинки начали одна за другой всплывать в затуманенной алкоголем голове.
– Я видела ее, я видела…
– Кто это сделал?
К ней в дверь постучали. У Анны все похолодело внутри, она уставилась на дверь, парализованная страхом. Спасательный канат выскользнул из рук, ее снова охватило отчаяние.
– Мне надо идти, – прошептала она в телефон и прекратила разговор.
– Анна Снапхане? – произнес кто-то строгим голосом снаружи.
Она бросила телефон под покрывало и откашлялась, но прежде, чем ей удалось сформулировать ответ, дверь открылась. Стоявший в дверном проеме полицейский явно нервничал.
– Ты сейчас должна пойти со мной.
Анна уставилась на него.
– Мне хочется пить, – сказала она.
Полицейский не замечал ее жалкого состояния, смотрел будто сквозь нее.
– Через главный выход, а потом вниз налево. Поспеши. Коридор тонул в полумраке из-за дождя, все двери были закрыты. Анне казалось, что стены качаются, она еще полностью не протрезвела. Шла, выставив руку вперед, никого другого из телевизионщиков не было видно.
Холод и сырость встретили ее, когда полицейский открыл наружную дверь, словно на лицо набросили мокрое полотенце. Анна остановилась в дверном проеме, вдыхала воздух открытым ртом, щурясь, смотрела в направлении дворца. Полицейские автомобили, как в тумане, прятались в сером дожде.
– У тебя, случайно, нет зонтика?
Ее конвоир вместо ответа показал в сторону угла дома. Анна Снапхане подняла плечи и нерешительно шагнула наружу, на каменную лестницу, и сразу почувствовала, как вода попала за воротник.
– И куда мне?
– В тот дом у воды.
Холодный ручей устремился вниз по позвоночнику, вода попала в глаза. Анна поморгала, покачиваясь, преодолела три ступеньки до дорожки, пошла вдоль живой изгороди из кустов самшита в сторону сада. Потом вдоль оштукатуренной белой стены вниз к Новому флигелю, обогнула железную садовую мебель. Небольшой дворик обрамляла стена, в ней имелся арочный проход, выложенный красным кирпичом.
«Отсюда легко сбежать», – подумала она.
– Прямо вперед, ну же.
Она отвела взгляд от стены, направилась к входу.
* * *
Комиссар сидел за столом в большом конференц-зале. Как раз за ним снаружи за окном стоял знакомый автобус. Анна Снапхане сразу же попятилась, наступила на ногу своему конвоиру. Белоснежная передвижная аппаратная с красочным логотипом продюсерской фирмы ярким пятном выделялась среди дождя.
«Интересно, Мишель все еще лежит там? – пронеслось у нее в голове. – Она же, наверное, уже остыла».
– Садись.
Анна села на стул, на который показал комиссар, стерла дождевые капли с лица, посмотрела на полицейского и с удивлением обнаружила, что на нем пестрая гавайская рубашка. У нее сразу стало легче на душе.
– Боже мой, – сказала она, – это ты?
Мужчина, казалось, не услышал ее.
– Мы как-то встречались в Стокгольме, – продолжила она. – Вместе с Анникой Бенгтзон.
– Сейчас ты одна из тех, кто нашел ее, – напомнил комиссар.
Анна смутилась.
– О да, – подтвердила она, – одна из тех.
Внезапно вчерашнее возлияние снова напомнило ей о себе, пол закачался, она вцепилась в край письменного стола.
– Можно… немного воды?
Подошел полицейский с графином и стаканом. Анна сама налила себе, ее руки дрожали. Выпила целый стакан жадными глотками, проливая содержимое. Затем откинулась на спинку стула, почувствовала, как тошнота подступает к горлу.
– По-моему, у меня вот-вот начнется приступ астмы.
– У вас принято нажираться в конце записи?
Анна провела рукой по волосам, мокрым от дождя.
– Почему я здесь? Когда смогу поехать домой?
Комиссар встал из-за стола.
– Мы должны побеседовать с вами в течение дня. Никто из вашей компании не подозревается больше остальных, но нам, естественно, необходимо допросить всех вас в качестве свидетелей. Это, я надеюсь, понятно?
Анна смотрела на него с приоткрытым ртом, пыталась вникнуть в смысл его слов.
– Остаток времени вы проведете в ваших комнатах. Мы будем приглашать вас в порядке, который сочтем нужным. Вы не должны разговаривать друг с другом или общаться между собой каким-то иным способом. Это понятно? Анна, ты слышишь меня?
Она заставила себя кивнуть, подумала о мобильном телефоне под покрывалом в своей кровати.
Стоявший перед ней мужчина включил магнитофон, сел на стол напротив нее. Его джинсы были потертыми на коленях.
– Проводится допрос Снапхане Анны, родившейся…
Он замолчал и посмотрел на нее, она сглотнула комок в горле и промямлила свой личный код.
– Его проводит комиссар К., во дворце Икстахольм, в конференц-зале Нового флигеля, в пятницу 22 июня, в 10:25. Анна Снапхане допрашивается в качестве свидетеля в связи с возможным убийством Мишель Карлссон. – Он замолчал, внимательно посмотрел на Анну: – По какой причине ты находишься здесь?
Анна выпила еще немного воды.
– Я на допросе, – произнесла она тихо.
Комиссар вздохнул.
– Извини, – пробормотала Анна и откашлялась. – Я работаю на «Зеро-Телевидении»… это продюсерская фирма, которая снимает телепрограммы для различных каналов. На мне функции студийного администратора при записях на этой неделе…
Она замолчала, окинула взглядом комнату, полицейские впереди, полицейские сзади, передвижная телестанция снаружи.
– При записях, – повторил за ней полицейский. – Их было несколько?
Анна кивнула.
– Восемь программ подряд, – произнесла она чуть более твердым голосом. – По две ежедневно в течение четырех дней, и постоянно шел чертов дождь!
Она внезапно рассмеялась, очень некстати. Полицейский не отреагировал.
– Как проходили записи?
– Проходили? – Анна наклонила голову. – Как и ожидалось, хотя погода, конечно, вмешалась в наши планы. Нам пришлось снимать все заставки и сцены в павильонах, а это не лучший вариант. Поэтому постоянно возникала необходимость перекраивать сценарий, кто-то из артистов вынужден был играть в музыкальном зале на втором этаже главного здания. Но в остальном все шло хорошо, как и требовалось.
Она попыталась улыбнуться.
– Никаких разногласий?
– О чем ты?
Анна опустошила еще один стакан.
Полицейский устало всплеснул руками.
– Ссор, – сказал он. – Ругани. Угроз. Рукоприкладства. Анна Снапхане зажмурила глаза, перевела дух.
– Было, пожалуй, кое-что…
– Ты можешь рассказать поподробнее?
Анна опять приложилась к стакану, заметила, что вода закончилась, махнула им и получила добавку.
– Есть миллион причин, чтобы в столь большом проекте что-то пошло не так, – сказала она, – а это совершенно ни к чему. Когда все на взводе, из любой ерунды может разгореться вселенский пожар.
– Давай напрямую, – попросил комиссар.
Сердце опять сорвалось в галоп, Анна начала дрожать. – Мишель могла быть невероятно тяжелой в общении.
Она успела поругаться с каждым из команды за эти дни.
– Также с тобой?
Анна Снапхане кивнула несколько раз. Полицейский вздохнул:
– Не могла бы ты произнести это вслух?
– Да, – произнесла она слишком громко. – Да, также и со мной.
– И когда это случилось?
– Вчера вечером.
Полицейский внимательно посмотрел на Анну, долго не опускал глаза.
– Что случилось?
– Да в общем ерунда. Мы поссорились из-за денег, из-за того, что сколько стоит. Все началось с дискуссии об акциях, я в общем против финансовых спекуляций, но Мишель утверждала, что демократия зависит от них, а потом мы переключились на зарплаты. Руководители фирм и прочие личности, занимающие государственные посты, заслужили свои должности и пенсионные льготы, утверждала она, а затем говорила только о самой себе, как обычно…
Внезапно она прервалась, почувствовала, как у нее запылали щеки. Полицейский с непроницаемой миной смотрел на нее.
– Ты разозлилась?
«Я солгу, – подумала Анна Снапхане. – Я не могу сказать все как есть, ведь тогда они решат, что это моих рук дело».
Сидевший напротив нее мужчина внимательно наблюдал за ней, изучал ее, казалось, заглянул ей в мозг.
– Ты только все усложнишь для себя, если соврешь, – сказал он.
– Я могла задушить ее, – призналась Анна, опустив взгляд, слезы жгли глаза. – Мы ведь уже были пьяные.
Полицейский комиссар поднялся, прошелся вокруг стола и снова сел на стул.
– Пьяные, – повторил он. – Насколько пьяные? Это касалось всей команды?
Анна пожала плечами. Она внезапно почувствовала себя ужасно уставшей, равнодушной ко всему.
– Говори, пожалуйста.
Короткое замыкание в мозгу, вследствие какого-то сбоя или перегрузки.
– Я же не знаю! – выкрикнула она. – Откуда я могла знать? Я не бегала и не собирала пустые бокалы, даже если кое-кто считал, что подобное входило в мои обязанности…
– И кто же это? Мишель считала, что ты должна собирать пустые бокалы?
– Нет, – произнесла Анна уже не столь громко.
На несколько секунд воцарила тишина.
– Какие-то другие ссоры вечером или ночью были?
Анна Снапхане судорожно вдохнула воздух ртом.
– Пожалуй, – прошептала она.
– Какие?
– Спроси других. Я не знаю, не прислушивалась.
– Но вечер и ночь выдались неспокойными? Или даже шумными?
– Проверьте, вы же сами можете посмотреть, – сказала Анна. – В Конюшне.
– Ты была там?
– Не слишком долго.
– Но оказалась одной из нашедших ее? – спросил комиссар, не дожидаясь ответа. – Кто помимо тебя вошел в автобус?
Она зажмурилась на мгновение.
– Себастьян, – сказала Анна и почувствовала, что ее голос слегка дрожит.
– Себастьян Фоллин, агент Мишель Карлссон?
Анна кивнула.
– Да, – сказала она. – Точнее, менеджер. Себастьян Фоллин – менеджер Мишель.
Потом резко замолчала, смущенная.
– Был кто-то еще?
– Карин. Карин Беллхорн, продюсер. Она тоже составляла нам компанию.
– И все?
– Мариана и Бэмби. Они недолюбливают друг друга.
– Почему вы провели наверху всю ночь?
Внезапно Анна расхохоталась:
– Выпивка оставалась.
– Кто такие Мариана и Бэмби?
– Мариана фон Берлиц является редактором «Летнего дворца», она работает в той же фирме, что и я. Бэмби Розенберг – актриса сериалов, она была гостем на нашей предпоследней программе. Они с Мишель подруги.
– О’кей, – сказал полицейский. – Менеджер, продюсер, редактор, подруга и ты. Это все?
Анна задумалась на мгновение.
– Гуннар, конечно, – сообщила она, – у него же был ключ. Антонссон его фамилия. Он работает в автобусе. Вы наверняка видели его. – У Анны на губах появилась ядовитая улыбка. – Его больше взволновал беспорядок, чем…
Она махнула рукой и замолчала.
– Что ты имеешь в виду?
– Для Гуннара большей бедой стало то, что Мишель испачкала его оборудование, чем ее смерть.
– Испачкала?
– Да, вы знаете, таким серым, похожим…
В затуманенной алкоголем голове на мгновение всплыла шокирующая картинка: худое тело в гротескной позе, огромные глаза, которые никогда больше не смогут видеть.
– Не могу больше, – прошептала Анна Снапхане и потеряла сознание.
Набережная Стрёмкайен перед «Гранд-отелем» была забита народом. Ходившие в шхеры суденышки, словно киты, покачивались на волнах за стеной дождя, ветер и вода срывали ветки, украшавшие их с носа и кормы.
«Это невозможно, – подумал Томас. – Мы никогда не получим место».
– Еллнё? В самом конце. Приятного Янова дня!
Он попытался улыбнуться представителю судовой компании, крепче взялся за ручку детской коляски, форсировал глубокую лужу и въехал в бедро молодой женщине.
– Обычно в таких случаях извиняются, – прошипела она.
Томас отвел взгляд, пластиковая ручка упаковки подгузников давила ему на запястье, а рама рюкзака колотила по бедру.
– Я хочу мороженого, – сказал Калле и показал на киоск позади них на набережной.
– Ты получишь его на катере, – ответил Томас, на лбу у него выступили капли пота.
Порывы ветра, словно пощечины, хлестали его по лицу. Эллен захныкала в коляске. Томас прищурился, посмотрел в сторону дальнего конца набережной, и его вроде бы донельзя плохое настроение стало еще хуже.
Там вдалеке он увидел «Норршхер». Старая паровая посудина выглядела согнувшейся под тяжестью лет старухой рядом с современными монстрами. В такую погоду ему потребуется три часа, чтобы добраться на ней до родительского дома.
Томас поднялся на борт одним из последних, поставил коляску под капитанским мостиком с внутренней стороны ведущей на нос двери, сложив рядом с ней в кучу сумки, пакеты и рюкзак.
– Сейчас мы попьем кофе, – сказал он и понял, как по-идиотски это звучит.
Их суденышко прилично болтало. Калле затошнило еще до того, как они миновали острова Фьядерхолмарна. Его вырвало на стол в кафетерии, и он уронил эскимо в блевотину.
– Мое мороженое, – плакал ребенок и пробовал схватить скользкую палочку, вытирая рот другой рукой.
– Подожди! – крикнул Томас, а Эллен попыталась выбраться из его объятий.
Остальные пассажиры, при всей тесноте, постарались отдалиться от него.
– Ты должен вытереть все сам, – заявила девица из кафетерия и с кислой миной протянула Томасу рулон бумажных полотенец.
– Успокойтесь, – сказал Томас, чувствуя на себе осуждающие взгляды других пассажиров. – Успокойтесь, Эллен, Калле, все будет хорошо, успокойтесь…
Он сбежал на палубу с Эллен под мышкой и сидячей коляской в руке, подталкивая ревущего и сопротивлявшегося Калле перед собой, и разместил детей прямо над лестницей в маленьком, защищенном от ветра закутке с крышей. Снял с себя дождевик и, завернув в него мальчика, посадил его на прикрепленную к стене скамейку. Слезы сразу же прекратились, не прошло и минуты, как сын заснул. Томас опустил спинку коляски, накрыл дочь одеялом, подоткнул его с боков и принялся торопливо катать ее вперед и назад, вперед и назад. Вместе с покачиванием судна это сработало. Девочка тоже заснула.