— Кто это? — задумчиво спросил Невилл у самого себя, но Лестрейндж бросила за окно короткий взгляд и махнула рукой.
— А, это, — в ее тоне сквозили брезгливость и презрение, — его дядюшки, Пруэтты. Гидеон и, кажется, Фабиан. Их убила группа Долохова. Антонин говорил, неплохо бились, даже жаль их, чертовых предателей крови.
Она поджала губы и отвернулась, словно один только вид Пруэттов и Фреда был ей противен, Невилл же, напротив, с улыбкой смотрел, как Гидеон и Фабиан ведут племянника к протоптанной тропе, убегающей вдаль. Ему искренне было жаль Фреда, но в то же время он был рад, что один из близнецов Уизли попал в надежные руки, и что его звонкий смех теперь будет звучать над залитыми солнцем полями.
Поезд коротко свистнул и пришел в движение. Мир за окном вмиг заволокло белым туманом, скрыв от глаз пассажиров поле и солнце.
— Неужели тебе не жаль Фреда? — спросил Невилл у Лестрейндж, и та покачала головой.
— Абсолютно, — надменно проговорила она. — Уизли — осквернители рода и предатели крови, так что если мне и жаль, то лишь того, что погиб только один, а не все они веселой компанией отправились в те чертовы поля.
Невилла передернуло от того, сколько в ней злобы и гордыни. Лестрейндж смотрела на него, явно ожидая еще какого-то вопроса, желая отпустить еще пару-тройку грубых, колких замечаний, но он смолчал, и она откинулась на спинку сидения, прикрыв глаза.
Некоторое время они ехали в молчании, пока туман вновь не начал рассеиваться, пропуская в купе солнечный свет, от которого Лестрейндж только поморщилась и отвернулась. Поезд остановился, и Невилл увидел выходящих из вагона Люпина и Тонкс. Ремус придерживал умиротворенно улыбающуюся супругу под руку, а она, в свою очередь, глядела на него с теплотой. Вместе они замерли на миг, глядя на простиравшуюся вдали водную гладь, а затем Тонкс сбросила туфли и уверенно зашагала к морю, увлекая Люпина за собой. Он что-то кричал на ходу, а Нимфадора только смеялась и ускоряла шаг.
— Какая мерзость, — выплюнула Лестрейндж, искоса глядя на эту картину. — Ничего хуже придумать нельзя.
Невилл порывался сказать, что Люпин и Тонкс заслужили покоя и тепла, что эта гавань — лучшее из всего, что можно было им пожелать, но посмотрел на скривившуюся Лестрейндж и махнул на эту затею рукой. Поезд уже набирал ход, за окном вновь воцарялся туман, размывая бегущие к морю фигуры.
Следующая станция встретила своего путника шквальным ветром и ливнем. Невилл поразился тому, как темно и жутко было за окном, но вдруг из поезда выпал одинокий странник, которого никто не встретил и, похоже, никто не мог ждать.
— Родольфус! — Лестрейндж взвилась и прижалась к стеклу руками. — Родольфус!
Она бросилась прочь из купе, и Невилл последовал за ней.
— Остановите! Остановите поезд! Выпустите меня! Я должна идти с ним! — Лестрейндж нещадно молотила кулаками по двери вагона, и Невилл осторожно дернул ее за плечо, оттаскивая от выхода.
— Никуда ты не должна идти, — выпалил он и тут же поразился своей резкости, — здесь не может быть ошибки, здесь никто ничего не способен спутать. Если твоего мужа высадили на той жуткой станции, значит, это наказание, определенное ему.
Лестрейндж протяжно закричала и снова принялась стучать по двери, явно намереваясь ее выбить. Невилл пытался оттащить ее, но она изворачивалась, как кошка, и не желала слушать его увещеваний. Внезапно поезд замедлил свой ход и остановился. Двери распахнулись, и Невилл посмотрел в коридор. Никого. Никто не спешил к выходу, никто не торопился навстречу своей награде, а быть может, искуплению. Впрочем, Лестрейндж замерла, глядя на безрадостный пейзаж.
— Кому так повезло? — грубо бросила она и отошла от двери.
— Там никого нет, — Невилл вздохнул, глядя, как она ждет, что сейчас появится кто-то, кто должен выйти на этой станции, и внезапная догадка вспыхнула в его мозгу. — Это наша станция.
— Наша? — недоуменно переспросила Лестрейндж, с брезгливостью глядя на серый лес и размокшую грязь, которая когда-то была тропой.
— Да, наша, — пол вагона начал нагреваться, словно поторапливая незадачливых путников, и Невилл поспешил спрыгнуть с подножки. Лестрейндж глядела на него и морщила нос.
— Я не собираюсь прыгать в эту чертову грязь, — фыркнула она, и Невилл протянул руку. Лестрейндж фыркнула и отвернулась, и ему ничего не оставалось, кроме как бесцеремонно дернуть ее за руку. Лестрейндж взмахнула свободной рукой и сошла с поезда без капли грациозности.
Глинистая тропа под их ногами была размыта, очевидно, прошедшим недавно дождем. Невилл шел первым, постоянно поскальзываясь в грязи. Лестрейндж брела следом, ворча что-то под нос.
— Куда ты идешь? — спросила, наконец, она, когда поезд за их спинами коротко свистнул и растаял в тумане, что клубился над рельсами. — Что это за место?
Невилл лишь пожал плечами.
— Раз из поезда никто больше не вышел, это наша станция, — предположил он. — И я думаю, нам первым делом нужно найти какой-то дом или хотя бы укрытие. Того и гляди пойдет дождь, я не хотел бы мокнуть. Судя по всему, нам предстоит пробыть здесь довольно долго, так что я предпочел бы иметь какую-то крышу над головой. Надеюсь, ты со мной согласна?
— Какого тролля, — выругалась Беллатрикс. — Мир сошел с ума. Вот уж не думала, что после смерти мною будет помыкать малыш Лонгботтом.
— Как будто ты думала, что будет после смерти, — Невилл усмехнулся. — Ты ведь Пожиратель, ты должна была знать, что будет в конце. Или для вас Смерть была просто красивым словом, не более?
Лестрейндж выхватила палочку и направила на него, но, видимо, вспомнила, что не может навредить, и потому лишь злобно скрипнула зубами.
— А ты, малыш Лонгботтом? Почему не переродился после смерти, как феникс, ваш символ?
Теперь уже Невилл не нашел, что ответить. Он уставился под ноги и зашагал вперед. И вовремя — через пару шагов он оступился, нога опасно поехала на скользкой грязи, и пришлось приложить усилия, чтобы не упасть. Лестрейндж хрипло рассмеялась.
— А я думала, ты привык возиться с грязью, Лонгботтом, — надменно бросила она. — Вы же в своем Ордене только и делали, что носились с грязнокровками, так что ты здесь должен чувствовать себя как дома.
У Невилла на языке вертелся достаточно грубый ответ по поводу Азкабанской грязи, но он вспомнил слова дежурного о спасении несчастной души, и смолчал, решив, что упоминание о тюрьме никак не сделает Лестрейндж светлее, скорее, наоборот.
— Что, нечем крыть? — спросила она и снова расхохоталась, на сей раз визгливо. Однако в какой-то миг смех стал вскриком, и Невилл обернулся.
Лестрейндж сидела в грязи и смотрела на него исподлобья.
— Драккловы каблуки, тролль бы их побрал, — проворчала она, снимая с ноги испорченную туфлю, каблук которой был переломлен пополам.
— Это похоже на возмездие? — спросил Невилл, помогая Лестрейндж подняться из грязи.
— Это похоже на дрянную погоду, — проворчала она и двинулась дальше по размытой дороге вдоль кромки серого леса.
Вскоре за, казалось, нескончаемым лесом показались крыши домов, и Невилл ускорил шаг. Лестрейндж, которая, похоже, устала даже ворчать, тоже попыталась ускориться, но только заскользила на грязи.
— Эй, ты же не собираешься бросить меня здесь? — недовольно крикнула она.
— Не собираюсь, — Невилл притормозил, дожидаясь свою подопечную. — Я даже не смею надеяться, что в этом лесу водятся волки, которые тебя съедят.
— А еще спаситель, — фыркнула Лестрейндж. — Где же душещипательные разговоры об искуплении, о свете, о спасении моей черной души? Ай-ай-ай, малыш, профессор Дамблдор был бы расстроен.
— Не говори о Дамблдоре в таком тоне! — неожиданно для самого себя рявкнул Невилл, и над лесом взвилась стайка серых птиц.
— Оу, малыш Лонгботтом зол, — Лестрейндж надула губы, как обиженная девочка. — Не кричи на меня, малыш, ты должен меня спасать, не забывай.
Невилл подавил в себе желание извиниться и повернулся к видневшемуся за лесом городу.
— Идем, — буркнул он. — Я не знаю, насколько уязвимы души в этом мире, но простыть все равно не хотелось бы.
Лестрейндж фыркнула и поплелась за ним, проклиная на чем свет стоит Невилла, Орден Феникса, погоду, поезд, станцию и ожидающий впереди город.
Невилл с тоской глядел на покосившиеся деревянные дома, черные от влаги, пропитавшиеся ею настолько, что, казалось, можно нажать на стену и из нее польется вода.
— Что это за место? — с презрением спросила Лестрейндж, морща нос от прелого запаха, которым пропитался даже воздух над поселением.
— Не знаю, — Невилл осматривал небольшие домики, среди которых черным обелиском выделялось высокое, скрученное всеми ветрами строение. — Как ты думаешь, это может быть гостиницей?
Лестрейндж демонстративно отвернулась, видимо, не желая ничего с ним обсуждать.
— Пойдем, хотя бы спросим, где можно остановиться, — Невилл протянул ей руку, и Лестрейндж нехотя вложила пальцы в его ладонь.
Ступеньки скрипели и грозились вот-вот развалиться под ногами путников. Лестрейндж попыталась взяться за перила, но они качнулись так, что она предпочла схватиться за Невилла. Дверь перед ними распахнулась сама по себе, как будто боялась, что рассыплется в труху от неосторожного прикосновения. Невилл отступил, пропуская Лестрейндж вперед, в темный, пыльный, провонявший плесенью зал.
За засаленной до черноты стойкой стоял старый, обрюзгший бармен, оглядывая пустые столы мутным взглядом. Завидев Невилла с Лестрейндж, он хмыкнул и отвел взгляд.
— Добрый день, — наполовину вопросительно произнес Невилл, желая привлечь внимание бармена.
— Добрый? Ты на улице был, мальчик? — хохотнул тот. — Или поезд теперь останавливается у дверей гостиницы?
— Смешно тебе? — рявкнула вдруг Лестрейндж. — Комнаты у тебя есть? Я продрогла до костей.
Бармен вздрогнул и бросил ключ на стойку.
— Эй, мы что, должны жить в одной комнате? — брезгливо поморщилась Лестрейндж.
— Комнаты только на двоих, — буркнул бармен и отвернулся.
— Нет-нет, погодите, нам нужно две разных комнаты, — Невилл тронул его за плечо, разворачивая к себе.
— Все занято, — отрезал бармен. — Или так — или никак, выбирайте.
Невилл с Лестрейндж посмотрели друг на друга, и каждый ожидал, что скажет другой, какое решение он примет. Бармен сверлил их взглядом, вынуждая принимать решение поскорее и не отвлекать его от созерцания пустого зала.
Лестрейндж отвела глаза, как будто ей не было никакого дела до того, где она будет ночевать, и уже, похоже, собралась провести ночь за столиком.
— Лестрейндж, — сиплым от долгого молчания голосом бросил Невилл, — ты идешь?
Маленький, рыжий от ржавчины ключик лежал в его ладони. Она поморщилась и побрела за Невиллом к лестнице.
Скрип половиц резал уши, глаза почти ничего не различали в полумраке коридора, освещенного тусклыми газовыми рожками. Дыхание Лестрейндж, шедшей позади, было похоже на хрипы дементоров, отчего Невиллу казалось, что она высасывает из него силы. По обе стороны коридора тянулась цепь разбухших дверей, которые, наверняка, не открылись бы ни изнутри, ни снаружи. Невиллу было неприятно думать, что им самим вскоре предстоит быть замурованными за такой же дверью, но поделать с этим он ничего не мог. «Разве что, — думал Невилл, — поскорее исправить ее, чтобы как можно меньше пробыть в этом месте. Хотя, — короткий взгляд назад, на Лестрейндж, крадущуюся на носочках по коридору, — нужно, чтобы она хотела исправиться. А это практически невозможно».
Одна из дальних дверей распахнулась с оглушительным треском, и Лестрейндж за спиной у Невилла взвизгнула от неожиданности.
— Да тут весело! — расхохоталась она, и чуть ли не бегом бросилась к распахнутой двери.
Комната была маленькой, даже можно было сказать, крошечная. Узкое высокое окно почти не пропускало света, с потолка свисали клочья паутины, припорошенной пылью. Кровать была застелена серыми от времени покрывалами, а подушка казалась набитой камнями из-за того, что свалялся весь пух, который был внутри.
— Миленько, — Лестрейндж нервно хихикнула. Невилл вошел в комнату вслед за ней, и дверь за ним захлопнулась.
— Лестрейндж, — Невилл посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. — Что будем делать?
— В смысле? — она прыгнула на кровать, поджала под себя грязные ноги, немилосердно пачкая при этом и без того жуткую простынь.
— Я должен спасти твою душу. Понимаешь, что нам придется сотрудничать?
— Зачем? — Лестрейндж выпучила глаза. — Мы все равно проведем в этом жутком месте вечность, так какая разница, есть тьма в моей душе или ее там нет?
— Есть разница, — упрямо проговорил Невилл, и она вскочила со своего места.
— Ты! — Лестрейндж ткнула пальцем ему в грудь. — Вы все, милые, добрые, светлые праведники. Считаете, что в мире есть только ваша правда и только ей нужно подчиняться. Считаете, что другой правды нет? Может, это я считаю, что тебя надо спасать? Может твои идеалы: всепрощение, равенство, любовь и дружба — это ошибка? Может, нужно просто придерживаться чистоты крови? Почему ты имеешь право лечить меня, а я — нет?
— Потому что на чистоте крови все не заканчивается, — Невилл нахмурился. — Потому что вы наказывали магглорожденных волшебников лишь за то, что они такими родились. Пытали, мучили, убивали. Так же нельзя!
— А вы? Вы наказывали людей за их взгляды! — взвизгнула Лестрейндж. — Причастность к Пожирателям не означала пытки и рейды! Но вы наказали всех, кто не успел откупиться, как Малфои или высказать лживое раскаяние, как Снейп. Уверена, ваши друзья засудят мою бедную сестру лишь за то, что она — жена Пожирателя. Разве же это справедливость?
— Это пособничество, — неуверенно проговорил Невилл, понимая, что отчасти согласен с Лестрейндж.
— Тогда я поищу другую комнату, — она вскочила и бросилась к двери. — Пока ты сам не спасешься, за мою душу лучше не браться. Пока ты не перестанешь делить мир на черное и белое, пока не поймешь, что на той стороне тоже правда — нам не о чем разговаривать.
— Нам не о чем разговаривать, пока ты не поймешь, что магглорожденные тоже имеют право на жизнь и магию, — в сердцах выкрикнул Невилл. — Может, мои убеждения и не идеальны, но они хотя бы не посягают ни на чью жизнь.
— Как тебе легко рассуждать о жизни, когда ты перешагнул смертную черту и сидишь теперь в этой троллевой дыре! — гаркнула Лестрейндж и выскочила в коридор, оглушительно хлопнув дверью.
Невилл посмотрел на цепочку грязных следов, оставленную ее ногами, и вспомнил, что она по-прежнему ходит босиком — безнадежно испорченные туфли Лестрейндж еще там, у леса, выбросила в грязь. Он поймал себя на мысли, что она может занозить ноги или простыть, и сам удивился тому, что ему есть до этого дело, как и до спасения ее погрязшей во тьме души. До сих пор было непонятно, можно ли в этом месте заболеть, но чувство холода определенно было, Невилла трясло, он понимал, что продрог и хочет согреться, а потому склонен был полагать, что и Лестрейндж замерзла. Как бы то ни было, она теперь зависела от него, а значит, стоило ее разыскать, успокоить и попытаться как-то согреть.
Лестрейндж нашлась в коридоре. Она стояла у одной из дверей, колотила в нее руками и плакала навзрыд, как маленькая девочка. От этих звуков у Невилла сжалось сердце.
— Успокойся, — он подошел к ней осторожно, боясь, как бы истерика не стала сильнее, и тронул за плечо. — Успокойся, пойдем в комнату.
— Я как раз это и хочу сделать, — хрипло проговорила она, выплевывая слова по одному. — Уйти в комнату. Я хочу другую комнату.
Лестрейндж дернула ручку двери и взвизгнула. Раздалось шипение и треск, и ее отбросило к противоположной стене. Кожа руки пошла волдырями, как от ожога, и Лестрейндж недоуменно уставилась на нее, обиженно всхлипывая.
— Пойдем, — повторил Невилл, поднял ее с пола и обхватил одной рукой за талию. — Пойдем, попробуешь согреться.
Она была худой, даже иссушенной, словно скелет обтянули кожей и вдохнули в него жизнь. А еще Лестрейндж замерзла и сейчас, придерживая ее, Невилл ощущал, что ее бьет сильный озноб.