Проект встречи включал в себя:
– встречу генерала Сю на вокзале заведующим протокольной частью и заведующим отделом Дальнего Востока в сопровождении сотрудников этих отделов и представителей Реввоенсовета. Почетный караул не выставляется. Фотографы и операторы будут предупреждены, что фотографии и киносъемки не должны быть достоянием публики без ведома и согласия НКИД. В посольство Сю отправится на машине НКИД в сопровождении заведующего протокольной частью;
– предусматриваются официальные визиты членам советского правительства;
– генералу Сю предоставляются ложи в Большом театре – одна на балет и одна на оперу. Организуется осмотр достопримечательностей Москвы;
– в проводах принимают участие те лица, что и при встрече [4].
11 мюля Чичерин высказывает в послании Фрунзе свое мнение о том, что генерала Сю важно познакомить с организацией Красной армии «с тем, чтобы он мог убедиться в ее мощи. Поэтому ему следовало бы показать лагеря и учения частей различного рода оружия, в частности кавалерии» [5].
Делегация китайского правительства по изучению экономического и политического положения Европы прибыла в Москву 15 июля, посетив перед этим Лондон и Берлин [6].
Генерал Сю находился в СССР до 24 июня, программа визита предусматривала в первую очередь посещение военных лагерей, а также встречи Сю с председателем Совета народных комиссаров СССР А.И. Рыковым, народным комиссаром по военным делам М.В. Фрунзе, народным комиссаром иностранных дел
Г.В. Чичериным, замначальника штаба РККА Пугачевым, народным комиссаром путей сообщения Я.Э. Рудзутаком, председателем комитета при Совете наркома СССР Л.Д. Троцким.
Члены делегации осмотрели Кремль, посетили Дом крестьянина, Дом отдыха для рабочих, Дома охраны, Государственный банк, фабрики «Красный Октябрь» и «Богатырь».
Уезжая из Москвы, Сю «горячо благодарил за оказанный ему прием и за предоставленную ему возможность ознакомиться с различными областями нашей действительности» [7].
В 20-х годах закладывались основы советских протокольных традиций. Насколько активно происходило развитие протокольной службы НКИД, свидетельствует подготовка к визиту в Москву кантонского министра Ху Хан Мина в октябре 1925 года, программа пребывания которого была составлена не по хронологическому, а по тематическому принципу:
1. Беседы с членами правительства (Калининым, Каменевым и др.).
2. Коминтерн и РКП(б). Беседы с Зиновьевым, Сталиным, Молотовым, Радеком и др.
3. Просвещение. Беседа с Луначарским. Посещение детского дома, рабочего факультета, Центрального дома коммунистического воспитания, лесной школы, Библиотеки имени Ленина.
4. Здравоохранение и физкультура. Беседа с Семашко. Посещение Центрального института физической культуры, Центрального дома материнства и младенчества.
5. Промышленность. Беседы с Троцким, Дзержинским, Пятаковым. Посещение заводов «Динамо», «АМО», «Каучук», Краснопресненской хлопчатобумажной мануфактуры, кондитерской фабрики «Красный Октябрь».
6. Торговля. Беседы с Красиным, Фрумкиным и др.
7. Музеи. Посещение Музея революции, Третьяковской галереи, Музея фарфора, Музея изящных искусств, Кремля.
8. Мавзолей В.И. Ленина.
9. Театры.
10. Клубы. Центральный комсомольский клуб, Центральный пионерский клуб.
11. Финансы. Беседы с Сокольниковым. Осмотр золотого запаса Госбанка и Алмазного фонда СССР.
12. Осмотр показательных учреждений: Центрального дома крестьянина, Центрального института труда [8].
В 20-х годах протокольная часть НКИД под руководством Флоринского – это коллектив творческих личностей, которые не боялись экспериментировать и разрабатывали нормы протокольной практики, остававшиеся актуальными на протяжении десятилетий.
Флоринский и члены его коллектива весьма оперативно реагировали на замечания и делали все возможное для исправления отдельных недостатков в своей работе.
Так, 7 декабря 1925 года на имя заместителя управделами Совета народных комиссаров Мирошникова поступило сообщение от коменданта Московского Кремля Р. Петерсона, в котором тот просил разобраться с целым рядом «ненормальностей» в организации посещения Кремля иностранными представителями [9].
Претензии Петерсона были следующими:
– его не оповещают заблаговременно о характере приема, поэтому, «отвечая перед НКИД и высшими и начальниками о соблюдении должного этикета», он не может «проверить знание необходимых правил лиц, участвующих в приеме» [10];
– штат курьеров недостаточно подготовлен для проведения протокольных мероприятий: «не выбриты, плохо одеты, не сообразительны и т. д.». Петерсон просит одеть их в однообразную форму, выдав зимой тужурки и черные суконные брюки, а летом – брюки из легкой материи;
– по мнению Петерсона, «не все благополучно» и по хозяйственной части, разные ложечки подаются к чаю [11]. Он просит приобрести два хороших подноса, сервиз, необходимо также иметь запас «хороших сигарет и папирос» не в обыкновенной, а в специально выполненной отечественными народными мастерами упаковке. Для сигар нужен специальный ножик для нарезки;
– очень плохо, по мнению Петерсона, обстоит дело и с помещением для приема иностранцев в СНК. Необходимо оборудовать подъезд (выстелить лестницу дорожкой и т. д.), отсутствует помещение, где после беседы можно подать чай, кофе, угощения [12].
В ответном послании на имя Петерсона (от 10 декабря) Флоринский пишет, что Протокольный отдел согласен с его предложениями. Что касается приобретения необходимых сервизов, то он предлагает кроме посуды и серебра, хранящихся в кладовых Большого дворца в Кремле, использовать сервизы из ленинградских дворцов: «Многое <…> разбазаривается, не лучше ли было бы перевести их в Кремль, где они были в сохранности и могли бы быть использованы в случае необходимости» [13].
Подобная переписка вызывает целый ряд вопросов, и в первую очередь как за несколько лет советской власти удалось «разбазарить», используя терминологию Флоринского, сокровища кладовых Московского Кремля, таким образом, что встал вопрос о нехватке посуды для приема официальных лиц? И что означает фраза о «разбазаривании» ценностей в Ленинграде? Создается впечатление, что местные власти не только не могли, но и не хотели остановить процесс расхищения художественных ценностей.
Сотрудникам Протокольного отдела НКИД приходилось не только заниматься организацией протокольных мероприятий, но и составлять характеристики на их участников.
На наш взгляд, представляет интерес не только фактический материал, но и сам стиль изложения, поэтому приводим подробное содержание досье.
В качестве примера рассмотрим досье, составленные Флоринским на лиц, приглашенных на прием к К.Е. Ворошилову 2 декабря 1925 года.
– Али Голи Хан Ансори, чрезвычайный и полномочный посол Персии: «Очень яркая фигура. При царском правительстве был около десятка лет секретарем-советником Персидской миссии в Петербурге <…>. В Москву Ансори прибыл в ноябре 1920 в качестве Чрезвычайного посла. Вел с тов. Караханом переговоры и в феврале 1921 года подписал договор между РСФСР и Персией <…>. Ансори определенно придерживается ориентации на СССР, а не на Англию. <…> Ансори является дуаэном Дипломатического корпуса и пользуется большим в нем уважением» [14].
– Итальянский морской атташе капитан Миралья: «Неправильно, но говорит по-русски. В Москве с весны 1924 года. Бравый моряк, весельчак, и в общем довольно простой и приятный парень <…>. Не плохо ориентируется в нашей обстановке» [15].
– Польский военный атташе Кобылянский: «Бывший русский офицер 2-го отд. Польского Генштаба, специалист по разведке. Окончил в Париже Академию Французского Генштаба. На хорошем счету у 2-го отдела Польского Генштаба, ловкий и способный человек. Имеет большие знакомства и пользуется уважением среди Дипкорпуса. В политическом отношении никакой определенной ориентации не придерживается, но ближе к группе Пилсудского. Стремится сделать карьеру» [16].
– Эстонский военный атташе Курск: «Бывший русский офицер. В Эстонии командовал дивизией, но расценивали его слабо. Усиленно занимается шпионажем в пользу Польши и Англии. Большой любитель выпить. Говорят, что за деньги он готов на всё» [17].
– Характеристика на японских представителей.
1. Кадзуо Мике – военный атташе.
«Полковник пехоты <…>. По-русски говорит слабо. Производит впечатление человека хитрого и неискреннего. Особого расположения к нам с его стороны отметить нельзя.
Всегда начеку. Из каждого сказанного слова стирается извлечь пользу.
На деловой почве с НКИД не сталкивается. В Москве находится с женой» [18].
2. Сюдзо Курасиге – помощник военного атташе: «Прибыл в чине капитана пехоты <…>. Манерой держать себя значительно менее заметен, чем Мике. При встречах больше молчит, предоставляя разговаривать ему» [19].
3. Кацудзи Масаки – морской атташе.
«Капитан II ранга японского флота <…>.
Высказывает себя крайне расположенным к СССР. Подчеркивает разницу отношений к нам со старины морских кругов в сравнении с военными. Много говорит в пользу укрепления дружбы между СССР и Японией до своего приезда в Москву <…>.
В делах обращается за поддержкой НКИД. В проведении их крайне настойчив и назойлив. По-русски говорит хорошо» [20].
В составлении характеристик Флоринскому оказывали содействие заведующие отделами Востока и Прибалтики НКИД.
Подобная деятельность была важной, но не главной составляющей в работе Протокольного отдела.
В 20-х годах СССР стремился продемонстрировать миру все достижения, совершенные в первые годы существования советской власти. Популяризацией успехов в том числе приходилось заниматься и НКИД, в частности Протокольному отделу этого наркомата.
Открытие Шатурской электростанции в 1925 году вызвало у иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, сильный интерес, который, как известно, зачастую перерастает в ажиотаж, и тот, в свою очередь, в скандал. Именно со скандала и началась поездка инкоров на открытие электростанции в декабре 1925 года. Представители прессы буквально штурмом пытались взять международные вагоны, предназначенные для дипломатов, и не желали занимать «простые» местные вагоны. [21].
В дороге произошел инцидент, который не остался без внимания не только сотрудников НКИД, но и журналистов. На одной из станций перед вагоном Троцкого собралась большая толпа местных крестьян, которые криками и аплодисментами требовали, чтобы Троцкий показался в окне вагона. Лишь перед самым отходом поезда Троцкий вышел на перрон и сказал несколько слов собравшимся. Этот случай «страшно» заинтересовал корреспондентов, которые с другими пассажирами поезда, включая дипломатов, буквально кинулись к вагону Троцкого, когда поезд остановился в Шатуре, и затем, утопая в глубоком снегу, последовали за ним на станцию. По дороге к процессии присоединились местные рабочие и крестьяне. У входа в электростанцию началась давка: трудящихся не пускали на территорию, а «московские гости» толпились сзади с билетами и не могли пройти [22].
После того как отдельным группам приглашенных удалось пробраться на станцию, там вновь началась, по словам очевидцев, «форменная погоня за ним (Троцким. – Авт.). Все, включая дипломатов <…>, как дети бежали за Троцким вверх, вниз по коридорам и т. д. Станцию, кажется, никто не осматривал. Так длилось более часа. Наконец Троцкий скрылся в отдельной комнате», – вспоминал один из очевидцев [23].
Митинг состоялся под открытым небом, гости ждали его открытия не менее получаса, но, когда стало известно, что Троцкий на митинге выступать не будет, корреспонденты и дипломаты его покинули.
Организация обеда, так же как и все предыдущие мероприятия, оставляла желать лучшего. Для обеда были отведены две комнаты: для дипломатов в нижнем помещении электростанции, а для «остальной публики» – наверху, где работали машины. Инкоры стремились пройти к дипломатам, куда их не пускали, а наверху в это время все столы уже были заняты. В результате голодные и уставшие корреспонденты должны были толпиться в дверях и оттуда наблюдать за обедом. Но после сообщения, что Троцкий будет в верхнем зале произносить речь, все, включая дипломатов, бросаются наверх, где «строят баррикады из скамеек и столов, чтобы лучше слышать Троцкого» (в зале работали машины. – Авт.) [24].
Троцкий просит остановить машины и, получив отказ, идет вниз, все собравшиеся следуют за ним, полагая, что «праздник» завершен.
В поезде вновь скандал: купе инкоров занято посторонними лицами, которые, после того как ГПУ их «выставило», выбрасывают на сиденье «плевательницу и разбрасывают апельсинные корки». Настроение улучшается, когда поезд трогается и можно заказать чай, после которого начинается «благорастворение умов» [25].
Чтобы сгладить негативное впечатление от поездки, в вагон с иностранными корреспондентами подсаживается один из администраторов, который заявляет: «Что же, станция работает уже давно, с 5-го октября. Теперь т. Троцкий приехал, нам в недельный срок приказали приготовить торжественное открытие. Ну что ж, приказали, мы сделали. А разве разбираются, можем ли мы?» [26].
В завершение представитель НКИД передает мнение инкоров, что секретарь замнаркома «мог бы лучше одеваться» [27].
Таким образом «праздничный переполох» на открытии Шатурской электростанции перечеркнул всю значимость этого события и в конечном итоге нанес удар по имиджу республики.
Приемы «моряков моряками». Визиты в Ленинград итальянского военного корабля «Мирабелло» (1924 и 1925). Визит советских военных моряков в августе 1924 года в Италию. Визит итальянской миноносной флотилии в Ленинград в 1925 году, ответный визит советской эскадры в Италию (1925)
Генуэзская (10 апреля – 19 мая 1922 года) и Гаагская (19 июня – 17 июля 1922 года) конференции продемонстрировали успехи внешней политики молодого Советского государства. Западноевропейские державы не смогли навязать ему свои условия, а Рапалльский договор (16 апреля 1922 года) означал прорыв Советской России на международной арене. В 1924–1925 годах СССР установил дипломатические отношения со многими странами. Этот период вошел в историю советской внешней политики как «полоса признаний».
7 февраля 1924 года были установлены дипломатические отношения между СССР и Италией, подписан советско-итальянский торговый договор. Спустя пять месяцев, в июле 1924 года, состоялось важное событие в истории советско-итальянских отношений – прибытие в Ленинград итальянского военного корабля «Мирабелло».
Начиная с 6 июля в течение трех дней Д.Т. Флоринский принимал участие в совещаниях с представителями военного и морского командования для составления программы встречи с учетом полученной инструкции – «скромно и сдержанно, но прилично» [!] В результате была выработана следующая программа.
– На встречу «Мирабелло» высылается «посыльное» судно, имеющее на борту итальянского морского атташе (если он пожелает).
– При проходе мимо Кронштадта «Мирабелло» салютует 21 выстрелом (салют нации) и 7 выстрелами (салют крепости), на которые советская сторона отвечает.
– «Мирабелло» становится на якорь напротив Кречетовской пристани у моста лейтенанта Шмидта рядом с советским миноносцем «Троцкий». Салют на Неве не производится (могут пострадать стекла на Ленинградской стороне).
– Немедленно по прибытии «Мирабелло» (на пристани не присутствуют встречающие с советской стороны) капитан наносит визиты представителю губисполкома (т. Циперовичу), агенту НКИД (т. Вайнштейну), командиру порта (т. Войкову), председателю ЛВО (т. Воронину). На эти визиты представители советской власти отвечают в течение 24 часов.
– Советский официальный прием ограничивается обедом в Доме Красной армии и флота, устроенным от имени военно-морского командования. При этом советская сторона особо подчеркивала, что, если итальянский комсостав откажется обедать за одним столом с матросами, наш комсостав будет равным образом представлен и в зале комсостава, и в зале, где будут обедать итальянские матросы с советскими военными моряками и красноармейцами. Меню обеда предлагалось одинаковое для обоих залов. Было решено подавать вино и пригласить оркестр, принимая во внимание трудности ведения беседы из-за взаимного незнания языка, официальные речи на приеме не планировались.