И замолчали не просто все, замолчало само место, не стучали туфли по паркету, не слышалось звона от барной стойки и с кухни. В зале появилась она.
- Дамы и господа... - таинственно сказал конферансье (его не было в зале, но голос его должен был прозвучать и он прозвучал). - Выступление начинается.
Выступление началось.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо за...
- Не закрывай глаза, я прошу тебя.
Она пела, но она же, другой частью себя, подошла к отцу человека и присела к нему за столик, а официант быстро наполнил ей бокал шампанским.
- Сейчас так много звёзд, ты так не считаешь?
Отец человека взял стакан с бурбоном и посмотрел в потолок.
- И правда. Очень много звёзд... А я хотел бы забыть.
Господи, как же ты невыносимо прекрасна.
- Забыть меня? - она рассмеялась и тряхнула длинными светлыми волосами
- Да.
Он больше не мог ничего сказать, а она не хотела ничего говорить, и звучала вокруг них музыка про то, что вокруг много песен, и мечтаний, и, самое главное, звёзд.
Отец человека думал о том, что его жена, давно убитая им, сидящая напротив него, великолепна, идеальна, очень красива, восхитительна...
- Я прошу, хватит.
- Я бы всё равно хотел забыть тебя.
- Я это понимаю... я плохая, да?
- Ты не плохая, просто я...
- Но я же плохая.
Музыка звучала и звучала. Люди вокруг разговаривали о своём. Официанты носились туда и сюда с закусками и выпивкой.
Отец человека и его жена сидели и молчали.
- Ты не плохая. - в конце концов сказал он ей.
Она улыбнулась, показывая, что не верит, но понимает, и резко сменила тему.
- Как он?
- Он ушёл в город... - отец человека улыбнулся. - Знаешь, а ведь он тоже не плохой.
- Даже несмотря на то, что убил тебя?
Отец человека вздохнул и ответил:
- Я этого заслуживал.
Она кивнула в ответ.
- Этим мы с тобой и отличались... Мы же почти одинаковые были, милый. Но ты понял, что ты плохой и всего этого заслуживаешь. А я - нет...
Не думай о том, как убил её, дурак, что ты, что ты, что ты
- И правильно, не думай. Лучше подумай о чём-нибудь хорошем?
И сразу же в памяти его всплыло многое, кроме её светлых волос. Отец человека вспомнил их первую встречу. Университет. Её простое, но изящное платье, её всё такие же светлые, но тогда короткие, волосы, её худобу, её запах (духи с названием цвета столицы), её вес на его руках.
- А ты меня действительно любил?
- Я тебя и сейчас люблю.
- Но говорил, что не любишь.
- Это очень трудно - любить тебя.
Теперь это были не только волосы. Она сидела напротив такая же, как в момент их первой встречи, молодая и ещё более прекрасная, и отец человека понял, что сам стал моложе, под стать ей.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза и вспомнил.
К тому моменту он успел убить неведомое множество кошек, собак и троих женщин. Не то, чтобы очень много, и не то, чтобы именно специально женщин, просто ненавидел их отец человека больше, чем мужчин.
Он стоял в универси... Хотя зачем?
Он не захотел представлять себе момент таким, каким он был на самом деле. Воспоминания - как солнечные лучи, делай с ними, что хочешь. Поэтому встретились они не в университете, в первый день, на знакомстве группы.
Это был парк. Или даже открытый космос. Вокруг звучала босанова. Она шла в лёгком платье, а музыка обволакивала её, подчёркивала её божественность. Из её глаз светила пронизывающими лучами взорвавшаяся Бетельгейзе. А губы, немного бледные, возбуждали, когда она улыбалась, и ещё больше возбуждали, когда она была серьёзна.
В первый раз в своей жизни отец человека почувствовал к женщине что-то ещё, кроме всепоглощающих презрения и ненависти. А она сама, объект этого "чего-то ещё", посмотрела на него лучами взорвавшейся сверхновой из глаз и сказала:
- Почему вы так на меня смотрите?
Он не нашёлся с ответом.
Она, не дождавшись, в ответ улыбнулась, пожала плечами, и пошла было мимо, но тут он спохватился, догнал её и, краснея, бледнея, смущаясь, спросил её имя и телефон... Вокруг был цветущий луг или прекрасный зимний лес. А ещё звучала босанова.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза.
Она всё так же сидела напротив и всё так же пела со сцены, но, конечно, она сидела напротив, смотря на него, улыбаясь.
- Это было очень мило. И зачем тебе это забывать?
- Я... я тебя убил.
- Что за глупости!
Она нахмурилась, отпила из стакана, резко протянула руку через стол и взяла его за указательный палец.
- Дурачок. Это я плохая. Я.
- Ты не плохая. - хмуро и упрямо ответил отец человека
- Дурачок, какой же ты дурачок.
И столько пронеслось в памяти отца человека эпизодов, столько хорошего и плохого, столько всего, что он не выдержал и заплакал. Ещё и музыка. Босанова. Его и её музыка. Отец человека не мог сдержать слёз, они капали на тарелку в стакан.
Его жена сразу же встала со стула, подошла к нему, обняла и прижала его голову к своей груди.
- Что ты, что ты... - зашептала она. - Что ты, я понимаю, не надо...
- Почему я должен тебя терять? Почему я не могу тебя забыть?
- Успокойся, хороший мой, успокойся, всё в порядке...
Он пару минут не мог ничего сделать, слёзы просто лились. Потом перестали. Конечно. Никто не обращал внимания.
А она понимала. Она всегда понимала.
- Мужчины. Всегда-то вы более эмоциональны. Какой же ты у меня хрупкий.
Она хотела отойти и снова сесть, но он схватил её за руку.
- Танцевать. Уже рассвет. Рассвет уже. Давай потанцуем.
- Потанцуем? Но... я же пою!
- Вот и пой.
Отец человека вытащил свою жену на середину зала и прижал её к себе. Сперва они неловко закружились , но потом это стало настоящим танцем.
Теперь уже она прижала лицо к его груди. Но слёз он не ощутил. Когда она посмотрела ему в глаза, он увидел, что она улыбается.
- Ты сказал, рассвет близко?
- Да.
- Рассвет полон мечтаний. Их очень много.
- И одна из них наша.
Она помолчала, а потом заговорила опять:
- Рассвет. Но все звёзды всё равно видно. И у каждой, я уверена есть мечта.
- Так много звёзд... Как же много звёзд.
- А песня? У каждой звезды есть песня, ведь правда?
- Ветер. Ветер полон песен. И одна из них наша, любимая.
- Так много звёзд и так много песен... у каждой есть мечта.
- А ведь вокруг так много звёзд.
- Так много звёзд.
Она встала на цыпочки потянулась к нему, чтобы поцеловать его. Прекрасная. Идеальная. Невыразимо, неописуемо, нет-таких-слов-чтобы-это-сказать-красивая.
И, хотя реальная раньше, но теперь воображаемая.
Воображаемая.
Отец человека открыл глаза.
Он увидел тарелку с куском ковра, посыпанным гнилой землёй и старым сеном.
Он увидел стены дома. Из окна он увидел кусок затянутого серыми облаками неба и светящую даже днём фиолетовую луну.
А вот своей жены, любимой жены он не увидел.
Пальцами правой руки отец человека прикоснулся к своему лицу и подушечками почувствовал невысохшие дорожки слёз.
Подскочив и дико заорав, он подхватил тарелку и швырнул её в стену. Он схватил стол и рванул его на себя, а потом тоже швырнул в стену. Он забегал по дому, крича, вереща, визжа, как маленький ребёнок, внезапно осознавший, что смертен, пытаясь хоть как-нибудь выбить из головы эти опять нахлынувшие воспоминания о ней, о ней, о ней, о той, кого рядом с ним не было, кто... бросила его.
Крик не принёс покоя. Вся злость так и осталась в отце человека. Глухо, но как-то отстранённо рыча, он вернулся в кухню, пригладил волосы, и начал рыться в шкафчике с кухонными принадлежностями. Быстро нашёл нож. Попробовал пальцем, острый ли? Острый.
Отец человека оделся и вышел из дома. Его переполняла ненависть. Он пошёл в направлении железной дороги. Наверняка кого-нибудь на ней можно поймать.
Три-точка-два. Снова про отца человека после того, как его сына убили
Меж тем, когда отец человека выбежал из дома, погода стояла просто замечательная. Всё-таки только-только перестала звучать песня про то, что среди множества мечт, есть чья-то особенная мечта, среди множества звёзд, есть чья-то особенная звезда, и всё вокруг ещё дышало счастьем, пусть даже и воображаемым.
Но стоило отцу человека выбежать за ворота, как сразу всё кончилось, и остатки чего-то хорошего, пусть мало осталось в нём этого хорошего, выветрились из него моментально. Женщина, которая танцевала с ним и целовала его напоследок, слезы на его лице высохли, и снова он бежал вперёд и вперёд, как когда-то, вот только теперь вокруг было серое небо, мёртвая земля и больше ничего.
Лишь изредка всхлипывала и стенала продавщица. Но к этому звуку отец человека уже привык.
В остальном же - замечательная была погода. Даже несмотря на налитое серостью серым-серо серое небо, которое не могло бы стать ещё серее, даже если захотело бы. Даже несмотря на полную серостью серым-серо серую землю, которая не могла бы стать ещё серее, даже если захотела бы. Всё остальное, помимо земли и неба, было неважно. Дома и дома, воздух и воздух, пусть даже и остатки деревьев.
Отец человека бежал вперёд, как бежал когда-то. Даже когда у него начали болеть ноги, он не обратил на это внимания, а потом ноги и вовсе болеть перестали. В руке отец человека зажимал нож. Отец человека продолжал бежать, осознавая что он делает и почему, но, меж тем, мыслями он снова был где-то далеко, но не в кафе, где его жена пела босанову (то было место для счастья и покоя), нет, теперь он просто вспоминал. Когда-то давно он бежал точно так же, вот только вокруг всё было совсем иначе.
Ведь вокруг был город - не самый большой и не самый маленький, своими домами-коробками отъевший огромную часть территории у леса. Они сначала воевали, но потом жили друг с другом вполне себе мирно, лес и город. Лес рос вокруг города, храня в себе животных и прочие милости, а город стоял где-то в лесу, храня в себе в основном людей. Одним из этих людей был отец человека, который в те времена не так уж и много прожил, но явно не меньше двадцати лет, хотя так и не сказать сразу. Глядя на себя в зеркало (когда он глядел на себя в зеркало, были такие моменты) отец человека видел стройного юношу, чаще в светлых, клетчатых рубашках ,в серых брюках, и в туфлях под цвет ремня - ведь мужчину делает стиль.
Женщина в халате, точно подогнанном по изящной фигуре, нахмурилась, сузила глаза, совсем уж превратив их в две щёлочки, и покачала головой. Её приемный сын стоял перед зеркалом и тоже хмурился, но по другой причине:
- Коричневые туфли с чёрными брюками? Серьёзно?
Отец человека холодно окинул взглядом себя и, не обращая внимания на приёмную мать, отстранено отметил складки кожи, словно мог отчётливо, как под микроскопом, видеть каждую клеточку эпидермиса.
- Прыщи, не лезут, нет? Вроде нет...
- Ладно... всё-таки он тёмно-коричневый. Да и ремень такой же у меня есть. Вроде бы даже и нормально.
Женщина всё равно хмурилась, но потом вздохнула и просто потрепала приёмного по аккуратно подстриженным светлым волосам.
- Всё в порядке, Серёжа, честно.
- Да я понимаю. - Отец человека кивнул, всё так же поглядывая в зеркало. - Извини пожалуйста.
Он растянул губы в улыбке, ласково сощурил глаза и начал раздеваться. Мать его вышла из комнаты. Сергей, раздевшись до трусов, снова придирчиво посмотрел в зеркало, на этот раз оценивая уже себя. Бледная кожа, аккуратные ногти. Приспустил трусы и несколько раз повернулся вокруг своей оси. Сила рук, с проступающими венами, стройность развитых лёгкой атлетикой ног, подтянутость ягодиц, аккуратность коротких, всё таких же светлых, волос в паху, характерные две толстые вены идущие верах там же. Возможно, этому стоило бы радоваться, но Сергей машинально отметил про себя, что всё вроде бы даже и в порядке. Поэтому он оделся уже в домашнее и вышел в комнату.
Вышел, закрыл дверь. Пахло приятно, чем-то из азиатской кухни - приёмная мать любила готовить что-то своё национальное. Она хлопотала где-то на кухне, и Сергей слышал лёгкое позвякивание посуды и шум воды.
- Посуду моешь?
- Что?
Сергей быстрым шагом прошёл на кухню.
- Посуду моешь, говорю?
- Ага, - кивнула она. - Ты иди, иди. Папа скоро будет. Он вроде поговорить хотел.
- Да.
Сергей прошёл через зал, задел ногой неудобный уголок чистого турецкого ковра, снова зашёл в свою комнату.
Опять зеркало.
Опять кожа.
Опять мысли о том, что туфли не подходят к брюкам.
Как же это надоело.
Странное, но привычное, чувство злости, родилось в паху и тонкими нитями ринулось оттуда через всё тело в голову. Следующее после этого желание крепко схватиться за свой член, а потом рвануть его, чтобы оторвать, тоже было привычно, всё это затем переросло в тягучую вспышку, напрочь...
Сергей рыкнул и ринулся на диван, подмял под себя подушку, уткнулся в неё головой и глухо заорал во всё горло, заполнив рот тугой наволочкой. Заметался по дивану, забился. Секунда, две, десять, пятнадцать, тридцать, минута, а его всё ещё колотило.
Чувство ушло постепенно.
Сначала отпустило в голове, потом в области паха. Сергей моргнул пару раз и увидел, что на подушке остались влажные следы. Внутри появился холод, противный, неприятный. Захотелось свернуться в комок и... и всё.
Мотнув головой, Сергей подскочил с кровати одним махом и быстро подошёл к проигрывателю пластинок, стоящем на тумбочке, полной винилов. Он знал, что ищет, отец привёз её недавно из Японии, куда ездил по делам. Отец сказал, что это самое новое, что он смог достать. Было совсем не то, совсем не то, что Сергей хотел, но ему неожиданно понравилось.
Какие-то духовые. Какие-то ударные. И приятный голос певицы, поющей что-то, от чего в груди рождалось какое-то иное чувство. Может быть человеческое? Сергей не мог на это ответить.
Он слушал и слушал и слушал и слушал. Там, вне комнаты, были какие-то свои звуки, почти неслышимые из-за музыки, но очень скоро, повторенье на пятое песни, снаружи что-то хлопнуло, зашумело, пару раз топнуло. Звуки с кухни прекратились, переместились туда, где хлопнуло и зашумело. Спустя пару минут, песня почти доиграла, в дверь комнаты постучались.
Сергей убавил звук, глянул в зеркало, проверяя, всё ли в порядке, и подошёл к двери.
Открыл. Там стоял приёмный отец.
- Здравствуй. Пойдём обедать. - уже уходя в другую комнату, чтобы переодеться, он остановился, помолчал пару секунд и добавил. - Никак не наслушаешься? Это правильно. У нас такого не делают. Давай, не задерживайся, а то остынет, она уже всё по тарелкам разлила.
Когда Сергей вышел из комнаты, окончательно пришедший, как он посчитал, в себя, приёмные мать и отец сидели за столом и обедали. Он подумал, что ему стало интересно, какие у них могли бы быть дети, если бы они были? Мать - не очень высокая, немного смуглая, с узкими глазами, пухлыми губами, и отец, высокий и стройный блондин.
- Давай-давай, садись скорее! - отец кивнул на место за столом, дождался, пока его приёмный сын сядет. - Вот так и правильно.
- Стоп! Он руки не помыл!
Отец нахмурился, сцепил зубы и с шумом втянул сквозь них воздух, на выдохе протянув:
- Ой-й-й-й, гос-с-споди, руки он не помыл, после дня дома... Дай парню поесть. У него возраст: не поест лишний раз, а потом стресс или ещё что, и всё.
- Что это ты такое говоришь? Что "всё"?
- А вот всё. Обморок, боли в мышцах... Эм... Ну... Короче, дай ему поесть.
В разговор включился Сергей:
- Главное - не перебарщивать. Можно стать толстым.