— Они все равно что рой мух над полем в жаркий день! — буркнул он. — Была бы здесь эскадра из сотни Часов, мы, наверное, покрошили бы всех. Но мы здесь одни…
— Но ведь мы что-то сделаем? — встревожилась Морин. — Не бросим же мы Ссссс на верную гибель!
— Будем стрелять, — ответил де Мариньи. — Хотя должен быть какой-то способ получше. Эти твари нарушили правила, покинули свою собственную среду и обосновались в пространстве. — Он прищурился и направил сканеры на висевшую в отдалении красную туманность Медузы. — И возможно… всего лишь возможно, что они очень, очень здорово просчитались!
— Анри?..
— Их стихия это время, правильно? А в этих местах, близ Красной Медузы, есть такие участки, где время, представь себе, замирает. Во всяком случае, так утверждают несколько теорий. Конечно, такие теории редко оказываются истинными для Часов Времени, а вот для Псов… Как бы там ни было, стоит попробовать.
Он прекратил огонь и сразу же заставил Часы кувыркаться через голову, чтобы возникло впечатление, что в них случилась какая-то поломка и они перестали подчиняться управлению. Путешественники при этом не испытывали никаких неудобств: машина пространства/времени полностью компенсировала для них любые перевороты, и им казалось, что пространство описывает головокружительные фигуры вокруг неподвижно стоящих Часов.
Те Псы, которые оказались ближе всех к Часам, бросились было врассыпную, но теперь понемногу возвращались, собирались в мятущиеся облака, которые принялись описывать сужающиеся круги вокруг центра, где находились Часы Времени. Постепенно это движение подхватила вся огромная стая.
— Анри, они приближаются! — воскликнула Морин. — Что ты делаешь? Или ты забыл, что они могут пролезть в Часы сквозь их углы?
— Это я помню, — ответил де Мариньи. — И они это знают. Но, Морин, я для них куда важнее, чем бедняга Ссссс. Ты сама не забыла, что это стервятники Ктулху? Они сейчас предвкушают редкостную добычу, согласна?
Между тем Псы, поверившие, что Часы сломались, придвигались все ближе. Де Мариньи уже ощущал, как их психоусики, тонкие щупальца, предназначенные для высасывания из душ ментальной энергии, касались поверхности Часов, чувствовал, как Псы трепетали от неутолимого, вечного голода и отвратительных предвкушений. И лишь в последний миг, когда ближайшие из этих порождений страшнейших кошмаров, казалось, были готовы кинуться на Часы — на самом деле в Часы, — де Мариньи отпрянул от них. Недалеко, всего лишь короткий рывок и снова остановка, снова часы перевернулись и зависли в пространстве, поджидая преследователей. Так он играл со всей громадной стаей, волочил ее за собой, как огромную и немыслимо страшную рыбу на крепкой леске.
И добыча заглотнула-таки крючок!
Ссссс уже оторвался от своих мучителей и, постепенно восстанавливая силы, наращивал скорость и быстро удалялся от Гончих. Теперь им было бы не под силу настичь его, во всяком случае здесь, в трехмерном пространстве. Впрочем, Ссссс их уже вовсе не интересовал. Их целью стал де Мариньи и тот или те, кто путешествовал вместе с ним: путешественники и сами Часы Времени.
Стремительно удалявшееся в бесконечность газообразное существо уже съежилось до размеров маленькой бабочки, затем превратилось в зеленую искру и наконец вовсе исчезло из виду! И лишь теперь — слишком поздно — Гончие почувствовали неодолимое притяжение ловушки, в которую заманил их де Мариньи, — одной из самых больших черных дыр, окружавших Красную Медузу. Ведь он вел их прямиком к ее сердцу! А де Мариньи двигался туда все глубже, все быстрее, пока даже почти неподверженная никаким влияниям ткань Часов Времени не начала растягиваться под действием обрушившихся на нее сил. И лишь тогда Искатель проломил временной барьер и устремился вперед, в то будущее, где дыры давно уже не существовало.
Он успел сделать это едва ли не в последний миг, потому что здесь, так близко от черной дыры, само пространство начало искажаться и терять свою форму. А вот для Псов оказалось поздно, слишком поздно. Из брюха Великого Пожирателя не могло спастись ничто материальное, пространство здесь заворачивалось само в себя, рядом с этим громадным бездумным чудовищем тонкие, как паутина, эфирные тела Псов будто и не существовали вовсе. Стремительно набирая скорость, они провалились внутрь, к той точке, где время для них должно было остановиться. И они вместе с ним.
Очень, очень немногие из них смогли ускользнуть, чтобы приползти обратно к спиральным шпилям мертвого призрачного Тиндалоса…
Морин выхватила все эти мысленные картинки из сознания де Мариньи и зябко поежилась.
— Ужасно, — сказала она. — Ужасная участь — даже для таких, как они.
— Морин, — отозвался Искатель, — мне иногда кажется, что ты такая хорошая, что просто не можешь существовать на самом деле! — И, как бы в опровержение своих слов, крепко обнял ее.
А потом направил Часы в сторону Земли…
Часть вторая
ДЕ МАРИНЬИ В МИРАХ ГРЕЗ
1. Ултар и Атал
«Если бы только — думал де Мариньи, пока Часы Времени несли его сквозь время и пространство в его прошлое — двадцатый век на планете Земля, — если бы только Элизию было так легко обнаружить и попасть туда, как это удается с земными мирами грез. Ведь несомненно эти места во многих отношениях не что иное, как параллельные миры чудес, что да, то да, и наверняка в мирах грез и сновидений есть места, способные сравниться с чем угодно, даже с Элизией.
Не считая… не считая того, что не все там так чудесно. Да, ибо миры земных грез — это еще и неизбежно миры самых жутких ночных кошмаров».
— Расскажи-ка мне еще о мирах грез Материнского мира, — попросила Морин, когда ее муж, Искатель, начал узнавать знакомые очертания созвездий и понял, что находится уже недалеко от своего дома — или, по крайней мере, недалеко от того мира, который был некогда его домом. — Пожалуйста, Анри, расскажи мне о тех местах, которые никогда не снились мне.
Это была чистейшая правда, потому что Морин, хотя и происходила из рода, корни которого брали начало на Земле, родилась и выросла на одной из лун Бореи; она никогда не посещала принадлежавшие ей по праву рождения миры человеческих сновидений, а бывала лишь в тяжелых полуобморочных видениях ее родного Нуминоса. Де Мариньи, который, вне всякого сомнения, был опытным сновидцем (не учитывая даже того, что и его самого, и Титуса Кроу там высоко почитали и превозносили настолько, что они сделались легендарными персонами в мирах грез), сначала запинаясь, а потом все более уверенно стал рассказывать о своих давних приключениях в мирах грез жителей Земли. Рассказал о том, как пришел туда, чтобы спасти Кроу и девушку-богиню Тианию, попавших в глубинную травматическую ловушку, и как с помощью кое-кого из обитателей тех стран удалось достичь цели, как они втроем смогли воспрепятствовать вторжению Ктулху и Великих Древних в неосознаваемые миры подсознательных, глубинных людских грез. Когда же Морин не удовлетворилась этими рассказами, де Мариньи перешел к повествованию об известных ему воображаемых, но все же реальных иных мирах и о местах, о которых он только слышал, но никогда не видел (или в лучшем случае видел лишь мельком), о местах, являвшихся ему в грезах давным-давно и поблекших и вылинявших к настоящему времени, как это всегда бывает с мирами снов в холодном утреннем свете пробуждающегося мира.
Он рассказывал о влачащем свое существование в Холодных пустынях ужасном Кадатхе, навеки запретном для всех людей, ибо там с незапамятных пор обретаются видения из немыслимо отвратительных кошмаров, и о не менее страшной ледяной пустыне плато Ленга, где в деревушках неприглядные лачуги, сложенные из дикого камня, жмутся к земле вокруг непрерывно пылающих посередине сторожевых костров, а обитатели скачут в уродливых плясках среди мятущихся теней под звуки странных костяных барабанов и леденящие душу завывания местных флейт. Но заметив, что Морин зябко поежилась, среагировав на тональность его голоса, сразу же переключил ее внимание на более привлекательные области миров грез.
Он поведал о сияющем городе Селефе в долине Ут-Наргай за Танарианскими горами, мириады искрящихся минаретов которого отражаются в зеркальных водах голубой лагуны, и о галерах, которые швартуются там, складывая пестрые паруса под сенью раскачивающихся от морского бриза могучих гингко, о стремящейся к океану бурной, журчащей реке Нараксе и перекинутых через нее узких, хрупких деревянных мостиках, о разбегающихся от мощных бронзовых ворот перепутанных улицах и переулках, вымощенных ониксом. Не забыл он и о Серанниане (всегда ассоциировавшемся у него с воздушными островами Элизии, о которых рассказывал Кроу), плавающем среди облаков высоко над Церенейским морем, пенистые валы которого бодро взмывают чуть ли не к облакам и порождают те самые эфирные испарения, на которых и совершает Серанниан свое небесное плавание.
Не обошел вниманием он и Зак с множеством террас, сплошь заставленных храмами, обитель позабытых грез, где до сих пор пребывают, постепенно угасая, и его собственные юношеские сновидения и мечтания, и Сона-Нилу, благословенную страну иллюзий, где каждый представляет себе что пожелает, но эти мечты никогда не обретают материальной формы, и омываемые морем Базальтовые столбы Запада, поднимающиеся из самых глубоких пучин Южного моря, за которыми (как утверждали легенды) лежит чудовищный водопад, через который воды всех морей и океанов миров грез низвергаются в жуткую пустоту, лежащую за пределами упорядоченной вселенной. Упомянул он и о пике горы Нгранек, о высеченном на ее грани огромном лике; говоря о Нгранеке, он не мог обойти вниманием ужасающе тощих, безликих, рогатых, перепончатокрылых, с шипастыми хвостами ночных чудищ, охраняющих древние секреты таинственной горы.
А потом, поскольку был уверен, что, невзирая на все страхи, Морин, чтобы не оказаться в мирах грез совсем уж неподготовленной, следует узнать и о худшем из того, что им может встретиться, де Мариньи вкратце рассказал ей и о пиках Трока, острые, как иглы, вершины которых играли важную роль в сюжетах самых жутких кошмаров. Потому что эти пики, высота которых превышала все, что человек способен даже представить себе, преграждали путь в долины ужасных дхолей, внешний вид которых можно надумать, но никак нельзя увидеть воочию, и одним из этих мест была зловещая долина Пнота, где всегда царит темнота и лишь слышен неумолчный скрежет зубов дхолей, пирующих на целых холмах окаменелых костей. Ведь Пнот — это нечто вроде мусорной ямы, куда гули всех миров яви и грез сбрасывают объедки своих ночных пиршеств.
И наконец, совсем наскоро, потому что Земля уже быстро росла в сканерах Часов Времени, он рассказал о дубовых пристанях Хланита, моряки которого больше похожи на людей из мира яви, чем обитатели какого-либо еще мира грез, о страшном разрушенном Саркоманде, растрескавшиеся базальтовые набережные и покрытые глубокими щербинами сфинксы которого были заброшены задолго до того, как началась эпоха людей, и о горе Хатег-Кла, на которую когда-то поднялся, чтобы бесследно сгинуть там, Барзай Мудрый. Говорил о Нире, и Истарте, и незнакомых с радостью Садах склепов в Зуре, о лежащем в Южном море острове Ориаб, о зловещем Таларионе, и, совсем уже напоследок, потому что пора было закругляться, об Ултаре, где никто и ни за что не убьет кошку.
Рассказ об Ултаре он намеренно отложил на потом, поскольку именно там предстояло начаться их странствию. Ведь из всех городов и весей миров грез только в Ултаре имелся храм Старших Богов, да и с кем лучше всего поговорить насчет Элизии, нежели со жрецом этого храма, который некогда сам так стремился туда?
— И ты знаком с ним? — осведомилась Морин, когда де Мариньи наконец умолк, а Часы Времени поплыли по высокой орбите над ночной стороной Земли. — Этот верховный жрец… он твой друг, да?
— О да, — ответил де Мариньи и, неторопливо кивнув, обнял Морин, поудобнее устроился рядом с ней и приготовился заснуть. — Я знаю его довольно хорошо — скажем, настолько хорошо, насколько может его знать человек из мира яви. Мы несколько раз встречались: дважды, когда мне требовалась его помощь, и в последний раз на банкете в гостинице «Тысяча спящих кошек» в Ултаре. Но называть его другом я не посмел бы. Он старше, чем можно выразить словами, миры грез были еще совсем юными, а он уже обитал там! Но я могу смело гарантировать, что он чист, как капля росы. Что же касается его имени… Атал Древний, Атал из Хатег-Кла, вернувшийся обратно, когда Барзай канул в неизвестность. Если в мирах грез хоть кто-то способен помочь нам — это будет Атал…
Первая попытка де Мариньи проникнуть с помощью Часов Времени в земные миры грез вполне могла оказаться и последней; он хорошо помнил об этом, погружаясь в сон в обнимку с Морин, но не сомневался также и в том, что на сей раз все должно было пройти по-другому. Нужно было сделать лишь одну вещь — слить разум спящего с разумом Часов (потому что они, несомненно, обладали разумом) и, засыпая, приказать Часам направиться в ближайшие миры грез. Таким образом человек получил бы возможность взять Часы с собой, а не просто воспользоваться ими как порталом в эти области, повинующиеся законам подсознания. Ведь в прошлый раз его ошибка заключалась именно в том, что он использовал Часы для входа и оставил их на орбите, а сам в буквальном смысле запутался в смутных сновидениях! В конце концов… но об этом он уже рассказал.
На сей раз он не сделает такой ошибки. Его воля, все дальше соскальзывавшая в глубины сна, накрепко сцепилась с Часами и еще крепче — с Морин; так что все трое, мужчина, женщина и машина войдут в миры грез как единое целое. Физически они, все трое, конечно, останутся на орбите, а вот психологически погрузятся в сновидения и люди, и Часы Времени. Более того, сонное видение де Мариньи оказалось чуть ли не чрезмерно точным: Часы материализовались не просто в Ултаре, стоявшем на реке Скай, а во дворе гостиницы «Тысяча спящих кошек».
Там любовники «проснулись» в объятиях друг друга, поднялись, зевнули, потянулись и вышли сквозь переднюю панель Часов в вечерний Ултар. Де Мариньи плохо представлял себе, как их тут примут. Помнят ли его и обрадуются ли ему? Ведь его визит, скорее всего, послужит местным жителям живым напоминанием о черных временах, когда все миры грез захлестнули ужас и насилие. Но сканеры сообщили ему, что двор гостиницы заставлен столами, что вечерний воздух полон аромата бесчисленных цветов и что народ уже подходит и рассаживается, чтобы вкусить вечернюю трапезу под открытым небом. Правда, они не могли объяснить ему, что столы расставили уже после прибытия Часов — ведь в это время они с Морин еще «спали» — и что застолье собирается, точно как при его предыдущем посещении гостиницы, в его честь!
Но когда любовники в конце концов покинули Часы и их дверь закрылась за ними, потушив горевший внутри багровый свет и оставив их в озаренном множеством фонариков полумраке… о, как же радостно обступили их «забытые» друзья де Мариньи из миров грез!
Следует заметить, что с временем в мирах грез происходят странные вещи: в таких местах, как, например, Селефе или Серанниан, оно кажется застывшим, и потому там не происходит никаких заметных перемен. Но у сновидцев из мира яви, которые попадают туда лишь изредка, впечатление иное — будто между их визитами прошло много лет. Хотя, может быть, это впечатление субъективно, ведь не следует забывать, что миры грез сами являются порождением людей, которые видят их во снах. Де Мариньи намеревался попасть в «сегодня» мира грез — не в «завтра» и не во «вчера»; поэтому они с Морин оказались во времени, отделенном от того, когда он побывал в Ултаре в прошлый раз, лишь небольшим промежутком. Иными словами, время здесь шло примерно так же, как и в «бодрствующем мире»: друзья, которых сейчас видел де Мариньи, старели наравне с ним, год в год, а не год в минуту или, не дай бог, год в век!
Был здесь Грант Эндерби со своими здоровяками-сыновьями, и его дочь, темноглазая Литха, такая же скромная, как и в прежних снах. Но теперь она уже была женой каменотеса и имела собственный дом неподалеку от отцовского. Анри же был гостем из мира яви, красивым кораблем, пересекшим некогда ночь мира снов. О да, он собирался когда-нибудь построить виллу здесь, в Селефе, не знающем движения времени — почему бы сновидцу не сделать этого? — но и это тоже было только сновидением в сновидении.