Где-то впереди капитан объявила привал. Её голос вызвал хор из ругательств и стонов облегчения. И хотя тени вокруг было не видать, идти через это пекло было куда хуже, чем сидеть у обочины, давая обожжённым, покрытым волдырями и царапинами ногам отдых. Флакон, спотыкаясь, спустился в канаву и присел на валун. Сквозь щиплющий глаза пот он наблюдал, как Смрад и Мазок ходят среди солдат, стараясь по возможности исцелить их раны.
– Видел капитаншу «Красных клинков»? – спросила Улыбка, присев рядом. – Выглядит так, будто только с парада на плацу вернулась.
– Да не скажи, – заметил капрал Битум. – Повсюду ожоги и следы гари с дымом, чего ещё ожидать.
– Только вот все волосы у неё на месте.
– Так вот отчего ты такая взвинченная? – заметил Корик. – Бедная Улыбка. Ты ведь знаешь, что они уже не отрастут? Никогда. Теперь ты лысая – и останешься такой до конца своих дней…
– Врёшь.
Услышав в её голосе нотки сомнения, Флакон сказал:
– Да врёт он, врёт.
– Я знала. А что насчёт той темноволосой женщины на коне? Её кто-то знает?
– Скрипач её узнал, – сказал Битум. – Наверное, из «Мостожогов».
– У меня от неё мурашки, – сказала Улыбка. – Она напоминает убийцу – Калама. Так и норовит кого-то прирезать.
Думаю, ты права. Да и Скрип был не в восторге от их встречи.
Битум заговорил:
– Корик, когда ты собираешься поделиться фалангами, которые собрал?
– Хочешь получить своё сейчас же?
– Пожалуй, да.
Горло пересохло, кожа покрылась потом, тело била дрожь, но Хеллиан стояла на дороге. Слишком уставшая, чтобы идти, слишком больная, чтобы сесть. Она боялась, что уже никогда не встанет: просто свернётся в маленький подрагивающий клубочек, пока муравьи у неё под кожей не закончат свою работу, пока кожа не слезет с неё, как оленья шкура, пока муравьи победным маршем не покинут её труп, распевая своими тоненькими писклявыми голосками триумфальные песни.
Она знала, что дело в выпивке. Или, скорее, в её нехватке. Мир вокруг был слишком резким, слишком отчётливым. И всё казалось неправильным. Совсем неправильным. На лицах впервые ясно были видны все детали, слишком много деталей, со всеми недостатками и морщинами. Она с потрясением обнаружила, что была не самым старым солдатом, не считая этого урода, Спрута. Ну, это оказался единственный плюс вынужденной трезвости. Ах, если бы ещё эти проклятые лица пропали куда-то вместе со всеми морщинами. Она была бы куда счастливей. Но ведь нет, постойте, всё совсем наоборот, не так ли? Неудивительно, что она так несчастна.
Уродливые люди в уродливом мире. Вот что понимаешь, когда видишь мир таким, каков он есть. Всё было куда лучше: размытым, отдалённым, настолько отдалённым, что она не замечала вони, пятен, уродливых волосков, торчащих из пор, жалких склок и подозрительных выражений, шёпота за спиной.
Повернувшись, Хеллиан пристально посмотрела на двух своих капралов.
– Думаете, я вас не слышу? Помолчите – или я оторву себе одно ухо, и только попробуйте сделать вид, что вам не будет меня жалко.
Неженка и Дохляк обменялись взглядами, после чего Неженка сказал:
– Мы ничего не говорили, сержант.
– Хорошая попытка.
Проблема была в том, что мир оказался куда больше, чем она себе представляла. Больше щелей, в которых могут прятаться пауки, – больше, чем смертный сможет посчитать за сотни жизней. Чтобы в этом удостовериться, достаточно оглянуться. И прятались не только пауки. Были и мухи, что кусая, откладывали под кожу яйца. Была и гигантская серая моль, что прилетала ночью и обожала поедать струпья с ран, пока спишь. Блохи, которых носил по пустыне ветер. Черви, которые выглядывали из уголков твоих глаз, оставляя красные завивающиеся следы на веке, а подрастая, эти черви вылазят через ноздри. Песчаные клещи и кожаные пиявки, летающие ящеры и жуки, живущие в навозе.
Все её тело кишело паразитами, она это чувствовала. Крошечные муравьи и ползающие под кожей черви. Они впиваются ей в плоть, пожирают мозги. Но теперь, когда сладкий вкус алкоголя пропал, они все рвались наружу. Она ждала, что в любой момент эти ужасные твари извергнутся, выползая из её тела, как из сдувшегося пузыря. Десять тысяч извивающихся тварей, и все как одна жаждут выпивки.
– Я найду его, – сказала она. – Рано или поздно.
– Кого? – спросил Неженка.
– Того сбежавшего жреца. Я найду его, свяжу и набью его тело червями. Запихну их ему в глотку, в нос, в глаза, уши и все другие места.
Нет, она не позволит себе взорваться. Не сейчас. Этот мешок с кожей ещё рано развязывать. Она заключит с червями и муравьями договор, что-то вроде соглашения. Перемирие. Кто сказал, что с жуками дела вести нельзя?
– Жарковато тут, – сказал Неженка.
Все посмотрели на него.
Геслер разглядывал сидевших вдоль дороги солдат. Всё, что не сгорело в пожаре, уже догорало на солнце. В походе солдаты носили одежду как вторую кожу и у тех, чья кожа не была тёмной, был яркий контраст между кистями, лицами и шеями цвета полированной бронзы и бледными руками, ногами и телами. Однако теперь всё бледное обернулось ярко-красным. Из всех бледнокожих солдат, что пережили И'гхатан, только Геслер был исключением. Пустынное солнце, казалось, никак не влияло на его золотистую кожу.
– Боги, этим людям нужна одежда, – сказал он.
Стоящий рядом с ним Ураган хмыкнул. Этим практически ограничивались все его ответы с тех пор, как капрал услышал про смерть Истина.
– Скоро они покроются волдырями, – продолжил мысль Геслер. – А у Смрада и Мазка и так сил на всех не хватает. Нужно нагнать Четырнадцатую. – Он повернул голову, искоса глядя в сторону начала строя, затем встал. – Никто уже не соображает, даже капитан.
Геслер вернулся на дорогу и двинулся к сборищу старых «мостожогов».
– Мы упускаем очевидное, – сказал он.
– Это не новость, – сказал Скрипач. Вид у него был жалкий.
Геслер кивнул в сторону Апсалар:
– Она должна поскакать вперёд, остановить армию. Должна уговорить их привезти нам коней, одежду, броню и оружие. Воду и еду. Иначе, мы даже их никогда не догоним.
Апсалар медленно встала, стряхивая пыль со своих краг.
– Я справлюсь, – тихо сказала она.
Калам встал и посмотрел на капитана Фарадан Сорт, которая стояла рядом.
– Сержант прав. Мы упускаем очевидное.
– Вот только нет никаких гарантий, что они ей поверят, – ответила спустя некоторое время капитан. – Возможно, если кто-то из нас одолжит у неё лошадь…
Апсалар нахмурилась и пожала плечами.
– Как вам угодно.
– Кто наш лучший ездок? – спросил Калам.
– Масан Джилани, – сказал Скрип. – Она, конечно, из тяжёлой пехоты, но всё-таки…
Фарадан Сорт прищурилась и осмотрела дорогу.
– Из какого она взвода?
– Из тринадцатого, Урба, – уточнил Скрипач. – Вот там стоит, высокая. Далхонка.
Миндалевидные глаза Масан Джилани сузились при виде приближавшихся старых солдат.
– У тебя проблемы, – сказал Воришка. – Ты что-то натворила, Джилани, и теперь они идут по твою душу.
Выглядело всё именно так, и поэтому Масан не ответила на слова Воришки. Она попыталась вспомнить всё, что недавно делала. Много разного, но на ум не приходило ничего такого, о чём могли узнать спустя столько времени.
– Эй, Воришка, – сказала она.
Солдат поднял на неё взгляд.
– Что?
– Помнишь тот керамбит, который лежит в моих вещах?
Глаза Воришки засияли.
– Да?
– Тебе его брать нельзя, – сообщила она. – Его может взять Лизунец.
– Спасибо, Масан, – сказал Лизунец.
– А я всегда знала, – сказала Ханно, – что у тебя на Лизунца виды. Я в таких вещах разбираюсь.
– Нет у меня никаких видов. Мне просто не нравится Воришка, вот и всё.
– Почему я тебе не нравлюсь?
– Не нравишься, и всё.
Как только ветераны приблизились, все затихли. Сержант Геслер, глядя на Масан, сказал:
– Ты нужна нам, солдат.
– Это мило.
Она заметила, как его взгляд скользнул по её почти обнажённому телу, остановился на оголённой груди с большими, тёмными сосками, но потом Геслер быстро сморгнул и вновь посмотрел в глаза.
– Мы хотим, чтобы ты взяла лошадь Апсалар и поскакала к Четырнадцатой. – Это сказал сержант Смычок, или Скрипач, или как его там зовут. Кажется, Геслер утратил дар речи.
– И всё?
– Да.
– Будет сделано. У неё хорошая лошадь.
– Мы хотим, чтобы ты убедила адъюнкта, что мы все ещё живы, – продолжил Скрипач. – После этого уговори её отправить нам лошадей и припасы.
– Хорошо.
Женщина, которую предположительно звали Апсалар, вывела свою лошадь вперёд и передала поводья в руки Масан Джилани.
Та вскочила в седло и сказала:
– Ни у кого не завалялось лишнего ножа или чего-то вроде?
Апсалар вытащила нож из-под плаща и протянула ей.
Масан Джилани подняла тонкие брови.
– Кеттра? Сойдёт. Отдам при следующей встрече.
Апсалар кивнула.
Далхонка отправилась в путь.
– Эта долго возиться не будет, – протянул Геслер, глядя, как женщина, выехав из строя солдат, пустила лошадь карьером.
– Ещё немного отдохнём, – сказала Фарадан Сорт, – и выступаем.
– Мы можем просто подождать, – сказал Скрипач.
Капитан покачала головой, но объяснять не стала.
Солнце садилось за горизонт, разливаясь красным светом по небу, словно кровоточащая рана. Небосвод над головой пестрил голосами и движением тысяч птиц, летящих на юг. Они парили так высоко, что едва виднелись с земли – размытые чёрные пятна, мчащиеся вразнобой. Тем не менее, их крики ужаса хором доносились до земли.
К северу отсюда, за грядой крутых, безжизненных холмов и степью, разделённой сезонными пастбищами, равнина плавно опускалась, переходя в покрытый белой коркой солончак. Тысячи лет назад на месте этого болота было плато, но подземные источники и ручьи постепенно вымыли известняк, опустив его. Пещеры, когда-то высокие и бескрайние, обрушились, оставив лишь жалкие остатки, затопленные и поросшие илом. Там, во тьме, стены и сводчатые потолки все ещё пестрели рисунками, а камеры до сих пор хранили в себе окаменевшие кости имассов.
На вершине плато когда-то располагалось маленькое и скромное поселение. Беспорядочно построенные вплотную друг к другу дома, в которых на пике населённости могло уместиться до двадцати семей. Защитные стены были крепкими и цельными, без ворот. Местные жители входили и выходили из деревни по крышам, используя приставные лестницы.
Ядет-Гарат – первое человеческое поселение. Теперь от него остались только покрытые солью и гнилью камни, утонувшие в иле, погрязшие глубоко в болоте. В истории не осталось ничего, кроме бесчисленных производных от его древнего названия. Что касается тех, кто там жил и умер, – ни их истории, ни их кости до нас не дошли.
Деджим Нэбрал вспомнил рыбаков, которые поселились на этих руинах, построили на иле свои убогие лачуги, лавировали среди местных вод на круглых кожаных лодках и ходили по высоким деревянным платформам между протоками в болоте. Они не были выходцами из Ядет-Гарата и понятия не имели о том, что кружится под слоями чёрного ила, и это само по себе было неоспоримым подтверждением того, что память о первом городе выветрилась и умерла. Вокруг не было ни одного живого дерева, каким бы уникальным и первобытным ни был Ядет-Гарат. Нет, лес там был, но вновь и вновь деревья, треща прогнившими стволами, падали и исчезали в безвоздушной грязи.
Деджим Нэбрал вспомнил рыбаков, чья кровь отдавала привкусом рыбы и моллюсков. Скучных, напыщенных и замутнённых тупостью. Если мужчины и женщины не могут или не хотят помнить, они заслужили всё то, что их ждёт. Смерть, уничтожение и опустошение. Не бог осудил их, а мир; сама природа стала судьёй. Взимая плату за этот сговор безразличия, что так страшит и сбивает с толку человечество.
Земля убывает. Вода подступает. Приходят дожди, а после никогда не приходят вновь. Леса гибнут, вновь вырастают, и опять гибнут. Мужчины и женщины ютятся со своим потомством по тёмным комнатам, запоздало начинают о чём-то просить, в их глазах отражается беспрекословное поражение. И вот они – потрескавшиеся серо-белые пятна под слоем чёрного ила, такие же неподвижные, как звёзды на давно погасшем ночном небосводе.
Выполнять волю природы, исполнять приговор – такова была цель Деджима Нэбрала. За забывчивыми даже собственная тень ведёт охоту. За забывчивыми смерть всегда приходит неожиданно.
Т'рольбарал вернулся к Ядет-Гарату, как будто ведомый отчаянным инстинктом. Деджим Нэбрал умирал от города. С момента стычки с магом у каравана скитания завели его в земли, изъеденные гниением и смертью. Вокруг не было ничего, кроме раздувшихся, почерневших от болезни трупов. Таким он насытиться не мог.
Сознание д'иверса уступило примитивному порыву, ужасному зову, который тянул его по пути старых воспоминаний, туда, где он когда-то пировал, выливая себе в глотки свежую, горячую кровь.
От Канарбар-Белида осталась лишь пыль. Некогда великий город на горном утёсе, Витан-Таур – даже тех скал уже нет. Россыпь черепков, сбитых в гравий, – все, что осталось от Миникенара, некогда процветающего города на берегах давно пересохшей реки. От целой цепочки деревень к северу от Миникенара не осталось ни следа. Деджим Нэбрал уже начал сомневаться в ясности своих воспоминаний.
Ведомый далее через обточенные ручьями холмы к зловонному болоту, ищущий очередную деревушку рыбаков… Но тогда, столетия тому назад, он был очень тщательным. И никто с тех пор не занял место его жертв. Возможно, на болоте присутствовал какой-то тёмный дух, навеивая отпугивающую пелену. Возможно, каждый пузырь газа, что лопается тут, несёт отголоски древних воплей и криков, от чего проплывающие рядом островитяне-лодочники жестами предупреждают друг друга об опасности и резко поворачивают румпель.
Ослабевший, лихорадочный Деджим Нэбрал бродил по загнивающим землям.
Пока до него не донёсся едва ощутимый запах.
Зверь – и человек. Чёткий, живой запах. И так близко.
Т'рольбарал, кошмарные твари, отбрасывающие пять теней, подняли головы и, прищурившись, уставились на юг. Туда, прямо за холмы, на покрытую трещинами тропу, которая когда-то была дорогой на Миникенар. Закат опустился на землю, и д'иверс отправился в путь.
Масан Джилани заставила свою лошадь замедлить галоп, как только тени сгустились, указывая на скорое наступление ночи. Дорога перед ней лежала подлая – то камень, то узенькая канава, вымытая дождём. Прошло так много лет с тех пор, как она в последний раз скакала верхом без доспеха. Сейчас на ней была только набедренная повязка, и мыслями она вновь очутилась на далхонских равнинах. Тогда она весила меньше. Высокая, гибкая, смуглая и сияющая своей невинностью. Тяжесть её полной груди, выпуклости на бёдрах и округлость живота – все это появилось куда позже, после рождения двух детей, которых она оставила на воспитание своим маме, тётям и дядям. У каждого взрослого, будь то мужчина или женщина, есть право выбрать путь странника. Раньше, до того, как Империя покорила далхонцев, такой выбор делали редко, и дети, росшие в окружении родных, под чуткой опекой шаманов, повитух и поплечниц, редко ощущали тоску по родителям.
Конечно, Малазанская империя всё изменила. И хотя многие взрослые члены племени оставались даже во времена Масан Джилани, всё больше мужчин и женщин с юного возраста отправлялись познавать мир. Детей рождалось меньше. Полукровок стало много, ведь воины возвращались домой со своими новыми жёнами или мужьями, привнося в жизнь далхонцев всё новые и новые традиции. Только одно было и остаётся неизменным. Мы всегда возвращаемся домой. Когда путешествие подходит к концу.
Она скучала по роскошным зелёным лугам. По молодым и свежим ветрам. По серым тучам перед дождём, по грому, идущему по земле, когда дикие стада отправляются в свою ежегодную миграцию. И по езде верхом. Она всегда выбирала сильных, почти необузданных скрещённых далхонских жеребцов. По едва заметным следам того, что они происходят от зебр, тонко играющим на их шкуре, будто луч солнца на травинке. Звери, которые в любой момент могут пуститься в галоп или начать брыкаться. Скучала по их красным от чистой злобы глазам, когда они норовили её укусить. О, как же она любила этих лошадей!..