Харальд поднимается и говорит:
– Идем.
– Куда? – спрашивает Чудин.
– Или ты думал, – говорит Харальд, – что Харальд, сын Сигурда, привык откладывать дела надолго?
Чудин говорит:
– Отложим хоть до утра, не след мне, начальнику стражи, тревожить князя ночью.
Харальд засмеялся и сказал вису:
– Что ж, – говорит в ответ Чудин. – Раз на то пошло – идем. Но пусть и Рагнар, свидетель, идет с нами.
Рагнар говорит:
– А не достаточно ли того, что я скрепил мечом ваш спор?
Тогда Чудин смеется:
– Вот и видно, кто в кипящем море стрел не источает.
Рагнар говорит:
– Иду.
– Не дело вы затеяли, – говорит Ульв одноглазый, и многие русские говорят то же, но их уже не слышат, и все трое покидают гридницу.
Они идут по дворцу конунга, где светло от факелов, – и никто их не останавливает, потому что конунга охраняют варяги Харальда, над которыми Чудин – начальник.
И вот они подходят к спальне конунга и видят, что там горит свет и конунг сидит в простом облачении у стола и читает святую книгу Евангелие. И конунг с удивлением поднимает на них глаза и видит перед собою Харальда и начальника своей стражи Чудина. Рагнар же, едва войдя, спрятался за полог возле двери, и его конунг не увидел.
Конунг спрашивает:
– Не печенеги ли вдруг осадили Киев и вы пришли сообщить мне об этом?
– Печенегов я разогнал весною, – отвечает Харальд, – и тебе известно, конунг, что они больше не вернутся.
– Тогда что же? – спрашивает конунг.
– А то, светлый конунг, что я, Харальд, сын Сигурда, брат Олава, пришел просить у тебя руки твоей дочери Эллисив.
Чудин при том глаза закрыл и перекрестился. Конунг молчит, а потом говорит:
– Просят руку и сердце.
Харальд отвечает:
– Сердце твоей жены и госпожи нашей Ингигерд принадлежало другому, когда ты взял ее в жены.
Такие слова не пришлись по душе Ярислейву, потому что все на Руси и на Севере знали, что Ингигерд любила не хромого Ярислейва, а Олава, брата Харальда. Конунг сдвинул брови и говорит:
– За Ингигерд я дал в вено Ладогу. Что ты можешь дать мне, Харальд, сын Сигурда, брат Олава, за Елизавету, кроме громкого имени?
Харальд говорит:
– Не так уж мало.
Конунг говорит:
– Из имени шапки не сошьешь.
– Я дам за Эллисив такое, – заявляет Харальд, – чего тебе не снилось!
– Это что же? – говорит конунг.
– Увидишь, – отвечает Харальд.
– Будет дело – будет и слово. – И конунг вновь обращается к святой книге.
Тут Чудин потянул Харальда за руку и говорит тихо:
– Уйдем подобру, Харальд, а что до спора, то я уже забыл о нем.
Но кровь, разогретая вином, бушует в Харальде, он не хочет уходить, вырывается и кричит:
– Запомни, Ярислейв, мои слова: я мир переверну, а от Эллисив не отступлюсь!
Конунг отвечает, не оборачиваясь:
– Упорство украшает воина.
Харальд хотел еще говорить, но вино, укрепляющее язык, как известно, ослабляет тело, и Чудин наконец выволок его из спальни. И только они ушли, Рагнар вышел из-за полога и, представ перед конунгом как человек спешивший, говорит:
– Я услышал голоса и прибежал. Что случилось?
Тут в сенях страшный грохот раздался – это Харальд и Чудин упали с лестницы.
Конунг покачал головой и говорит:
– Сдается мне, что после пира дружина останется без ярла, а стража – без начальника.
– Много бед от вина, – говорит Рагнар. – Кто же проверит часовых и разведет ночные дозоры?
– Вижу, ты человек расторопный, – отвечает Ярислейв, – вот и проверь, коли трезв.
Рагнар низко поклонился конунгу и поспешил, а что он задумал, о том речь после. Конунг же стал читать святую книгу.
Утром Харальд просыпается в палате, где спал со своей дружиной, и видит, что рука у него в крови, одежда порвана и на одной ноге сапога нет.
Харальд спрашивает:
– Что вчера было?
– Лучше тебе не вспоминать этого, – отвечает Ульв одноглазый.
Харальд говорит:
– Помнится мне, кого-то я убил вчера, но кого – не припомню.
– Это было бы полбеды, – отвечает Ульв. – Тут вира будет подороже.
Тогда Рагнар подходит и говорит:
– Вот что было, Харальд: ты попросил у конунга руку Эллисив.
– А Эллисив? – спрашивает Харальд.
– Что слушать бабьи слова, – отвечает Ульв одноглазый, но Рагнар продолжает:
– Эллисив унизила тебя, напомнив, что твой род потерял престол в Норвегии, а конунг прибавил, что у тебя нет ничего за душой, кроме громкого имени.
Харальд вздохнул невесело и говорит:
– Прав конунг: пока на престоле Свейн, а мы в изгнании, так оно и есть.
– Но ты поклялся конунгу, – говорит Рагнар, – что мир перевернешь, а все-таки женишься на Эллисив.
Харальд спрашивает у льва:
– Верно это?
– Верно, – отвечает Ульв.
– Одного не пойму, – говорит Харальд, – зачем мне так уж сдалась Эллисив?
Рагнар говорит:
– Ты спел об этом песню.
– Мало ли что поют в песнях, – говорит Харальд.
– Это нам, варягам, ведомо, – отвечает Рагнар, – а руссы говорят: из песни слова не выкинешь, и конунг так сказал.
Харальд задумался, а Рагнар снова продолжает:
– Не мне напоминать тебе, Харальд, что варяги никогда не нарушают клятвы. Страшнее не было бы позора для всего нашего племени. Прости, мне пора, – сказал он, и все удивились, как Рагнар разговаривает с братом Олава конунга и откуда у него новый синий плащ, а Рагнар ушел.
– Пойду умоюсь, что-то я ничего не пойму, – говорит Харальд.
Он вышел из дома и, спустившись к берегу Днепра, вошел в воду с головой. И когда достаточно освежился, вышел по пояс и увидел на берегу множество простого народа, рабов и смердов, и все показывали на Харальда, смеялись и кричали:
– Вот он, варяг Харальд, над которым посмеялась Ярославна! Смотрите – стоит мокрый, как курица!
Харальд решил, что это наваждение, и снова ушел с головой в воду. И когда вышел, увидел, что народа на берегу уже нет, а стоит один грек, бывший с конунгом на пиру. И Харальд опять подумал, что это наваждение, но грек заговорил:
– Свежая прохлада возвращает нас к жизни, не так ли, Харальд?
Харальд говорит:
– Ты кто такой?
– Я твоя дорога и твоя пристань, – отвечает грек. – Сам Спаситель посылает меня к тебе в трудный час.
– Что тебе надо? – спрашивает Харальд.
– Нехорошо тебе, опозоренному, оставаться в Киеве, – говорит грек. – А благословенный василевс, царь и император священной Византии, будет рад принять тебя на почетную службу. Мы наслышаны о доблести варягов.
Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:
– Ярислейв дал мне убежище и кров.
– Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? – говорит грек. – Разве отец не властен заставить дочь молчать?
Харальд говорит:
– Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.
– Тебе ли не известна скупость русского архонта, – говорит грек. – Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.
Харальд соглашается:
– Это верно.
– А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, – говорит грек. – Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! – сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нем речи в нашей саге.
В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.
Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:
– Чудин, я тебе рассола принес.
Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:
– Где я?
Человек отвечает:
– Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме Святой Софии, а меня зовут Феодор – живописец.
Тогда Чудин оглядывается еще раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.
– Как же ты меня донес? – спрашивает Чудин маленького человека.
Тот отвечает:
– С передышкой.
Чудин поднялся и говорит:
– Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.
– Был таков, – отвечает человек. – Да ныне от ремесла отставлен.
Чудин спрашивает:
– Что же ты здесь делаешь?
– Молюсь о спасении души грешной, – отвечает человек.
– А какой твой грех? – спрашивает Чудин.
Тут человек падает на колени, бьется головой об пол и громче, чем нужно, кричит:
– Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, – показывает он Чудину, а сам бьется и вопит.
Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.
Чудин говорит:
– Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.
Тогда человек сразу перестал биться и вопить, улыбнулся и говорит:
– А мне и стрезва любо, прости Господи! Ты бы попросил за меня Иллариона, пресвитера, он тебя послушает и меня простит. А я, вот крест, все перепишу по уставу и любое покаяние приму, – нельзя мне без моего ремесла.
Чудин говорит:
– Ладно, Феодор, услуга за услугу. Идем, солнце уже в головах, мне на княжью службу пора.
Он надевает сапоги и свой синий плащ, они идут по городу и приходят к дворцу конунга. И Феодор остается у ворот, не смея войти, а Чудин входит во двор, где воины толпятся, собираясь заступить на дневную стражу.
И он хочет, по должности, принять над ними начало, но тут появляется Рагнар в синем, как у Чудина, плаще, встает у него на пути и говорит:
– Нет здесь тебе дела.
Чудин говорит:
– Видно, ты забыл, варяг, что перед тобой Чудин, начальник княжьей стражи.
– Был таков, – отвечает Рагнар. – Теперь начальник стражи конунга я, Рагнар!
Тогда Чудин в бешенстве, что над ним так шутят, выхватил меч и замахнулся на Рагнара – и вдруг слышит:
– Опусти меч, окаянный!
И он видит на крыльце пресвитера Иллариона, и тот смотрит на него гневным взглядом. Чудин не испугался и гордо отвечает:
– Не было, монах, чтобы я опустил меч, разве что был бы на то княжий указ.
Илларион говорит:
– Мне повелел князь объявить свой указ: уходи! И не будет иного указа тому, кто забывает о княжьей службе, хмелю служа, но не господину своему!
Тогда Чудин вспомнил все, что было ночью в покоях конунга, и как проспал ночную и утреннюю стражи, и рука его ослабла, и меч сам опустился. А Илларион еще сказал:
– Много пришлые люди творят безобразий, с них спрос, а с того, кто позорит русское имя, – вдвойне. Изыдь, исчадие ада!
И тут воины бросились на Чудина и вытолкали, как низкого раба, за ворота, и ворота за ним закрылись. Чудин бился в них и сильно колотил кулаками, рубил мечом, но ворота во дворце конунга были сделаны крепко.
Тут появился Феодор-живописец и, видя, что собирается народ, поскорее увел Чудина. И Чудин тогда заплакал, а Феодор сказал:
– Обоим нам, видно, не найти защиты.
Тогда Чудин говорит:
– Есть нам защита. Пойдем.
И вот они идут к берегу Днепра, к дому, где живет Харальд. И видят, что у берега стоит ладья и на нее перекинуты сходни, а по сходням варяги катят на ладью бочки, волокут меха, луки и копья, корзины со съестными припасами. Одноглазый Ульв распоряжается погрузкой, а Харальд, печальный, сидит один поодаль и одет как одеваются люди, выступающие в поход.
Харальд увидел Чудина и говорит:
– Не суждено мне посмеяться над тобой. Вот мой меч, плюнь на него три раза. Но только потом отсеки мне этим мечом голову, потому что я не перенесу такого позора.
Чудин говорит:
– Повинную голову меч не сечет. Лучше, Харальд, помоги мне, как брат, и умилостивь князя в гневе.
– Этого я сделать не могу, – отвечает Харальд. – Лучше мне после вчерашней ночи совсем не видеть конунга.
И он сказал вису:
– И мне, видно, время парус расправлять, – говорит Чудин. – Одна у нас беда, один ответ.
– Охотно возьму тебя, – говорит Харальд, – если это искупит мой должок. Конунг Грикланда зовет меня на службу.
– По мне, – говорит Чудин, – сейчас хоть в Тьмутаракань.
Тут к ним подбегает Феодор-живописец, который до того стоял поодаль и слушал, о чем говорят Чудин и Харальд, и падает Харальду в ноги:
– Христом Богом прошу, возьми и меня с собой, Харальд!
Харальд спрашивает:
– Что за человек?
– Это Феодор-живописец, – отвечает Чудин, – тож горемыка.
Харальд оглядел тщедушного Феодора и спрашивает:
– А какая от него будет польза?
Феодор говорит:
– Я напишу на твоем парусе льва или орла, чтобы все знали, как могуч Харальд.
– Пусть едет, – махнул рукой Харальд, – много места не займет.
Тогда Феодор целует Харальду полу плаща и бросается помогать варягам, грузившим корабль, чтобы все видели, что он не даром ест хлеб, и пока больше не будет о нем речи.
Ярислейв-конунг и Ингигерд смотрят в окно из верхних покоев дворца и видят на реке парус ладьи, стоящей у берега, и Ингигерд говорит мужу:
– Не мужчина будешь и не конунг, если не вернешь Харальда и варягов.
Ярислейв, как бы ее не слыша, говорит:
– Эх, будь я помоложе, и сам бы поплавал, мир поглядел и себя показал.
– Лучше бы, – говорит Ингигерд мужу, – помог Харальду дружиной и деньгами вернуть престол.
Тогда Ярислейв говорит:
– Тебе Харальд по крови сородич, а мне даже по оружию не брат, разве что по застолью товарищ. Что я о нем знаю, кому помогать буду?
– Ярл Эймунд тебе тоже был неведом, – говорит Ингигерд. – Но ты не пожалел денег, когда он с дружиной взялся помочь тебе прогнать Святополка Окаянного из Кену гарда!
Ярислейв говорит:
– Кенугард – по-вашему, а по-нашему – Киев.
Ингигерд, видя, что муж не хочет этого разговора, отвечает сердито:
– Не любишь варягов, хоть они столько сделали тебе добра. Уж не ты ли научил Эллисив сказать Харальду обидные слова?
Конунг смотрит на жену и говорит:
– Елизаветой зовут твою дочь, Елизаветой!
Ингигерд вспыхнула от гнева и ушла и конунгу больше ничего не сказала.
И вот видят Харальд и варяги, что с высокого берега к тому месту, где стоит ладья, спускаются несколько человек на конях, и Харальд узнает Ингигерд и с ней Рагнара и воинов.
Ингигерд останавливает коня и обращается к Харальду:
– Не спеши с отъездом, Харальд. Конунг не в обиде на тебя.
Харальд, усмехнувшись, отвечает:
– За это конунгу спасибо. Но ладья уже снаряжена. Плохая это примета – опускать парус.
Ингигерд говорит:
– А людям твоим будут платить сполна, я обещаю.
– За это тебе спасибо, – отвечает Харальд. – Но люди заскучали в Гардах, а без дела что за воин? Даже девушка может унизить его.
Тогда Ингигерд говорит:
– Эллисив возьмет свои слова обратно, не ею они сказаны.