Однако менять хоть что-нибудь хозяйка квартиры категорически запретила. Мол, они молодые, напортачат с этим «проклятым ремонтом» или мебель испортят. Судя по виду старушки, с этим старческим закидоном спорить было бесполезно. Да и девушка не стала бы. Хватит. Наспорилась досыта. До тошноты.
Бороться когда-то казалось ей её второй натурой. Слишком резкая, напористая, сильная. Так говорили и думали близкие. После всего она оказалась пустой. Она сгорела, как свечка в новогоднюю ночь. Фейерверком блеснула на звёздном небе, подарив всю себя. И потухла.
Завтра должны были прийти её подарки. Она может встать как угодно рано, сходить на почту, улыбнуться в ответ хорошенькой служащей обязательно из седьмого окошка. Ей дадут бланк с бледноватыми оленями и Сантой. Они специально так печатают, чтобы слова можно было разобрать. И она читает, читает, хотя сама уже может наизусть отчеканить всё, что там написано. Потом девушка медленно возьмёт ручку, будто растягивая мгновение, ещё раз улыбнётся и подпишет, чтобы забрать наконец-то долгожданную посылку.
А пока не наступило завтра, можно в обнимку с бутылкой виски всю ночь пялиться на огни ночного города сквозь ущербное окно и жалеть себя.
А стены… стены можно было просто заклеить постерами с зимними пейзажами. В конце концов, кому какая разница?..
***
Как бы то ни было, зима в этом году наступила быстро. Во многих магазинах города уже начали продавать рождественские игрушки и гирлянды. Они блестели в темноте разноцветными яркими искорками, немного разгоняли мрак, заставляли улыбнуться детей, но в залитом светом неоновых светильников торговом зале впечатление производили смазанное. А если вы спросите её, то лучше уж просто вечером подойти к окну и посмотреть на ночной город. Ощущения те же самые, а экономические и пространственные затраты нулевые.
Шарики. Невероятно хрупкие, изящные. Изукрашенные каждый на свой манер. Блёстки, пайетки, бисер, жемчужины. Синие, жёлтые, красные, розовые. Дунь на это стекло, почти химическое, и оно лопнет, чуть сожми — и не выдержит. Рядом вроде как не отличающиеся китайские подделки, только вот пластмасса. А может, это и лучше, экономней, ведь не бьются.
Тут же справа стояли искусственные ёлки. Жалкая пародия на нечто настоящее. Они не пахли смолой, стружкой, праздником, они не кололись, их можно было гнуть в любую сторону, потому как пластмассе ничего не грозит. У них был срок годности «не ограничено» и маркировка под подставкой. Что-то наподобие её жизни.
Если бы у неё была возможность, она бы купила ёлку в горшке. Но это было слишком дорого, да и ставить некуда.
Девушка не могла вспомнить, когда в прошлом году началась эта зимняя суета, но казалось, что немного позже. Сейчас же едва закончился учебный семестр, и на пороге стояли, монотонно барабаня в дверь, жуткие полугодовые зачёты и экзамены, пугающие похлеще нечистой силы и привидений.
«Запись от 3 декабря 2015 года»
Мне становится смешно и грустно от этого. Я никак не могла понять, когда и как упустила такую деталь. Но ещё больнее становится от мысли, что она мне не враг. Увы, она не может им быть. Я должна её ненавидеть, но не могу. Не хочу. Не умею.
Паскудно. Так же паскудно, как после быстро выкуренной сигареты натощак.
Спазмы, сжимающие все внутренние органы, вызывающие тошноту и тупую звенящую боль в висках.
Холодная дрожь мелкими кристалликами сковала моё сердце, когда я увидела её в дверях нашей квартирки.
Да, всё верно.
Юна — его девушка. Её испытывающий взгляд… тогда, в автобусе. Её тонкая талия под широкими мужскими ладонями у окна в универе. Её пухлые губы, сливающиеся с его губами… Всё это толстым отпечатком врезалось в мозг. Помнится, я тогда всю ночь не могла уснуть. Сумасшествие, а не судьба.
Но на этом мои испытания не закончились. Неделей позже она вернулась вся в слезах, изрядно пьяная, уткнулась в мои колени и до поздней ночи рассказывала о нём. О Сехуне.
Она, в общем, любила его и раньше. Долго, преданно, нежно, но по-детски, почти как старшего брата. Странно, наверно, признаваться в таком, но я знала, понимала, что это чувство было с ней всю жизнь, сколько она себя помнила, гнездилось где-то внутри тёплым меховым комочком, мягким и ласковым. И порой согревало лучше, чем одеяло, чай или куртка. Юна знала, что в трудную минуту, как бы ни было больно, обидно или грустно, как бы ни сминал её внешний мир, ни обтёсывал углы характера, она всегда может обратиться к нему.
Взять его за руки, обнять. Улыбнуться.
Прибежать хоть в три утра, хоть на рассвете. Растормошить сонного, чтобы он тихонько гремел чашками на кухне, стараясь не будить родителей. Потом присесть рядом на замызганном диванчике с обтрёпанной обивкой в пятнах неизвестного происхождения, прислониться к широкой груди, положить тяжёлую гудящую голову на плечо. Вздохнуть ему в шею. И чтобы он обнял одной рукой и прислонил свою голову к её.
А затем рассказать мне. Не как матери или тётке, не выборочно, не подбирая слова. Одним бурным потоком слов, ассоциаций, воспоминаний. Всего того, что вывело из равновесия. Вывалить эти странные и неприятные вещи, выдавить из себя всё ненужное, как сок из грейпфрута.
Грейпфрутовый сок. И ненависть.
Любовь — это такой вид сумасшествия, когда ты можешь сказать ему всё, когда твой рот не закрывается. И одновременно с этим ты пока не говоришь ничего, ты испытываешь и проверяешь его вначале. Потом говоришь всё меньше чуши, а больше — важных для тебя вещей. Чем больше ты ему веришь, тем больше важных вещей на него вываливаешь, и безумно жаль иногда, что он продолжает относиться к ним как к полнейшей чуши. От таких людей надо бежать.
И ей больно сейчас, что она это раньше не поняла.
Они сумели разрушить всё. Для этого нужен просто гигантский талант. Вся та любовь. И платоническая, и настоящая, страсть, нежность, нужда. Всё осыпалось трухой и песком. Будто не было титанического труда, ни одного кирпичика они не заложили в стену отношений.
Юна рассталась с Сехуном.
***
С момента их расставания прошло четыре месяца. На улице март.
Сухой мелкий снег больше не вызывал тоску и зимнюю депрессию. Казалось бы, жизнь началась заново вместе со спешащим занять своё место весенним солнцем. Юджи постоянно хотелось сбежать от этих вечно серых стен, которые скрывались под лицами знаменитостей, зимних пейзажей, ярких фотографий… Девушке было мало мелких скользящих по стенам солнечных зайчиков, играющих в зеркалах, блёстках для ногтей, поцарапанных дисках…
Её тянуло туда, где были люди. Словно подсознательно она просила их о помощи. Несмотря на то, что Юна была бывшей девушкой Сехуна, Юджи не относилась к ней предвзято, но также её нельзя было попрекнуть в том, что находиться рядом с этой девушкой было довольно-таки тяжело. Ан не безумствовала и не дулась, не затевала ссор и не прибегала к наркотикам, не отказывалась от еды и вообще ничего такого не делала. Она подолгу оставалась в маленькой ванной совсем одна, но так бывало и прежде, так что вряд ли она представлялась Юне несчастной — неважное настроение, вот и всё. Она знала, что её состояние как-то связано с парнем, но решила не обращать на это внимания.
«Запись от 12 марта 2015 года»
Мне бы, наверное, следовало объяснить, почему я так поступала, почему не хотела видеть её, но не могу.
Отчасти это само собой разумеющаяся вещь, не так ли? Мне было стыдно, я была обескуражена и так далее и тому подобное. И я раскаивалась, переживала свой крах. И прочее. И прочее.
Но всё это из мира эмоций, я же не размышляла ни о чём, все чувства у меня притупились. Кажется, всё потеряло для меня значение. Главное, чтобы ничего не болело. А искать сочувствия — дело пустое. Я была одинока. Я всегда была одинока. Пока была с ней, делала вид, что не одинока, но была одинока даже тогда и в конце концов заставила и её в это поверить.
И она отвернулась от меня, как и все остальные.
Ну и пусть, какое это имеет значение, в самом-то деле. Если я одна — ладно, тем лучше, примем к сведению и не будем притворяться. Наверное, я та самая личность, которая никак не может ужиться с данным обществом.
Ждать, что кто-то меня полюбит, глупо. За что меня любить? За мозги мои? За сотрясённый мой, крупнокалиберный, неповторимый мозг? За это никто не любит. Гадкая это штука — мозг.
Для меня вроде бы оставалось только одно место — Англия. Но увы, и она — это всего лишь моё прошлое. Я никогда не вернусь туда.
«Запись от 9 апреля 2015 года»
Он прикоснулся ко мне, и сердце тотчас упало в пятки. Было темно, и я ощущала себя полностью истощённой, будто голова кружилась и взгляд помутнел. Странная тяжесть давила на виски. Или это оттого что мои уши заложило?
Колени дрожали, и я еле сдерживалась, чтобы не упасть к его ногам.
Мне хотелось почувствовать счастье, но я ясно ощущала лишь сильный стук в груди и где-то под шеей… и раздражающий горло ком, от которого хотелось сглотнуть, но было почему-то страшно. Да, я боялась сделать хоть малейшее движение, резкое или плавное, не важно… как будто это означало бы, что всё происходящее сон, что я открою глаза, и всё это осыплется мелкими кусочками стекла, при этом раня мне руки в кровь и оставляя глубокие шрамы за собой.
Глубокий, нежный и вместе с тем печальный поцелуй отчаявшегося парня навсегда мне запомнится. Но мне не было важно всё это, я лишь чётко видела его лицо, чувствовала тёплые руки на талии, а влажные губы на своих губах.
Наверное, прошла вечность, пока до моих ушей снова дошло звучание медленных романтичных аккордов.
Спорю, он не знал и не догадывался, что моё сердце, которым он завладел, давно ждёт его. И что я почти уже не справляюсь с желанием найти его и рассказать обо всём.
Я хотела бы всё забыть. Мысль, что часто приходит мне в голову. Просто нырнуть в океан незнания и остаться в нём навсегда. Не видеть дна. Не помнить. Чтобы ничто не тревожило душу. Да, я хотела бы забытья.
Всё исчезнет из моей жизни, оставив лёгкий, почти незаметный отпечаток, но на самом деле если собрать все отпечатки воедино, то можно получить слишком ощутимый след. Он коверкает наш изначально готовый детский характер, превращая его в нечто посредственное.
Другими словами, нас портит опыт. Таких вот изначально светлых существ, которые со временем измазываются в грязи собственной боли. Каждый хранит этот запас. Я тоже…
Мы страдаем от собственной логики. Человеческая. А намного ли мы лучше зверей? У них тоже есть логика. Звериная. Нет, наверное, такие же самые… но почему тогда так больно? Почему нам больно отрекаться от собственного эгоизма? Ведь многие и не отрекаются. И у нас также существует принцип выживания сильнейшего. Тогда на каком основании мы лучше зверей? Человек — царь природы. Нет. Просто жалкая её составляющая.
Никакие доводы не помогут ей решить эту задачу. Не о любви ведь идёт речь. Как он может смотреть на кого-то вроде неё?
Смешно называть девушку красивой, когда видишь её день изо дня весь учебный год, но не осмеливаешься произнести ни слова.
Ведь не любовь же это, да?
Каких-то три года позади, а я вынуждена оставить эту мечту. Моё сумасшедшее влюбийство в бывшего парня соседки (или же подруги)… Куда её деть? Как с этим справиться? Конечное решение: покинуть город. Снова. И навсегда. А чувства, взгляды и единственный медленный танец с поцелуем в клубе оставить в прошлом. Другие назвали бы это «сбежать». Без оглядки, без остановки, без тоски по нему.
«Запись от 5 мая 2016 года»
Детские карусели, весёлый смех, шутливые игры… И я продолжаю записывать свои мысли. Желание побыть наедине с ним давно притупилось. Всё поменялось. Я больше не та законченная эгоистка. Грустить о прошлом бесполезно. На то оно и прошлое. Забытое. Оставленное позади.
Теперь, потеряв свои «розовые очки», я чётко понимала, что всё это было иллюзией. Что он просто потерялся в своём горе. Всё то время, все те чувства… больше не вернутся. Это было самооправданием для него и прощанием для меня. Маленькая история неразделённой любви, которую потом можно будет рассказать своим детям и внукам. Смешно вспоминать.
Даже если я всё забуду, больше не надо ничего менять. Быть самой собой — лучший выбор. Жить для себя.
Последние его слова были о той, кого он любит. Это был факт. Истина. Ещё тогда я поняла, что ничего не изменится. Впрочем, и не должно. Мне было достаточно почувствовать его дыхание. Его пульс. Поцеловать его, несмотря на то, что он смотрел на меня взглядом, полным печали. Поддержать его боль.
Я работала писателем заграницей и приезжала только иногда. Теперь, вернувшись в Корею после очередной командировки, я не могу сказать, что с ним. Где он. После того вечера я больше не видела его.
Юна вышла замуж и очень счастлива в браке. Наверняка это поразило Сехуна. Такая же горечь, как и тогда, когда я поняла, что всё это было бесполезно. Что пора покончить с глупыми чувствами.
Внезапно карандаш сломался. Дописать листок недавно найденной тетради не удалось. Был ли это знак? Или просто совпадение? Но на душе не было грусти. Разворошить сердце, словно пчелиное гнездо… она хотела этого. Но только чтобы, начиная с этого момента, забыть навсегда.
— Мам! — ясные миндалевидные глаза озорно улыбались ей. Маленькая ручка взяла её ладонь и несильно потянула на себя. — Ну что, ты идёшь? Давай поиграем все вместе!
Женщина, откинув длинные спадающие на грудь волосы, улыбнулась малышке:
— Конечно, дорогая.
— Отрываешь маму от её вечной писанины? — приятный мужской голос разбавил детский смех и заставил девушку поднять голову вверх.
Он. Такой любимый и самый близкий. Тот, чьё сердце всегда остаётся любящим. Он всегда заботится о ней. Красивый и совсем ещё молодой, отец её детей протянул руку.
Юджи поднялась со скамьи, и внезапно его губы встретились с её. Сердце сладко замерло. Но не от неожиданности, а от бесконечной любви и нежности к этому мужчине. Он обнял её за талию, взял их дочь за руку и повёл в сторону детской карусели.
Больше нет недомолвок. Она нашла того самого, несмотря на собственные тревоги и боль. Несмотря на тёплые чувства к тому, кто даже не знает её имени. Да и наверняка не помнит её внешности. Несмотря на прошлое, в которое он позволял ей время от времени возвращаться. Оно ей больше не нужно.
— Я скучал, — одними губами протянул он, ласково глядя на жену. Его каштановые пряди освещало закатное солнце, а от такого родного выражения лица таяло сердце.
— Я тоже скучала по тебе, Исин, — радостно ответила она, сильнее прижимаясь к возлюбленному с самым восхитительным чувством абсолютного счастья.