Мантикоры являлись большой редкостью, ибо достать их было сложно, а приручить – невозможно: еще котятами они сами выбирали хозяина и оставались верны ему на всю жизнь. Огромные кошки с перепончатыми крыльями и чешуйчатым хвостом, на кончике которого, спрятанное большими чешуйками, таилось смертельное ядовитое жало, вили гнезда на парящих скалах и зорко охраняли своих слепых и беспомощных котят. Желающие изловить мантикора или украсть его котенка чаще всего заканчивали свою жизнь, пораженные смертоносным жалом. Мантикора можно было только найти.
Так и случилось пять лет назад, когда странник нашел голодного и слабенького котенка, который, несмотря на слабость, отчаянно сопротивлялся и не желал починяться никому. В надежде получить вознаграждение, странник ходил по богатым домам, предлагая мантикора, но тот, не признавая никого хозяином, щерился и кусался.
Стоял последний месяц лета – жаркий Сверл. Духота выгнала богатые семейства за город, в усадьбы, где они томились от безделья в прохладных покоях особняков.
Когда старый странник пришел в дом семьи Билла и изложил причину своего визита, сановник Хэч позвал всех своих сыновей в надежде, что мантикор выберет кого-то из них своим хозяином. Едва котенка вытряхнули из мешка, как он, громко заурчав, пополз в противоположный конец комнаты, где прятался за шторкой любопытный Билл, и улегся у его ног, повернувшись кверху грязным, впалым пузиком со свалявшиейся шерстью.
Скрипя зубами, Хэч заплатил за мантикора и велел Биллу как можно лучше приглядывать за ним, ведь такая удача улыбается лишь раз в жизни.
Ухаживать за животным оказалось для десятилетнего Билла неожиданно тяжело: котенок, названный Ио, был размером с дворовую собаку. Он ел только приготовленное хозяином и только из его рук, он не желал отходить от Билла и спал рядом на подушке. Биллу приходилось везде и всюду таскать бескрылого мантикора за собой, иначе весь дом оглашался ужасным воем и жалобными криками. Но это были лишь цветочки. Когда у малыша стали расти крылья, а хвост, до этого больше похожий на крысиный, стал покрывать чешуей, Ио выл, болезненно выгибая спинку и жалобно ластясь к хозяину, и Биллу бессонными ночами приходилось постоянно массировать и чесать места, где пробивались жесткие перепонки.
Крылья выросли огромными и, еще не имея твердой основы, волочились за мантикором. Билл аккуратно складывал их и привязывал к кошачьим бокам. Ио благодарно тыкался мокрым розовым носом и лизался, царапая шершавым языком. Вскоре крылья обзавелись жестким каркасом из твердых мощных хрящей, и Ио стал искать места повыше, чтобы учиться летать. Сколько синяков набил себе Билл, бегая за ним, следя, чтобы мантикор не переломал себе лапы и крылья! Ио портил садовые деревья, проломил крышу террасы, взобравшись на нее и пытаясь спрыгнуть вниз, сломал верхний хрящ правого крыла, неудачно приземлившись на камень, но упорно продолжал карабкаться все выше и выше, пока в один прекрасный день не взлетел.
Когда Билл смотрел, как его мантикор впервые набирает высоту, а затем парит в небе, делая круги, он был абсолютно счастлив, смеялся и плакал одновременно, испытывая какую-то непонятную саднящую гордость за своего питомца. Ио звал Билла с собой, как будто не понимая, что тот не может летать, а юноша так берег своего мантикора, что в первый год даже и не думал садиться на него.
Мантикор был единственным верным другом Билла, они никогда не расставались, только теперь полутораметровой в холке кошке приходилось спать в отдельном сарае, и то только потому, что в покоях Билла было тесно.
Когда же состоялся их первый совместный полет, Билл испытал все счастье и радость бьющего в лицо ветра, все волшебство единения с огромной кошкой, уверенно рассекающей крыльями воздух. Билл обалдел от открывшегося ему пейзажа, но больше всего его поразили парящие скалы: снизу они казались зелеными, бесформенными образованиями с белой верхушкой, но, вблизи это были целые острова, опутанные зеленью и туманом. Их ледяные вершины сверкали в свете лун ярче бриллиантов, а журчащие ручьи воды скрывались под плотным слоем опутывающих их лиан и растений, поражающих своей зеленью и обилием разноцветных диковинных бутонов и цветов.
С тех пор Билл бывал на парящих скалах почти каждый день. В один из самых обычных, ничем не примечательных дней, юноша как всегда сидел на скалах, парящих над землей, опирался на мурчащего Ио и наблюдал за падающей вниз водой. Прохладный ветер ворошил его волосы, стайки птичек и маленьких летающих ящериц порхали в зарослях лиан, спускающихся длинными нитями со скалы вниз, весело жужжали насекомые, торопясь испить нектар из цветов. Но именно в этот день случилась встреча, о которой Билл грезил, о которой столько мечтал, которая снилась ему в его снах: из-за одной из скал появился всадник на светло-голубом, почти сером ящере. Его длинные волосы красиво развивались, переливаясь золотом на ветру.
Билл был поражен в самое сердце: он застыл, с замиранием глядя, как мужчина сажает ящера, спешивается и с неуверенной улыбкой направляется к нему. Вблизи он был еще красивее: стройный и длинноногий, он двигался с кошачьей грацией. Юноша замер, желая, чтобы прекрасный принц подошел к нему. Но мантикор не подпустил его ближе, чем на пять шагов: Ио подскочил, ощерившись и поднимая хвост, сверкая ядовитым жалом.
- Прошу простить меня, если я не к месту, - учтиво заговорил мужчина. – Но едва я увидел вас, как понял, что не усну, если не узнаю ваше имя, несомненно, столь же прекрасное, как и его носитель.
- Вильгельм Таумен, - с бешено бьющимся сердцем проговорил Билл, успокаивающе поглаживая бок Ио.
- Штефан Санко, - учтиво кланяясь, проговорил новый знакомый. – Я, право, не ожидал, что застану кого-то на моем любимом месте, - продолжал он, оглядывая Билла взглядом, полным восхищения.
- Какое странное совпадение, - польщено отозвался юноша. – Мне представлялось, что лишь мне доступно понимание его совершенства в полной мере.
- Совершенство доступно тому, кто дает себе труд задуматься о прекрасном и искать его. И тогда, возможно, этому мечтателю повезет, и он встретит кого-то настолько очаровательного, как вы.
От таких незамысловатых комплиментов и неприкрытой лести щеки Билла горели, душа замирала, а руки тряслись. Он не верил своему счастью – его мечта становилась явью. Штефан был очарователен, остроумен и великолепно образован. Он сыпал цитатами из философских трудов, проявлял завидную осведомленность в устройстве миров и знал несчетное число поэм.
Он рассказал, что родом из провинции и что его семья хоть и вхожа в свет, но не имеет представителя в Анклаве. Билл кивал, какое ему было дело богата или нет семья его возлюбленного? Главное, что они были интересны друг другу.
Но Штефан настаивал на том, что их встреча должна оставаться тайной для всего окружения Билла, иначе наделенные властью родственники могут помешать их счастью и расстроить все их планы.
Кто из нас не мечтал о подобном? Кто не грезил о любви с первого взгляда? Кто не верил красивым речам и взлелееным обещаниям? Кто не желал окунуться в чувства с головой и руководствоваться только ими в своих поступках?
Всю ночь Билл, взволнованный дневным происшествием, не мог уснуть. Все было как в романах: красивый возлюбленный, тайные свидания, ночные бдения… Все было так, как рисовало его воображение. Он верил, что у него есть шанс сделать свою мечту реальностью.
Штефан казался необыкновенным, волшебным, чутким и ласковым, нежным и предупредительным, словом таким, каким должен был быть настоящий возлюбленный. Не то что этот надменный, не умеющий связать и двух слов, не ведающий, что такое комплименты, Том!
С этих пор Билл и Штефан, облюбовав живописное местечко на одной из скал, тайно встречались каждый день. Счастливее Билла не было человека на свете. Он ждал каждого свидания, его сердце рвалось на встречу любви и ничто не могло остановить его.
Он не понимал, что эта влюбленность лишь плод его воображения, что его возлюбленный намного старше и опытнее и умело очаровывает его, все сильнее и сильнее опутывая своими сетями.
Билла не смущали нелесные высказывания Штефана о его семье и родителях, он даже поддакивал ему, позволяя обливать родственников грязью и злобно насмехаться над ними. Его не смущали ни постоянные просьбы держать их знакомство и связь в секрете, ни уговоры продолжать готовиться к свадьбе с ненавистным Софитом. Ведь, как убеждал Штефан, идти против брачного договора бесполезно, а откровенность может стоить им их невинных встреч и ежедневного общения.
Шло время, и Билл мог думать лишь об одном: как убедить Софита в их совершенной несовместимости и необходимости отказаться от этого ужасного брака.
В глубине души юноша надеялся, что Том откажется от него еще до того момента, как их представят высшему обществу в качестве будущих супругов. В конце концов, у Билла было еще целых три месяца до выхода в свет и более полугода до ужасного брака, о котором он не мог думать без содрогания.
Дни летели неумолимо, и вот уже были заказаны наряды для первого выхода, где будет объявлено об их с Томом помолвке, одеяния для светских увеселений, банкетов и игр. Более того, через две недели был заказан портной, чтобы снять мерки для свадебных облачений, коих только у Билла должно было быть четыре.
Юноша наконец-то набрался смелости и во время очередного визита Тома попытался объяснить ему, что не хочет замуж по расчету, что это противоречит его убеждениям и погубит все его надежды.
Но попытка не увенчалась успехом: вместо того, чтобы прислушаться к желаниям Билла и отказаться от брака, Том продемонстрировал завидное упрямство и твердолобость, принявшись убеждать юношу, что этот брак предопределен самими небесами, что он никогда не допустит даже мысли о том, чтобы подвести его или покинуть, что предпримет все возможное, чтобы сделать Билла счастливым.
Том убеждал его, что не стоит бояться супружеской жизни, ибо в этом нет ничего противоестественного или постыдного, и что он, со своей стороны, ничем не оскорбит столь невинное и нетронутое создание как Билл.
Слова Тома не были настолько красивы и прекрасны, как чудесные обещания, расточаемые Штефаном, поэтому Билл даже не вслушивался в то, что говорил жених. Ему не нужны были заверения Тома в его верности и уважении – ему нужна была сказка, чудо.
Он был даже рад несговорчивости Тома: он хотел препятствий на пути к любви и он их получил – в виде нежелающего отступать жениха.
Сурм с удовлетворением понял, что у него остается только один выход – бежать. Он был уверен, что Штефан будет на его стороне и поможет организовать побег, ведь он не позволит, чтобы Билл принадлежал другому мужчине, именно так бы поступил любой настоящий возлюбленный.
И Штефан действительно поддержал его, но настоял, что побег должен будет состояться перед самой свадьбой, чтобы усыпить бдительность жениха и родственников, а также дать возможность Биллу узнать, что такое светское общество.
Глава 3
Помолвка
Вверху одна
Горит звезда,
Мой ум она
Манит всегда,
Мои мечты
Она влечет
И с высоты
Меня зовет.
Таков же был
Тот нежный взор,
Что я любил
Судьбе в укор;
Мук никогда
Он зреть не мог,
Как та звезда,
Он был далек;
Усталых вежд
Я не смыкал,
Я без надежд
К нему взирал.
Было раннее по-летнему солнечное утро: красная звезда уже вовсю сияла на небосводе, а воздух, пропитавшийся в ее отсутствие ночной свежестью и прохладой, благоухал запахами росы и просыпающихся цветов.
Билл, как, впрочем, и все, кто ночевал на постоялом дворе, принявшем кортеж Сурма, проснулся из-за того, что Ио, нелюбящий чужих мест, громко щелкал прямо под окнами.
Билл улыбнулся: наверняка постояльцы этой гостиницы – и всех предыдущих, где он останавливался по пути в столицу – были недовольны таким ранним пробуждением, но никто не решался даже повысить голос на мантикора. В народе ходили легенды о своенравном и взбалмошном характере этих летающих кошек, их беспричинной жестокости и гастрономических пристрастиях, где человечина занимала отнюдь не последнее место.
В маленьком городке, где они остановились на ночевку, предрассудки были не так сильны, как в отдаленных от столицы провинциях, но к мантикору, выбравшему себе хозяином Сурма, и здесь относились с большой опаской: с умственным здоровьем этого животного явно что-то должно было быть не так, если вместо мужчины или женщины он выбрал существо, чей пол невозможно определить.
Остановка в Мартэ была последней перед приездом в пункт назначения – расположенную на склоне гор Сартру, где уже менее чем через две недели должен был состояться бал в честь помолвки с Софитом.
Как ни странно, Билл даже ждал этого бала, ведь это была возможность после долгой разлуки, вызванной необходимостью переезда в столицу, наконец увидеть Штефана, который обещал, что обязательно появиться на столь важном и блестящем балу. Ему нравилась и мысль, что он, разодетый в богатые и изящные одежды, будет в центре внимания и предстанет перед возлюбленным во всем блеске и великолепии.
Билл не страдал излишней мнительностью и стеснением: он знал, что привлекателен и желанен, да и в зеркале прекрасно видел, насколько красив. Но теперь не сомневался, что будет блистать в нарядах, сшитых в лучшем модном доме столицы, и что Штефан будет невероятно горд им.
Мысли юноши по дороге из Мартэ в Сартру не отличались оригинальностью: он мечтал покорить высший свет, бывать на балах и вызывать восхищение. Ему казалось, что в столице все изменится: его семья больше не сможет прятать его ото всех, а люди, обладая более широкими взглядами, не станут отворачиваться от него только потому, что он Сурм. Во всяком случае, ни Штефан, ни Том ни разу не высказали своего пренебрежения к нему и относились как к равному.
Надо сказать, что Сурмы не были редкостью и рождались достаточно часто, но их роль в семье сводилась к рождению детей, а не к ведению хозяйства и поддержанию семьи. Кроме того, многие мужчины находили противоестественным сношение с Сурмами, но у них не было другого выхода, если они хотели продолжить свой род.
Юноши, отмеченные звездой, обычно появлялись в столице на один сезон, а после заключения брачного союза поселялись у мужа и, как только надевали положенные беременным белые одежды, путь к увеселениям для них был закрыт. Они практически не вели светской жизни, поскольку постоянно вынашивали и рожали детей, с которыми им часто не разрешали даже видеться. Считалось, что Сурмы в период беременности и родов нуждаются в тишине и покое, поэтому роль хозяйки дома и матери семейства исполняла жена их мужа. Женщины вели все хозяйство, имели общие с мужьями спальни и воспитывали детей Сурмов, которых считали своими.
Если в богатых домах мужчины женились на Сурмах и содержали их до самой смерти, то совсем по-другому дела обстояли в провинциях. Сурмов не хватало для каждого дома, и простолюдины часто даже не обременяли себя свадьбой с ними: юношей брали в дом ровно до того момента, пока они не дарили ребенка, а затем просто передавали следующим, также желающим иметь детей. Официально Анклавом это осуждалось, но в реальности никто не желал нарушать с таким трудом найденное хрупкое равновесие. Вормары, призванные осуществлять правосудие в землях и провинциях, просто закрывали на это глаза, ведь без детей деревни быстро вымерли бы, а способных рожать женщин становилось все меньше и меньше.