Постояв так с минуту и проводив глазами стаю, девушка спустилась к воде умыться. Вода переливалась чистейшим хрусталем. Сквозь ее прозрачные струи отчетливо вырисовывались разноцветные камешки на дне, пугливые стайки мелкой рыбешки, сверкающей перламутровыми боками. Иногда откуда-то из-за большого камня выползал безобразный большеротый хищник-бычок, поводя своими перепончатыми широкими плавниками-крыльями и жабрами. Угрястое тело бычка пугало своей уродливой формой, и Анюта бросала в него камешками, чтобы он скрылся с глаз и не нарушал утренней красоты природы.
Никогда еще, кажется, в жизни Анюты острое ощущение такой красоты природы и великого покоя не владело всем ее существом, как в эту минуту. И никогда, пожалуй, не было столь полным и ярким чувство счастья. Она любила друга, любила отца, любила мать, любила свою заботливую Родину, свой труд, любила эту суровую и величественную природу. И была любима сама. Как ей хотелось в эту минуту быть хорошей подругой, хорошей дочерью, хорошим геологом! Хотелось совершить такой подвиг в жизни и труде, который был бы достойным ее друзей и любимых, ее народа. И ей несказанно захотелось сейчас быть там, где люди бьют шурфы на угольной сопке, трудиться, изучать, искать. Отныне никому не позволит она обращаться с собой, как с девочкой-баловнем. В душе ее созрело мужество и стойкость; она будет упорно трудиться, будет нести на плечах такой же груз и испытывать те же лишения, как все!
А сейчас… сейчас она сделает все, чтобы быть полезной в этом трудном походе, - она будет заботливой хозяйкой.
Потом она думала о Викторе. Ее чистая и светлая девичья фантазия уносила их обоих в будущее. Полуприкрыв глаза, Анюта видела себя и его идущими рука об руку по жизни - то строгими, деловыми, то веселыми, счастливыми; а впереди - сияющая вершина, взобравшись на которую можно далеко и ясно увидеть все, все. Кажется, никогда еще не был ей так дорог Виктор, как в эту минуту.
«Милый, милый, сколько выносишь ты, сколько в тебе самоотвержения и безропотности! - мысленно говорила она. - Так почему же ты никогда не пожалуешься, не попросишь у меня помощи? Или я плохой помощник? Тогда знай: сама буду голодной, а тебе отдам последнее; ты будешь рисковать - я буду рядом с тобой!»
Анюта умылась и вернулась к палаткам с приятным, радостным, как бы обновившимся чувством. Весело спорилась работа в ее руках, когда она принялась готовить завтрак. При этом она старалась все делать бесшумно, чтобы не разбудить мужчин.
Солнце поднялось уже довольно высоко над лесом когда проснулись Пахом Степанович и Дубенцов. Их ждал горячий завтрак, приготовленный девушкой.
- Эх, Анна Федоровна, да и добрая же будет из тебя хозяйка! - заметил Пахом Степанович, вернувшись после умывания веселым и приободрившимся.
Девушка слегка смутилась и, поправляя косы, сколотые на затылке, мельком взглянула на Дубенцова. Молодой геолог тоже взглянул на нее и смущенно улыбнулся. Между тем старый таежник, натягивая свои неистребимые бродни, рассуждал:
- Женщина, которая по хозяйству хорошая мастерица, говорят, раба, но то не верно. Раба, я так соображаю, которая забитая, бесправная перед мужиком. Но ежели, как, скажем, у меня хозяйка, ровня мне во всех делах, то это прямо золотой человек. Да я бывает, честно сказать, не стою ее! Право слово!
Он посмотрел на молодых геологов, как бы проверяя, слушают ли они его, и, убедившись, что они ничем не отвлекаются, заговорил снова.
- Вот я вам расскажу одну историю, - сказал он. - С хозяйкой мы живем ладно, она у меня строгая, но добрая, и женщина с умом. По молодости лет, как отец выделил меня на свое хозяйство, я зимой зверя промышлял в тайге, а летом то на рыбалке, то огородом занимался. Да и живность кое-какая была: корова, лошадь, чушка, птица. Бывало, придешь с рыбалки усталый, а тут что-нибудь не потвоему: обед холодный, или чушка кричит некормленная.
А по молодости мы все горячие, нетерпеливые. Начну хозяйку ругать: то да это не так, это не сделано. Она себе помалкивает, а это и вовсе, сказать, нервирует меня. Был у нас мальчонка Митяшка, лет пять было ему. Сейчас в военном флоте командир корабля…
- Как-то раз хозяйка мне и говорит: «Мамаша заплошала, поеду-ка к ней на пару деньков». А была она взята из соседней деревни, километров за двадцать ниже по Амуру. Ну, забрала моя Настасья Митяшку и айда к своим.
Остался я один в избе. Вот встаю утром, маленько проспал, соседи разбудили, а во дворе хором вся живность кричит. Я скорее одеваюсь да во двор. Выпустил корову и лошадь в лес - у нас выпас вольный, - а тут птица кричит. Побежал за овсом, высыпал. Там чушка визжит - ей варево нужно. Бросился к печке - дров нет. Нарубил. Хватился - воды нет. Принес, разжег печку, полез за картошкой, поставил. Да и себе же надо готовить… Так я пока все переделал? то уж и есть не хотел - до того умаялся. А тут же надо и в избе убрать и что-то по хозяйству сделать. Деньденьской не разгибал спины, управляючись по хозяйству. И эдак уморился до вечера, что уж мне ничего не хотелось, окромя одного - скорее в кровать. А назавтра опять все это. В тайге так не уставал. Ну, поверите, я как святого спасителя ждал свою Настасью. Приехала она, посмеялась над беспорядком, какой я наделал везде, и спокойно, ловко взялась за дело. С той поры - шабаш, никогда я не набрасывался на нее, потому ее труд тяжельше моего. Так-то вот, ребятки!..
Анюта с волнением и с каким-то внутренним трепетом слушала Пахома Степановича. Когда он кончил свой рассказ, девушка еще долго смотрела на него, будто видела впервые.
За завтраком они обсуждали, что предпринять теперь в поисках экспедиции.
- Дорог много, - говорил таежник, - да вот какая из них самая короткая, ума не приложу. Знать бы, что та речка за сопкой и есть Хунгари, то вся статья спуститься по ней. Два-три дня - и, глядишь, до своих добрались бы.
Только Хунгари тут вроде бы не должна быть. Она недалеко от Удом и забирает к югу.
- А эта, говорите, к югу идет? - спросил Дубенцов.
- Под сопкой - к югу, а дальше - кто ее знает.
- Не исключена возможность, - заметила Анюта,- что она идет к югу, чтобы сделать потом крюк и повернуть на север.
- И то вполне может быть, - согласился Пахом Степанович,- вершины-то ее никто не знает.
- Лично у меня не вызывает, сомнения, - говорил Дубенцов, - что в письме речь идет именно об этой реке.
Вероятно, это именно и есть Хунгари, на берегу которой поджидает нас отряд, чтобы отправиться на поиски Сыгдзы-му - Красного озера. Что же касается слова «осторожно», то, очевидно, нас предупреждают о перекатах или водопадах, которые бывают на горных реках. Так что мое предложение одно: отправляться к этой реке, плыть вниз по течению. В крайнем случае, нас принесет в Амур, а оттуда мы быстро и без труда доберемся до лагеря отряда по Хунгари.
- А на чем мы поплывем? - спросила Анюта.
- Да я думаю, - вопросительно посмотрел геолог на таежника. что мы с Пахомом Степановичем смастерим уж какой-нибудь плот…
- Однако бат нужно рубить, - ответил тот. - Это вернее, потому плот через перекаты трудно проводить, осадка большая, садиться на мель будем.
- Словом, это не проблема, - объяснил Дубенцов Анюте. - Важно, чтобы было у всех одно решение.
Пахом Степанович и Анюта поддержали план Дубенцова.
После завтрака разведчики собрались в дорогу. Пахом Степанович по-прежнему приспособил свой груз на носилки-волок. Изрядный груз оказался и в рюкзаках Дубенцова и Анюты. Девушка решительно отказалась отдать часть груза кому-либо, когда Дубенцов попытался облегчить ее рюкзак.
Тем же путем, каким шел сюда Пахом Степанович, разведчики направились к своей цели, с благодарностью покинув приветливый берег безвестной речонки.
В полдень они подошли к ручью, возле которого Пахом Степанович отлеживался в памятное утро после схватки с медведицей. Едва окинули они взором красивый луг с озерком посредине, как Пахом Степанович, перепугав Анюту, яростно прошептал:
- Прячьтесь! Прячьтесь!
Дубенцов и Анюта бросились в траву, беспрекословно повинуясь требованию таежника.
- Кабаны! - возбужденно объяснил все тем же яростным шепотом Пахом Степанович. - Стадо кабанов пасется…
- Где?
- У озера, левее по берегу, - торопливо снимая берданку, объяснил Пахом Степанович. - Виктор Иванович, бросай все, заряжай, паря, свой карабин.
- Пахом Степанович, может быть, не следует, - посоветовала Анюта. - У нас ведь продукты есть, а это же опасная охота…
- Не могу, Анна Федоровна, отказаться от свежей свининки, раз бог послал, а потом же нам потребуется подстилка в бат, чтобы не простынуть от сырости. А на такой случай кабанья шкура лучше всякого тюфяка мягкая, крепкая. Нет-нет, Анна Федоровна, кабана нужно добыть. Да ведь и даровая вещь, все равно пропадет зря.
Дубенцова тоже охватила охотничья страсть. - Это же редкий случай, - убеждал он Анюту, сбрасывая с плеч рюкзак и вкладывая патроны в магазинную коробку. - Когда понадобится, их не будет. Консервы-то надо приберегать. Кто знает, что нас ждет впереди. Ты понаблюдай, как мы будем охотиться…
Пригнувшись, он побежал вслед Пахому Степановичу, уже примостившемуся за кустами.
- Видишь? - спросил таежник, когда Дубенцов встал рядом.
- Хорошо вижу.
Чуть левее озера, где от воды до леса было самое короткое расстояние, в траве паслось стадо кабанов. Их было не менее полусотни. Кабаны подвигались к озеру врассыпную. Иногда между какой-нибудь парой завязывалась драка, и вокруг начинали собираться и толпиться другие животные.
- Ишь ты, как довольствуются! - шептал Пахом Степанович. - Поползешь к озеру правее стада, - возбужденно объяснял он. - Прячься хорошенько в траве. Вылезешь к берегу, ложись и жди моего сигнала. А я пойду лесом и засяду, где самый близкий от кабанов куст. Как услышишь, кедровка прострекотит два раза, сразу подымайся и стреляй вверх. Гляди, паря, не стреляй в свиней: поранишь - беды не оберешься, они злые, черти. Ну вот, стрелишь, они побегут туда, где ближе лес, а ты сам не беги следом, держись левее от них. Я там один управлюсь…
Выслушав все это, Дубенцов бесшумно скользнул в густую траву, и его спина замелькала, удаляясь к озеру. Вот в просветах травы Дубенцов увидел илистый берег, расшитый бесчисленными узорами птичьих следов. Там бегали кулички, неподалеку стояли по колено в воде несколько цапель, настороженно вытянув длинные шеи. Стайки уток виднелись там и сям на поверхности воды. Дубенцов притаился и слухом следил за стадом кабанов. К нему доносились всплески воды, хрюканье, скорее напоминающее рычание собак. Он опасался, что стадо преждевременно выйдет на него и с нетерпением, с трепетом в груди ждал сигнала.
Пахоч Степанович снял с себя дождевик и швырнул его навстречу зверю, когда тот был уже близко. Секач кинулся на летящий дождевик.
В лесу дважды прострекотала кедровка. Было невозможно различить, сигнал это или в самом деле голос птицы. Дубенцов выждал, опасаясь подняться преждевременно. Кедровка прокричала вторично, на этот раз с особой настойчивостью. Дубенцов поднялся во весь рост. В какую-то долю секунды он с жадным любопытством смотрел на животных, находившихся от него метрах в тридцати. Неуклюжие, большеголовые, они были, тем не менее, необыкновенно подвижны и чутки, как всякие звери. Вмиг вскинули секачи свои грозные, с огромными белыми клыками морды, словно готовясь ринуться на неожиданно явившегося противника, Дубенцов выстрелил.
Будто могучая волна, поднятая ураганом, покатилась по траве. Стадо устремилось к лесу. Зачарованным взглядом Дубенцов провожал зверей. Он увидел блеск огня в кустарнике, вслед за ним гулко ударил выстрел. Стадо круто завернуло вправо, но один кабан упал, снова поднялся и высоко прыгнул. Прогремел второй выстрел, и кабан свалился окончательно. Но только теперь Дубенцов заметил, что неподалеку от убитого мечется другой, видимо сильно подраненный кабан.
В эту минуту Пахом Степанович показался из чащи и раненый секач понесся на него. Холодок побежал по спине Дубенцова. Геолог ждал выстрела, но его не было. «Заело патрон», - в ужасе подумал он, пустившись вслед секачу.
Между тем Пахом Степанович не убегал. Он поспешно снял с себя дождевик и швырнул его навстречу зверю, когда тот был уже близко. Дубенцов мчался туда же, готовясь выстрелить и боясь, что пуля заденет Пахома Степановича.
С облегчением он увидел, как ослепленный яростью секач кинулся на летящий дождевик. Прогремел новый выстрел берданки. Зверь грохнулся на колени, потом беспомощно повалился набок. Словно гора свалилась с плеч Дубенцова.
Он остановился, чтобы отдышаться, потом пошел медленнее.
- Зачем вы трогали его, Пахом Степанович? - еще додали крикнул геолог.
Старый таежник устало вытирал пот со лба.
- Ах ты, дьявольская работа! - выругался он. - И как это его угораздило? Срикошетила, паря, должно, пулято, - объяснил он. -Стрелял ведь подсвинка, а пуля прошла, видать, насквозь и подранила этого большого дурака.
Вишь как, дьявол, дождевик испортил… - с искренним огорчением рассматривал он свой плащ.
Секач был на редкость крупных размеров. Его массивная, толстая в груди, шее и голове, намного сужалась к задним ногам. Под густой и длинной седой щетиной плотным войлоком сбился мягкий, как пух, желтоватый подшерсток-панцырь - зимняя шуба дикого кабана. Огромные эмалевые клыки заострились по бокам, словно отточенные ножи. Сухие длинные ноги, заканчивающиеся острыми, как отшлифованный кремень, широко раздвоенными копытцами, продолжали вздрагивать в предсмертных конвульсиях.
Пахом Степанович прикинул длину убитого зверя. Оказалось, кабан был около двух метров. Потом они осмотрели подсвинка, и тогда только таежник пояснил:
- Вот оно как получилось: подсвинку, вишь, я попал в шею. А пуля-то прошла насквозь и угодила как раз в того.
И подсвинок не добит и этот дурак не уходит. Подсвинка, думаю, застрелю наверняка, а секач пусть убежит, шут с ним! Ан, паря, вишь, он на меня пошел…
Пока Дубенцов и Пахом Степанович осматривали добычу, прибежала Анюта. Они втроем принялись свежевать кабанов. Решено было забрать потроха и вырезать лучшие куски мяса, которые и завернули в кабаньи шкуры. Вдоволь был сыт и Орлан.
После отдыха и обеда на берегу ручья разведчики нагрузились до отказа и тяжело зашагали к сопке, чтобы успеть до вечера выйти на берег неизвестной реки.
Глава девятая
У неизвестной реки. - Изобретение Дубенцова. - Дикий виноград. - Пояснение Анюты.
С седловины Верблюжьего горба, куда наши путники взобрались незадолго до заката солнца, они увидели глубокую долину, зажатую с обеих сторон высокими грядами гор. Долина, налитая темно-синим вечерним сумраком, уходила прямо на юг и там исчезала в сумеречной фиолетово-синей мгле. По дну долины темной лентой вилась река, от берегов которой и до вершин сопок взбирались густые заросли курчавого лиственного леса. Лишь кое-где между деревьями белели осыпи или острыми зубцами подымались над лесом скалы.
- Какое изумительное зрелище! - не удержалась от восхищения Анюта. - Подлинная поэзия! Отсюда не хочется уходить.
- Величиной река напоминает Хунгари, - заметил практичный Дубенцов.
Не задерживаясь на седловине, они стали спускаться по склону через редкий березняк, чтобы засветло найти приют на берегу реки. Вскоре березовый лес сменили заросли высокого лиственного разнолесья. Влажная, освежающая прохлада охватила путников, над головами которых теперь смыкали свои могучие кроны старые тополя, ильмы, бархаты. Во множестве встречались боярышник, черемуха. Возле одного бархатного дерева, достигающего в поперечнике не менее полметра, Пахом Степанович остановился, отковырнул топориком кусок коры.
- Экое богатство! - сказал он. - Чистая пробка!