Вот тут и проступает связь между содержанием «Майн Кампф» и всесторонней сталинской поддержкой Гитлеру. Гитлер не только растрезвонил о стремлении идти на Восток, он и Францию объявил смертельным врагом. Добавив к этому списку еще и евреев, Гитлер взвалил на свой горб ту самую лишнюю соломинку, которая ломает хребет даже верблюду.
Сталин по достоинству оценил мысли новоявленного фюрера и его планы, изложенные в «Майн Кампф». Из этой книги явно следовало: появился тот, кто будет воевать против всего мира. Тот, кого будут все ненавидеть. Тот, против кого восстанут все народы. Тот, кому весь мир вынужден будет объявить войну. Вся ненависть народов мира будет сосредоточена на Гитлере и его последователях. Если Гитлер развяжет войну, то в первую очередь это будет война против кого угодно, но не против Советского Союза. Если Гитлер развяжет войну, то логика борьбы потребует рассредоточения и распыления сил Германии по всему европейскому континенту и вне его пределов. И каждый, кто выступит против Гитлера, будет считаться освободителем и благодетелем.
Непонятно вот что: с момента первого появления «Майн Кампф» и до самой войны в течение пятнадцати лет в Советском Союзе цитата Гитлера звучала из каждого репродуктора, с каждой крыши и с каждого фонаря, с каждой трибуны, высокой и низкой, на каждом колхозном собрании и в школьных учебниках… И вот после всего этого германское нападение оказалось для Сталина внезапным.
Что за чертовщина: весь советский народ знал, что Гитлеру нужны земли на Востоке, а товарищ Сталин делал вид, что он этого не знал. Какая лицемерная глупость великого кормчего, ведь он был одним из первых читателей этого опуса, но соответствующих выводов не сумел сделать, решил задобрить злого волка всем необходимым для будущего похода на Восток. После XX съезда КПСС каждый, цитируя Гитлера, обвинял Сталина в близорукости: ведь фюрер сам открыто объявил свои намерения. Сталин, хотя и был одним из первых читателей книги Гитлера, действовал соответственно в унисон с пожеланиями великого завоевателя. 23 августа 1939 г. Сталин подарил Гитлеру Польшу, а с ней и всю Европу. Ведь это не выдумка, а реальность…
Перед тем как захватывать земли на Востоке, Гитлеру следовало обезопасить себя от смертного врага – Франции. Разгром Франции для Гитлера был первостепенной задачей. Сталин знал, что Франция для Гитлера не просто главный враг, но враг смертельный. Сталин понимал, что если Гитлер попытается освободить Германию от французского экономического рабства, от Версальского договора, то немедленно в дело ввяжется Британия, так как не одна Франция Версальский договор Германии навязала, а в союзе с Британией. А если Германия ввяжется в войну против Британии и Франции, то в орбиту войны будут втянуты и другие страны… Что Сталину и требовалось. И в этом вопросе проявилась сталинская близорукость. Дать свое согласие на разгром польского государства и приблизить армию вермахта вплотную к границе с Советским Союзом, не сознавая смертельной угрозы…
Сталину было известно, что в начале апреля 1939 г. верховное командование вермахта завершило разработку директивы по проведению операции «Вайс». 11 апреля директиву утвердил Гитлер. Она предусматривала открыть военные действия против Польши внезапным мощным ударом и добиться быстрых успехов. «Подготовку проводить с таким расчетом, чтобы обеспечить готовность к проведению операции не позднее 1 сентября 1939 г.». На совещании фашистского генералитета 23 мая Гитлер вновь подчеркнул, что речь идет не о каких-то спорных вопросах в отношениях с Польшей, а о полном порабощении этой страны и о приобретении «жизненного пространства» на Востоке. «Есть только одно решение, – объявил Гитлер, – напасть на Польшу при первой же благоприятной возможности».
Еще до того, как план «Вайс» был утвержден Гитлером, исчерпывающая информация о нем лежала на столе в кремлевском кабинете Сталина. Не остались секретом планы Гитлера для Лондона и Парижа. Таким образом, весной и летом 1939 г. между Москвой, Берлином и западными столицами развернулась рискованная политическая игра, в которой на карту были поставлены судьбы многих народов и государств.
Антисоветизм, лежавший в основе политики, которую проводили правящие круги Англии и Франции, закрывал им дорогу к такому сотрудничеству с Советским Союзом, при котором он становился бы их полноправным военным союзником, а фашистская Германия – противником. Для них важно было другое: вовлечь СССР в переговоры, демонстрируя тем самым Германии сближение с Советским Союзом, не дать СССР остаться в стороне от назревшего англо-франко-германского конфликта, не допустить урегулирования и нормализации советско-германских отношений, оставить путь на Восток для фашистской Германии открытым.
Выступая 1 апреля 1939 г. в Вильгельмсгафене по случаю спуска на воду линкора «Тирпитц», Гитлер в достаточно ясной форме заявил о своих усилиях вбить клин между западными державами и Советским Союзом. С учетом всех этих обстоятельств и следует рассматривать и оценивать советско-германские отношения весной и летом 1939 г.
Что касается советской дипломатии, то именно в это сложное и без преувеличения, можно сказать, судьбоносное для народов время она лишилась опытного и профессионального руководства. Хорошо информированный американский дипломат, поверенный в делах США в Москве А. Кирк, 22 февраля 1939 г. сообщал в Вашингтон, что «влияние Литвинова упало настолько, что это может означать смену народного комиссара иностранных дел». «Литвинову становилось все труднее работать, – пишет его биограф З.С. Шейнин. – Он еще стоял во главе советской дипломатии, но стал замечать, что вокруг него постепенно образуется вакуум… В наркомдел приходят новые люди, назначенные без ведома Литвинова. Ему становится известно, что не все советские полпреды шлют ему информации». Так, в обход наркома торгпред в Берлине Д. Канделаки и секретарь посольства в Хельсинки Б. Мальцев по важнейшим политическим вопросам обращаются прямо к В.М. Молотову.
Встав во главе НКВД, Берия стремился подмять и дипломатическую службу. Любое назначение в НКВД, вплоть до курьера и уборщицы, могло быть осуществлено лишь с санкции НКВД. Посланцы Берии, направленные им резиденты НКВД, буквально терроризировали советские представительства за границей. Их смертельно боялись не только рядовые дипломаты, но и многие полпреды. По воле резидента НКВД любой советский дипломат мог быть за 24 часа откомандирован в Москву, где его почти неминуемо ждал арест. В коллективах посольств насаждалась атмосфера страха, доносов, провокаций.
27 апреля М.М. Литвинова в связи с незначительным инцидентом вызвали «на ковер» к Сталину. Присутствовавший при этом И.М. Майский (он был виновником инцидента) рассказывал впоследствии: «Впервые я видел, как сложились отношения между Литвиновым, Сталиным и Молотовым. Обстановка на заседании была накалена до предела. Хотя Сталин выглядел внешне спокойным, попыхивал трубкой, чувствовалось, что он настроен к Литвинову чрезвычайно недружелюбно. А Молотов буйствовал, непрерывно наскакивал на Литвинова, обвиняя его во всех смертных грехах».
В ночь с 3 на 4 мая 1939 г. М.М. Литвинов в присутствии «понятых» – Берии и Маленкова – был смещен с поста наркома иностранных дел, а на этот пост был назначен Председатель Совнаркома СССР В.В. Молотов. Официальная версия отставки М.М. Литвинова, объявленная В.М. Молотовым на собрании работников НКИД, гласила: «Товарищ Литвинов не обеспечил проведения партийной линии, линии ЦК ВКП(б) в наркомате. Неверно определять прежний НКИД как небольшевистский наркомат… но в вопросе о подборе и воспитании кадров НКИД не был вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и Советскому государству людей и проявил непартийное отношение к новым людям, перешедшим в НКИД».
Для советской дипломатии замена М.М. Литвинова В.М. Молотовым не могла пройти бесследно. Окончательно менялся весь стиль работы НКИД. «Молотов, – пишет в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев, – на меня производил в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего. Он имел свои суждения по тому или другому вопросу, высказывался и высказывал Сталину, что он думает. Было видно, что Сталину это не нравится, а Молотов все-таки настаивал».
Иначе характеризуют В.М. Молотова иностранные дипломаты, работавшие в то время в Москве. «Он никогда не проводил собственной политики, – пишет в своих воспоминаниях секретарь посольства США Ч. Болен. – Сталин делал политику. Молотов проводил ее в жизнь… Я никогда не видел, чтобы Молотов предпринял какой-то тонкий маневр, но его упрямство позволяло ему достигать цели… Молотов раболепно относился к своему хозяину». Ему вторит советник немецкого посольства в Москве Г. Хильгер: «Молотов – прекрасный администратор, способный исполнитель поручаемых ему политических мероприятий, и опытный чиновник. Однако, в отличие от своего предшественника по Наркоминделу, он не обладал творческим умом… Сам Молотов, видимо, ощущал свою неполноценность русского чиновника и компенсировал это узким национализмом и глубоко укоренившейся подозрительностью к иностранцам и “космополитам”».
Молотов никогда ранее не был на дипломатической работе, не знал ее тонкостей, не имел профессиональных знаний. В какой-то степени эти недостатки В.М. Молотова как дипломата компенсировались достоинствами Владимира Петровича Потемкина, занявшего пост заместителя наркома и ставшего в тот период правой рукой В.М. Молотова. «Представительный и внешне привлекательный, высокообразованный дипломат В.П. Потемкин принадлежал к числу выдающихся партийных интеллектуалов», – рассказывает опытнейший советский дипломат А.А. Рощин, работавший в 1939 г. помощником В.П. Потемкина.
Возникает вопрос: имелись ли принципиальные политические причины отставки М.М. Литвинова? Безусловно, что да! М.М. Литвинов выступал за коллективную безопасность, за союз с Англией и Францией на антигитлеровской основе. Сталин же стал ориентироваться на соглашение с Германией. Линия Сталина, естественно, победила, и Литвинова убрали. Иногда ссылаются на то, что в Берлине с удовлетворением встретили отставку М.М. Литвинова. Представляется, что это связано с закоренелым антисемитизмом Гитлера и его окружения. Замена Литвинова Молотовым, который, как подчеркивал временно заменявший Шуленберга советник Типпельскирх в своем донесении в Берлин, не был евреем, видимо произвела определенное впечатление в высших нацистских сферах.
Вот какое впечатление произвела на министра иностранных дел гитлеровской Германии Риббентропа его первая встреча со Сталиным: «Затем заговорил Сталин. Кратко, точно, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно… Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба. Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом и великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву. Ход моих переговоров и бесед со Сталиным дали мне ясное представление о силе и власти этого человека, одно мановение руки которого становилось приказом для самой отдаленной деревни, затерянной где-нибудь в необъятных просторах России, – человека, который сумел сплотить двухсотмиллионное население своей империи сильнее, чем какой-либо царь прежде». Далее – о широте души, щедрости, радушии и гостеприимстве Сталина. Вернувшись в Берлин, очарованный Риббентроп рассказывал, что чувствовал себя в Кремле «как среди старых партийных товарищей». Советское правительство дало свое согласие на обеспечение могущества Германии необходимым металлом, нефтью, хлебом…
А вот как гостей принимал Гитлер. Будучи вегетарианцем, всех, кто в рядах вегетарианцев не состоял, он считал трупоедами, так их и называл за своим столом и всячески старался испортить им аппетит. Впрочем, те, кто не ел мяса, но ел рыбу, были тоже Гитлеру омерзительны, и он этого не скрывал. «Когда приносили вареных раков, он принимался рассказывать о том, как в одной из деревень умерла старуха и родственники сбросили ее труп в ручей, чтобы таким образом наловить побольше раков. Если же он видел жареных угрей, то как бы между прочим замечал, что лучше всего эти рыбы клюют на дохлую кошку».
Приятного аппетита, дорогие гости.
О личной жизни Сталина мы знаем мало. Но одна деталь делает его непохожим на Гитлера. У Сталина были два сына и дочь. Это свидетельствует о том, что в половом отношении он был нормальным человеком. Берлинский психиатр доктор Артур Кронфельд имел возможность наблюдать Гитлера с предельно близкой дистанции: «Как многие резко выраженные психопатические личности, Гитлер ненормален в половом отношении. Можно считать установленным, что чувство любви к женщине ему не доступно. В прошлом он был в половой связи с Гейнесом и Эрнстом. Оба были убиты по приказу рейхсканцлера 30 июня 1934 г.».
В окружении Гитлера больше половины педерастов. Он таких себе и подбирал. А причина уничтожения главы СА Э. Рема и его любовного окружения не в том, что они были педерастами, а в том, что они из этого не делали секрета. Гитлер их уничтожил для того, чтобы все думали, что сам он не из того же круга.
Посмотрим же, как Гитлер и Сталин принимали решения и как эти решения выполняются. За сталинским умением толково вести совещания, деловые встречи и переговоры стоял простой секрет: он к ним готовился. Перед любой встречей с министрами, генералами, конструкторами вооружения, секретарями обкомов и крайкомов, дипломатами, представителями иностранных государств, разведчиками, директорами предприятий Сталин собирал необходимые сведения, их изучал, анализировал, делал соответствующие выводы, конкретные предложения. Главное состояло в том, что его осведомленность была не показной, а действительной.
Процесс принятия сталинских решений слагался из двух элементов: во-первых, он предварительно довольно тщательно изучал вопрос; во-вторых, на совещании давал высказаться всем, внимательно слушал, отбирал ценное и важное и поворачивал обсуждение в нужное, единственно правильное русло.
У Гитлера – наоборот. Прежде всего, он отказывался изучать обстановку. Он ее игнорировал, демонстрировал поразительное незнание истинного положения вещей. Гитлер не только не знает и не желает знать реальную обстановку, он не только как страус австралийский прячет голову в песок от грозной опасности, но еще и запрещает подчиненным вникать в обстановку и ее изучать. Гитлер принимал решения не на основе изучения и оценки ситуации, а просто так, не тратя времени на размышления. Разница: Сталин принимал решения в узком кругу, Гитлер – в толпе. Своим собеседникам Гитлер обычно не давал даже слова сказать и удачно избегал обсуждения спорных вопросов. Естественно, что решения Гитлера были самоубийственными. Не обладая даром слушать, Гитлер не мог знать обстановки, не мог ее понимать, поэтому просто не мог принимать адекватных решений. Работа руководителя любого уровня заключается прежде всего в том, чтобы обстановку узнать, решение принимать не спонтанно… Гитлер не только не знал и не желал знать реальную обстановку, но и решение принимал по наитию. Гитлер еще до совещания сам принимал все решения, без учета критических замечаний и конкретных предложений компетентных военачальников, специалистов той или другой отрасли.
А вот совещание у Сталина. Никаких протоколов и стенограмм, приглашаются только те, чье присутствие на данном совещании жизненно необходимо. Сталин своего мнения не высказывает, ждет и требует, чтобы высказались все приглашенные. Сталин говорит меньше всех. Докладывает тот, кто потом будет отвечать (в прямом смысле – головой) за выполнение принятых решений. «Иногда Сталин прерывал доклад неожиданным вопросом, обращенным к кому-либо из присутствующих: “А что вы думаете по этому поводу?” или “А как вы относитесь к такому предложению?” Причем характерный акцент делался именно на слове “вы”. Сталин смотрел на того, кого спрашивал, пристально и требовательно, иногда не торопил с ответом. Вместе с тем все знали, что чересчур медлить нельзя. Отвечать же нужно не только по существу, но и однозначно. Сталин уловок и дипломатических хитростей не терпел. Да и за самим вопросом всегда стояло нечто большее, чем простое ожидание того или иного ответа».