О размышлении - Клервоский Бернард 3 стр.

Вы спросите, что я имею в виду под благочестием. Оно означает предаваться размышлению, и не думайте, что я держусь по этому поводу иного мнения, чем тот, кто именовал благочестие поклонением и служением Богу; никоим образом! И если Вы поразмыслите над этим, то увидите, что мои слова, по крайней мере, отчасти, имеют тот же смысл, что и его. И действительно, что более подобает в служении Богу, чем то, к чему Сам Бог увещевает нас устами псалмопевца: «Пребывайте в святом отдохновении и познавайте, что Я – истинный Бог» (Пс 46 (45), 11). Вот самая главная роль размышления. Впрочем, разве есть что-либо более благое для всех, чем то, что, посредством некоего спасительного предвосхищения, берет на себя роль самого делания, каким-то образом совершая и заранее устрояя все то, что предстоит сделать впоследствии? Однако нужно следовать этому пути, если мы не хотим, чтобы вещи, которые могут быть чрезвычайно полезны, при условии, что совершены с предусмотрительностью и благоразумием, не стали вредны и пагубны, будучи сделаны с поспешностью. В этом, если у Вас остались еще кое-какие воспоминания, Вы весьма часто будете убеждаться сами при решении дел, которые поступают в Ваш суд, а также важных вопросов, разрешение которых находится в Вашем ведении.

Первый плод размышления – очищение его собственного источника, то есть души, в которой оно совершается. Затем оно приводит в порядок чувства, направляет поступки, умеряет крайности, сообразует нрав, побуждает к жизни порядочной и честной; наконец, дает знание вещей Божественных и человеческих. Благодаря ему хаос уступает место порядку. Оно сближает расходящееся и собирает рассеянное, проникает в тайное, усердно ищет истину, исследует то, что имеет лишь ее видимость, и разоблачает ложь и фальшь. Оно заранее устрояет и выверяет все, что предстоит сделать, и возвращается к уже сделанному, дабы в душе не осталось ничего неисправного или нуждающегося в исправлении. Наконец, в процветании оно прозревает оборотную сторону, а в [нужде] словно бы и не чувствует ее. Эти два следствия – плоды силы и благоразумия.

Глава 8

9. Здесь время сказать о сладостном созвучии добродетелей и о связи, какою они соединены и соподчинены друг другу. Мы только что видели, что благоразумие – мать силы и что всякое решение, не исходящее от благоразумия, следует относить на счет безрассудства, а не силы. К тому же благоразумие, сделавшись арбитром между чувственными удовольствиями и жизненными потребностями, держит их в разумных пределах, убавляя от первых излишнее и прибавляя вторым недостающее, и тем самым производит на свет третью добродетель – умеренность. Ведь размышление видит неумеренность как в упрямом отказе от необходимого, так и в готовности принять излишнее; ибо эта добродетель состоит не только в том, чтобы урезать лишнее, но и в том, чтобы предоставить необходимое. Это чувство Апостол не только хвалит, но и говорит о нем как о своем собственном, когда советует заботиться о своей плоти, не угождая при этом своим прихотям. Ведь говоря: «Попечение о плоти не превращайте в похоти» (Рим 13, 14), он осуждает излишества, но не отвергает необходимого. Итак, умеренность можно было бы определить как добродетель, которая держится необходимого, следуя слову философа: ничего лишнего.

10. Наконец, что касается справедливости, еще одной из четырех добродетелей, то разве не очевидно, что размышление готовит ей путь в душе [человека]? Ведь для того, чтобы наш ум обрел меру справедливости, нужно, чтобы он погрузился в себя; а мера эта – в том, чтобы не делать другим того, чего мы бы не желали себе, и, напротив, поступать с ближними так, как мы желали бы, чтобы они поступали с нами. В этом вся справедливость.

Однако справедливость никогда не бывает одна: заметьте, в какой тесной связи и в каком гармоничном единстве она находится с благоразумием и крепостью, о коих мы говорили выше. Если справедливость состоит отчасти в том, чтобы не делать другим того, чего мы не желаем себе, а достигает полноты в исполнении слова Божественного Учителя: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф 7, 12), то ясно, что это невозможно, если сама воля, которая дана нам в обоих случаях за правило, сама не научится следовать правилу настолько, чтобы не вожделеть лишнего и не отвергать необходимое; а ведь умеренность как раз в этом и состоит.

Наконец, сама справедливость, чтобы не перестать быть собою, не должна удаляться от меры, которую предписывает ей умеренность, говоря устами Мудреца: «Не будьте справедливее, чем нужно» (ср. Еккл 7, 17). Тем самым она словно дает понять, что справедливость не заслуживает своего имени, когда ее правилом более не является умеренность. Более того: самая мудрость подчиняется узде умеренности, ибо святой Павел со своей мудростью, данной ему свыше, говорит: «Не будьте мудрее, чем следует, но будьте мудры с воздержанием» (ср. Рим 12, 3). С другой стороны, Господь в Евангелии учит нас, что умеренность, в свою очередь, нуждается в праведности, когда Он осуждает воздержание тех, кто постится лишь для того, чтобы показать себя перед людьми (см. Мф 6, 16). Воздержания у таковых было довольно, ибо они лишали себя пищи, но справедливости недоставало, ибо они желали своим постом угодить не Богу, а людям.

Наконец, как быть справедливым и умеренным без крепости, если очевидно, что нужна сила, притом незаурядная, чтобы уметь удержать свои желания и нежелания в узких границах между излишним и недостающим, так, чтобы и воля держалась этой точно определенной, единственной, строго неизменной середины, одинаково удаленной от всякой крайности, ясно установленной, такой, как предполагает самое понятие добродетели?

11. Так прошу Вас, скажите мне, если сможете, к какой из этих трех основных добродетелей Вы отнесете эту середину, столь тесно касающуюся их всех, что ее можно счесть свойством каждой из них: ведь разве не в золотой середине состоит добродетель, разве нельзя сказать, что эта середина и есть самая добродетель? Однако если бы было так, то не существовало бы нескольких добродетелей, а все они составляли бы одну-единственную. Так что не лучше ли сказать, что, поскольку нет добродетели вне этой середины, то последняя есть как бы сущность и душа всех добродетелей; ибо она столь сильно сближает их между собой, что они как бы образуют единое целое. В таком случае мы еще более склонны полагать, что так и есть, что [добродетели] не просто причастны золотой середине в определенной степени, но обладают ею полностью каждая [добродетель] по отдельности. В самом деле, что более присуще справедливости, чем эта золотая середина, о которой мы говорим? Она не может от нее удалиться, не перестав воздавать каждому то, что должно, а ведь именно в этом она и состоит. То же самое я могу сказать об умеренности (temperatio), ибо очевидно, что она названа так потому, что заключается в определенном темпераменте (temperamentum). Что касается крепости, то и тут невозможно отрицать: она проявляется в том, чтобы устранять пороки, посягающие на золотую середину и всяким образом нарушающие ее; именно крепость ее защищает и делает фундаментом добра и престолом добродетели. Стало быть, справедливости, крепости и умеренности свойственно держаться золотой середины, а различает их то, каким образом каждая из них ее сохраняет: справедливость поддерживает и питает волю; крепость определяет, как она действует, и только умеренность делает возможным обладание ею, а также ее использование. Теперь мне осталось только сказать, что благоразумие также не чуждо этому восхитительному союзу добродетелей. Разве не оно первым открывает и распознает эту золотую середину, когда понятие о ней, по нашему нерадению, стирается в душе, вытесняется ревнивым самовластием порока в густой мрак, который тот влечет за собою? Потому-то мало кто из людей способен ее распознать, а стало быть, весьма мало тех, чей удел – благоразумие. Итак, справедливости свойственно искать этой середины, крепости – овладевать ею, а умеренности – сохранять ее. Я вовсе не собирался рассуждать о добродетели, а только хотел показать, как важно усердное размышление, ибо благодаря ему мы познаем эти и другие подобные истины. Разве провести всю жизнь, не занимаясь деланием столь богоугодным и душеполезным, не значит потратить ее напрасно?

Глава 9

12. Но что скажут, если Вы будете столь безоглядно привержены философии, от которой Ваши предшественники несколько отошли? Ведь найдется немало людей, которые дурно истолкуют Ваш уход с дороги, проторенной предварившими Вас, и решат, что Вы делаете это для того, чтобы опорочить их добрую память. Вспомните пословицу: «Если ты поступаешь не как все, то привлекаешь всеобщее внимание». Вам не преминут ее припомнить и скажут, будто Вы стремитесь именно к этому. Впрочем, Вам сразу не удастся ни исправить все ошибки своих предшественников, ни искупить их грехи; но со временем, благодаря мудрости, которой Вас наделил Бог, Вы научитесь использовать благоприятные случаи и мало-помалу делать это. А пока извлекайте из зла, коего не Вы причиной, все благо, какое сможете.

Однако если мы хотим опираться не столько на новые, сколько на добрые примеры, мы без труда найдем в числе верховных Понтификов немало тех, кто умел найти свободное время, невзирая на самые важные дела. Так, например, когда Рим был уже почти в осаде, а меч варваров был занесен над головой его граждан, святой Папа Григорий по-прежнему мирно занимался своими учеными писаниями. Как видно из предисловия к его труду, именно в это время он с тщанием, не уступавшим его дарованию, писал комментарии к последней и самой пламенной части пророчеств Иезекииля.

Глава 10

13. Но в конце концов верх одержали другие обычаи, нравы изменились. Нельзя даже сказать, что мы движемся к тяжелым временам, ибо мы уже их достигли. Обман, интриги и насилие царят по всей земле. В ведущих тяжбу нет недостатка, однако правое дело едва ли находит себе защитника. Повсюду сильные притесняют слабых. Вы скажете, что не можете ни лишить притесняемых своей помощи, ни отказать в справедливости тем, чьи права презираются и попираются. Но ведь невозможно рассудить дело, не обсудив его и не выслушав все стороны. Потому, полагаю я, надобно, чтобы дела подлежали обсуждению, как должно; однако метод, которому следуют в наши дни, мне кажется отвратительным и недостойным как Церкви, так и чертога правосудия, и я не могу не спросить себя, как Ваши благочестивые уши могут выслушивать все эти споры и словопрения юристов, которые, по-моему, способны скорее помрачить истину, нежели ее выявить. Измените эти гнусные обычаи, положите конец бесполезным словопрениям и заградите уста тех, кто научен говорить ложь. Они красноречивы только для того, чтобы нападать на правое дело, а искусны только в защите заблуждений. Талант этих людей пригоден лишь на то, чтобы творить зло, а дар слова они, видно, получили, чтобы оскорблять истину. Эти люди пытаются учить тех, у кого должны бы учиться; они выдают свои измышления за достоверные факты, запутывают простые истины и мешают правосудию идти своим ходом. Ничто так не позволяет без труда обнаружить истину, как краткое и простое изложение фактов. Потому я желал бы, чтобы во всех делах, которые будут достойны того, чтобы попасть на Ваш суд (а это будут совсем не все), Вы взяли за правило принимать решение быстро, хотя и после надлежащего исследования, и пресекать все эти длинноты, изобретенные для того, чтобы избежать осуждения и увеличить расходы. Разбирайте дела вдовы, бедняка, того, кому нечего дать; что же касается прочих [дел], то Вы можете поручить другим судьям разобрать их, хотя большинство из них не заслуживают даже рассмотрения. Не пойму, зачем Вам выслушивать людей, уже осужденных их собственными явными беззакониями. Бесстыдство некоторых дошло до того, что, хотя все их дело кричит об их злокозненных интригах, они, не краснея, требуют рассмотрения и обращаются к общественной совести, хотя их собственной было бы довольно, чтобы повергнуть их в смущение. Еще никто не пытался обуздать наглость этих бессовестных людей, так что же удивляться, что их число и бесстыдство все растут? Впрочем, я вообще не могу понять, как случилось так, что порочные люди совершенно не опасаются суда себе подобных; видно, там, где порочны все, никто не обращает внимания на чужие гнусности. В самом деле, никогда не было видано, чтобы скупца заставил краснеть подобный ему скупец или чтобы распутник устыдился других распутников. Церковь же в наши дни полна честолюбия, потому в ней заметно не больше отвращения и ужаса к интригам и проискам честолюбия, чем в разбойничьем вертепе – к рассказу об ограблениях путников.

Глава 11

14. Если Вы истинный ученик Иисуса Христа, да воспламенится Ваша ревность; восстаньте своей властью против этого беззакония и пагубной для общества язвы. Учитель подает нам пример, так обратите взор на Него и послушайте, что Он говорит: «Кто Мне служит, Мне да последует» (Ин 12, 26). Он же готовит не уши, чтобы выслушивать, а бич, чтобы изгонять. У Него нет времени слушать длинные речи, и вместо того, чтобы сесть и произнести суд, Он встает и спешит подвергнуть заслуженному наказанию. Вы знаете, почему, ибо Он Сам говорит об этом: потому что дом молитвы сделали домом торговли. Я хотел бы, чтобы наши торгующие в храме краснели от одного Вашего вида или пугались Вашего присутствия, ибо и у Вас в руке есть бич: да, пусть вострепещут все эти сребролюбцы, и пусть их золото станет для них предметом тревоги, а не утешения; и пусть они стремятся скрыть его от Вас, а не открыть перед Вашими глазами, зная, что Вы готовы скорее выбросить его вон, чем принять. Если Вы будете поступать так, то поможете многим вернуться к исполнению своего долга; Вы вернете к почтенным занятиям множество людей, которые сегодня заняты лишь тем, что преследуют постыдные цели; а тем, кто имел в мыслях подражать им, будет неповадно. Прибавьте к этому, что Вы обретете досуг, преимущества которого я уже показал, ибо, как только Вы будете посвящать меньше времени делам, оставив в своем рассмотрении, как я сказал, лишь малую их часть и поручив заканчивать их другим судьям, Вам останется много свободного времени на размышление. Что же касается тех дел, которые Вы сочтете нужным рассмотреть самому, то Вам следует решать их так скоро, как только возможно, чтобы решение было верным.

Что касается размышления, то я не собираюсь ограничиться тем, что уже сказал; однако я вновь вернусь к этому во второй книге, ибо теперь время закончить первую, чтобы ее пространность не утомила Вас и не вызвала досаду.

Книга II

Глава 1

1. Я не забыл обещания, которое уже давно дал Вам, Ваше Святейшество отец Евгений, и хочу наконец исполнить обещанное, пусть и с опозданием.

Я устыдился бы, что так долго медлил, если бы делал это по безразличию или забвению. Однако это вовсе не так, и Вы знаете, что так случилось по причине значительных событий, которые, казалось, должны были положить конец не только нашим трудам и исканиям, но и самой нашей жизни. Мы видели, что Господь по нашей неверности обошелся с нами так, словно Он до времени совершил Свой суд над землею в правде, хотя и не в милости. Казалось, будто Он забыл Свой народ и нимало не заботится о славе Своего имени. Даже неверные восклицали: «Где Бог их?» (Пс 114 (113), 2). И чему удивляться? Чада Церкви, те, кто имеет честь носить имя христиан, погибали посреди пустынь, сраженные мечом или изнуренные голодом. «Господь изливает бесчестие на князей и оставляет их блуждать в пустыне, где нет путей» (Пс 107 (106), 40), где всякий их шаг приносит лишь скорби и бедствия. Так, страх, печаль и стыд достигли «даже царей в глубине их покоев» (ср. Пс 105 (104), 30). Увы! Какое смущение для служителей Слова Божия, которое обещало мир и возвещало всякого рода удачу! Мы говорили: «Вы обретете мир, а мир далеко от вас» (ср. Ис 52, 7). Мы говорили лишь о пользе и приобретении, а увидели лишь поражение и потери, так что, видно, в этих обстоятельствах мы поступили неблагоразумно и легкомысленно.