Аллочка надулась и молчала всю дорогу. Я тоже молчал. Ехали по Комсомольскому проспекту, там, где новая постройка сменяется частными домами. То же место – время другое, и в салоне рядом сидела не Аллочка, а Иван, друг и напарник. Иван был простым парнем, за плечами ПТУ и армия. Служил в Чечне и, вернувшись, попал тёпленьким к Сергеичу. Тот поставил нас в спарринг, и мы как-то незаметно почувствовали взаимное уважение. А потом стали вместе отрабатывать темы, которые подкидывал нам тренер…
– Три аккорда полюс надрывный сентиментализм! Яков, шансон, конечно, дело вкуса – чаще дурного, но… выключи, пожалуйста. Надоело уже, – нарушила молчание Аллочка, а я, услышав это, вздрогнул: она почти повторила Ванькину фразу…
* * *
– Слышь, Яшка, выключи уже эту тягомотину! В натуре, задолбал уже! – Иван прокашлялся и блеющим голосом передразнил: – «В Караганде родился, в Самарканде помылся, в Ашхабаде обосрался…» Терпеть не могу эту песню, и фильм тоже не люблю!
– А мне нравится «бумер», – возразил ему я, – всё чисто по жизни.
– Конец беспонтовый, – скривился Иван.
– Вот я и говорю, жизненный. Это только в сказках, Ваня, всё хорошо кончается. Ладно, не будь занудой, – усмехнулся я, но просьбу выполнил, помня, как не по себе было другу после первого просмотра фильма. – Суеверный ты стал, братишка, тюрьмы боишься?
– Братан, мне после Чечни твоя тюрьма до одного места, – Иван хохотнул и сменил тему разговора: – Блин, Яшк, мы в натуре с тобой как менты работаем!
– В смысле? – Выехав с Воровского на старый мост, я прибавил скорость, мечтая скорее завершить дела и добраться до дома – в этот день намахался на тренировке и подустал.
– Ну, это, типа добрый следователь и злой! Я в кино видал.
– Ну, вообще-то, это не только ментовской приём, просто мы на всю катушку используем методы психологического давления, – наивная непосредственность друга позабавила. Я улыбнулся. – А ты окно-то зачем разбил?
– Да это, дебил, в натуре! – ответил Макар, носовым платком стирая кровь с запястья. – Чё опять за фуфло поставил?
– «БИ-2», – ответил я, прибавляя громкость.
– Заколебал своим роком. Ты бы ещё, как они, волосы отрастил да серьгу в ухо вставил. Рокер хренов, – проворчал он, меняя кассету, салон наполнил хриплый голос Ноговицына.
Я сморщился и тоже подколол любителя шансона:
– Ну, тогда, Ванька, и тебе надо бы прикид сменить. А что, надень фуфаечку да мурочку наколи на всю грудину. – И, представив друга в таком виде, расхохотался. Тот обиженно засопел, отвернулся. – Ладно, иду на компромисс, послушаем радио.
– О, Яшка, глянь, – воскликнул Иван, ткнув пальцем в стекло, – уже третья авария! Я тут пока едем, венки на обочинах считал. Прикинь, шесть штук. А если в машине по четыре человека ехало, то двадцать с лишним трупов? Вот чё тут получается, это столько народу ласты склеило в авариях?
– Охренел, братишка. Нельзя в дороге на такие вещи даже внимание обращать.
– Яш, да ты не грузись, эт я так, к слову!
– Ты базар-то фильтруй! – Вскипел я неспроста – незадолго перед этим у меня умерла мать, так и не оправившись после аварии, но, заметив удивление на лице друга, я сказал:
– Примета плохая, Иван. Особенно в дороге.
– О… смотрю, ты у нас в приметы уже верить стал. А картишки раскидывать не пробовал? А, Яшк? – Ванька прыснул, а я в ответ беззлобно выругался:
– Да пошёл ты! Короче, я тебя одного не оставлю, что-то на душе неспокойно. Мало ли кого Федот притащит, мы сейчас к мяснику пораньше заглянем, а на стрелу позже подтянемся. Сами управимся, санинские пацаны адекватные, с ними всегда добазариться можно. А вот с мясником могут быть проблемы, да и разговор надо правильно поставить, этот гандон кое-что просечь и прочувствовать должен. Давай садись за руль, у меня уже в глазах всё сливается, и гоним в Алтайку. – Мы поменялись местами.
Скоро «бэха» летела по спящим улицам Новоалтайска, до которого от Барнаула минут двадцать езды.
– Яшка, ты помнишь, куда ехать?
– Ага. Не вижу табличку. Какая улица?
– Промышленная, – ответил он, включив дальний свет.
– Промышленная, говоришь? Дуй прямо, потом повернёшь направо, на Тюленина, оттуда в третий переулок налево. Там остановишься у дома. Большой такой, окна на дорогу выходят. Перед воротами асфальтированная площадка. Короче, домик заметный, даже в темноте мимо не проскочишь.
– Замётано. Слышь, а откуда ты так хорошо дорогу знаешь?
– Да с Шалым как-то ездили, и, прикинь, к этому же козлу. Тогда тоже по долгам накосячил. Он, падла, как пионер – всегда готов кинуть ближнего.
– Гы-гы… и дальнего тоже, типа! Слышь, Яш, а терпилу как бить – сильно или не очень?
– Сильно. Только не по морде. Надо, чтобы фейс у него чистенький был. Тормози! Вот тридцать четвёртый дом. Смотри-ка, не спит, свет горит.
Мы вышли из машины. Я постучал в окно, а Иван с хрустом размял пальцы.
Отодвинулась занавеска, в стеблях помидорной рассады появилась мятая физиономия хозяина дома.
– Какого хрена по ночам шаритесь? – рявкнул рассерженный мясник, открывая форточку.
– Ты выйди, Семён, – спокойно ответил ему Иван, – дело есть, поговорить надо.
– Приходите утром, – наглости в голосе должника поубавилось. Он попытался закрыть форточку, но Иван ударил кулаком – посыпалось стекло, мужик отшатнулся, уронив несколько ящиков с хилыми ростками.
– Сука, ты чё базаришь?! Я щас, в натуре, тебе весь дом разворочу!
– Погоди, Иван! Шипицын, разговор есть, давай по-хорошему, а то он действительно домик-то разворотит.
– А что случилось? – испуганно проблеял должник.
– Собаку успокой, чё надрывается? – сказал ему Иван и добавил: – Слышал я, что ты денег Гене Фисенко задолжал.
– А, это?! – Шипицын облегчённо вздохнул, было понятно, что у бедолаги будто гора с плеч упала. – Сейчас выйду. – Занавеска опустилась, и тут же загремели засовы на двери. – А ну цыц! – прикрикнул он, выходя из дома.
Собака умолкла, створка железных ворот, еле слышно скрипнув, отъехала в сторону.
– Ребят, так мы с ним вот разговаривали, он сказал, что подождёт, – нагловато начал Семён, смело шагнув на улицу, но не убирая руку с воротного засова. – А вы-то чего в чужое дело лезете? Сами договоримся.
– Он, может, и подождёт, а вот мы не будем, – ответил я, показывая ему расписку.
– Да чё с ним сюсюкаться? – Иван схватил должника за грудки и выдернул из-за ворот.
– Осади, осади, братишка, – приказал я. Семён не на шутку испугался. Гена Фисенко, когда приезжал за долгом, сам больше походил на просителя и чуть ли не клянчил свои же деньги. Семён понимал, что обнаглел, но отдавать долг не хотелось, тем более что кредитор сильно и не настаивал. Со мной он уже имел дело – тогда я приезжал без Ивана, с невысоким коренастым парнем по кличке Шалый. Разговаривали мирно, не угрожали. Мясник меня запомнил, как-то пару раз пересекались с ним на рынке, здоровался первым. Сейчас он хоть и косился на Ивана, на разбитое стекло, но не показывал вида, что боится. Видно, понадеялся, что опять закончится разговорами. – Так что, Сёма, будем с долгом делать?
– Не, ребята, я клянусь, отдам. Да он согласился на рассрочку, так что у меня есчо есть время. Рассчитаюсь, но не в этом году. Не, пацаны, ну это не ваши же проблемы, ну согласитесь? – попытался перехватить инициативу мясник. – Это же наши с Геной проблемы, и мы их когда-нибудь решим.
– А вот здесь ты ошибаешься. Теперь это наши проблемы, Сэмэн. – Я прищурился, положил руку на плечо должника и заглянул ему в лицо. – Что такое переуступка долга знаешь?
– Знаю, – Семён, успокоенный уважительной речью, не заметил пренебрежения и расслабился.
– Ты чё, сука, не врубаешься, чё те говорят?! – Иван, делая вид, что собирается пнуть камешек, «промазал» и попал ботинком должнику в живот.
Шипицын согнулся, хватая ртом воздух. Иван тут же ударил его ребром ладони по шее – не сильно, чтобы не убить, но и этого оказалось достаточно: мужчина рухнул на асфальт, хватая ртом воздух, словно вытащенная на берег рыба.
– Попинать, что ли?
– Давай, Иван, для профилактики, чтоб впредь деньги не зажиливал, – ответил я, в то же время придерживая друга, чтобы тот и вправду не добил мужика.
Мясник закричал. За забором исходила лаем собака, окна соседних домов быстро гасли – люди тушили свет.
– Осади, Иван, он нам живой нужен!
– Убью падлу! – Напарник распалился и уже занёс ногу над головой Семёна.
– Осади, сказал! – Я схватил друга за руку и дёрнул, оттаскивая от свернувшегося в калачик должника. – Поднимайся, козёл.
– Ребята, – прохрипел Шипицын, вставая на колени. Он попытался подняться, но снова упал.
– Поставь-ка его на ноги.
– Вставай, падла, – Ванька схватил жертву за воротник и резко дёрнул вверх. Тот пошатнулся, но устоял, вцепившись рукой в подоконник.
– Мужики, отдам, – проскулил Шипицын, плача. – Сейчас деньги вынесу.
– Не надо сейчас, Сёмушка. Завтра отвезёшь Генке, скажешь спасибо и в ножки поклонишься. И нас ты, Шипицын, в глаза не видел, понял?
– Ты понял, сука? – прорычал Иван, кидаясь к должнику. Тот сжался, ожидая удара, но я снова остановил друга.
– Не гони, Иван, он завтра всё сделает. Так ведь, Шипицын?
– У-уу… – кивая, промычал тот и заплакал.
– Смотри, Семён, ничего не перепутай, – вкрадчиво продолжил я. Семён с отвисшей челюстью, бледный, смотрел мне за спину. Сзади, матерясь, метался Иван – зрелище, конечно, не для слабонервных. – У тебя дом, семья, дочка-красавица. В политехе, слышал, учится? Нехорошо будет, если компанией попользуем…
– Ага! Я эту тёлку видел – давно просится! – Друг хохотнул, сжал кулаки и качнулся вперёд, делая соответствующий жест.
– Завтра привезу, ради бога, пацаны, дочку не трогайте… – прорыдал Семён.
– Привези. И если скажешь Фисенко, что мы попросили, то я тебя из-под земли достану. И Ивана останавливать больше не буду. Ясно? – Шипицын кивнул, промычав что-то нечленораздельное. – Скажешь Гене, что совесть у тебя проснулась. Самостоятельно решил долг отдать.
– Усёк, падла? – крикнул Иван, замахиваясь. – Усёк, не слышу?!
– Усёк, – проскулил Семён, падая на колени.
Кивнул другу – тот подошёл, наступил каблуком тяжёлого ботинка мяснику на пальцы. Шипицын взвыл, а мы, развернувшись, пошли к машине.
– Слышь, братан, я чёт не въезжаю. Зачем ты сказал, чтоб не говорил Генке, что мы долг выбивали? – спросил Иван, когда уже выехали за город.
– Так надо. Аркадий попросил. Ты опять разбил стекло? – заметил я равнодушно.
– Угу, – буркнул друг.
– Зачем?
– Да дебил, в натуре!
* * *
– Ты опять разбил вазу для цветов?..
– А… Что?.. – Я не сразу понял, что вопрос задала Аллочка. Воспоминание той давней поездки к Шипицыну промелькнуло мгновенно – ещё не включился зелёный сигнал светофора, мигал жёлтый, но так ярко, что на миг показалось, будто время сдвинулось, сделав скачок назад, и я прожил эту поездку полностью – все два часа, минута в минуту. – Ах да, ваза… Аллочка, я вот не понимаю твоей мелочности. Ну разбилась эта, так купим другую.
– Это не мелочность. – Аллочка посмотрела на меня серьёзным взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Я внутренне подобрался: вот настырная, опять возвращается к неприятной теме! – Это привычка. Я каждый раз вздрагиваю и сжимаюсь от страха, когда что-нибудь разбивается или ломается. И я не могу это контролировать. Это из детства. Если хочешь, я расскажу…
– Стоп! Стоп, Алла… Если хочешь что-то рассказать, если тебя мучают детские состояния – сходи к психологу. И давай на берегу определимся: я не спрашиваю тебя о твоём прошлом, а ты не задаёшь подобных вопросов мне. Договорились? Наша жизнь друг для друга началась с того момента, когда мы впервые встретились в офисе. И всё. Всё остальное неважно…
– Неужели я тебе так безразлична?.. – прошептала Аллочка.
– Опять двадцать пять! Да сколько можно, Алюсь?!! Я тебя люблю и не представляю своей жизни без тебя! И говорил тебе это раз сто. Так?
– Так, – она кивнула, достала из сумочки салфетку, аккуратно промокнула готовые пролиться слёзы. – Говорил. Но это слова. А поступки говорят о другом. Дом купил, даже не посоветовавшись. И о себе ничего не рассказываешь.
Да что ты с ней будешь делать?! Ну не мог же я рассказать ей о той поездке в Новоалтайск, например?..
И теперь, поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж, в ресторан, невольно вспомнил вчерашний утренний разговор: пулю я схлопотал здесь, на крыльце «Хаус-клуба». В тот же день я последний раз видел Ивана…
Навстречу выпорхнула администраторша. Она долго и безуспешно пыталась привлечь внимание Ботаника. Безуспешно потому, что Петру не нравилось её имя. «Так бы всё ничего, но вот Тося…» – говорил он, хотя я подозреваю, что это отговорка. Ботаник вообще на женщин время не тратил, хотя иногда у него случались непродолжительные романы. Женщины по нему сохли, но не долго – как правило, все они хотели крепкой семьи, заботливого, небедного мужа, готового свернуть шею за процветание этой самой семьи, а Петро сворачивал шею только за благо науки, прогресса и прочей ерунды, которую дамы бальзаковского и предбальзаковского возраста ни в грош не ставили…
– Ну что, радость моя, есть для нас место? – Он шутливо приобнял администраторшу.
– Для вас всегда есть, – расцветая, ответила женщина. – Я обычно один столик держу до последней возможности. А сегодня не так уж и много народа – ещё пять или шесть столов свободны.
Мы расположилась в мягкой зоне, заняв одно из самых престижных мест. Ботаник щёлкнул пальцами, тут же вокруг запорхали официантки. Петра несло, видимо, опять деньги жгли карман. Давно приметил, что он чувствовал себя несчастным, когда был сытым и богатым: что-то у него в голове щёлкало, что-то переключалось, что-то случалось с мозгами – с деньгами в кармане Пётр переставал генерировать идеи. Поэтому тратил их без контроля, без смысла, просто раздавал, лишь бы избавиться – кстати, в местном приюте для бездомных животных его просто боготворили! Сегодня мы получили аванс, очень приличный – Пал Палыч выдал после того, как «осчастливил» ценными указаниями. Вообще, время без Пал Палыча, которое я провёл исполняющим обязанности директора филиала, вспоминаю с тихим ужасом. Одно дело – вольный стрелок: берёшь задание, выполняешь, по результату получаешь вознаграждение – это куда как с добром!.. Естественно, отчитываешься, куда от этого деться?.. И совсем другое дело – административная работа: каждодневная ответственность, и не за себя, не за один маленький отдел, а за весь коллектив. А если вспомнить, что постоянно приходилось поддерживать отношения с органами власти и, кроме того, заботиться, чтобы отношения эти были хорошими – так вообще жить не хотелось! И Пал Палыч, вернувшийся из Москвы – не сработался он там с местными бюрократами – привёл меня в такой восторг, что я даже обнял старика, чем смутил его очень сильно. Вообще-то, Пал Палыч не такой уж и старик – около шестидесяти, но для меня возраст солидный. В общем, сдал дела, отчитался – кстати, с большим удовольствием – и снова, с лёгким сердцем, на вольные хлеба, в свободный полёт. Правда, отмечу, что серьёзных тем не было довольно долго, так, мелочовка. Я даже захандрил. И вот наконец дождался – нам с Петром не просто пообещали серьёзную тему, но и выделили в автономный отдел. Петро даже присвистнул и что-то схохмил по поводу удельного веса, сравнительного анализа и собственной значимости. Шутки Ботаника приводить здесь не буду, от них зубы сводит, и чтобы понять, над чем смеяться, надо сначала пройти курс высшей математики – это как минимум!
Сегодня, отсчитав деньги, Пал Палыч поправил свой фирменный зелёный галстук, со значением в голосе произнёс:
– Ну, Яков, только без обид. Администратор из тебя, честно говоря, плохой. Это если мягко сказать. Дисциплинку в коллективе развалил, показатели работы филиала не сказать что упали, но нет ни рывков, ни продвижения вперёд.
Тут я хохотнул: