В эту ночь Эриксон не ложился спать. Погода не менялась, легкая волна по-прежнему раскачивала «Эскильстуну», и она жалобно вздыхала и поскрипывала в глухой полуночной темноте. Из трубы иногда вылетали искры, и только они свидетельствовали, что там, внизу, кочегар, малорослый и жилистый, крепко стоя на своих кривых ногах, лихорадочно бросает лопату за лопатой в топку уголь.
Капитан поднялся в рубку. Рольф вопросительно взглянул на него: еще не время пересменки. Капитан молча махнул рукой: оставайся на месте.
Молчали. Напряженно всматривались в темноту набегающей на «Эскильстуну» ночи. Время от времени капитан посматривал на часы. И, наконец, сказал:
– Самая полночь. Пожалуй, теперь забирай еще правее. Не оказаться бы нам к утру на самом виду у острова Гохланд. Меня предупреждали, можно напороться на английские крейсера. Там у них база.
Рулевой, вращая штурвал, обратил к капитану лицо, указывая глазами вправо:
– А у тех, у красных, как?
– Похоже, и у них тоже змеиный клубок… Полагаю, они все там еще до сих пор не разобрались, кому чью сиську сосать. Во всяком случае, у финских берегов светиться не будем. Они точно воюют с красными…
Вдруг неожиданно слева возник световой луч прожектора и заскользил по морю. Капитан схватил рулевого за плечо, но тот только кивнул: вижу. И теперь они оба неотрывно и напряженно следили за лучом. И когда он скользнул мимо них, даже инстинктивно пригнулись. Их не заметили. Прожектор был далеко и вскоре погас. Они посмотрели друг на друга.
– Похоже, мы втягиваемся в самое пекло, – сказал капитан.
Рулевой ничего не ответил.
Перед рассветом выкатилась луна. Она была полная, но не светила: пряталась в неторопливо бегущих облаках. Лишь иногда в их прорывах она выглядывала на короткое время, и тогда они видели яркие звезды и неторопливо набегающие на «Эскильстуну» спокойные волны.
Неожиданно Эриксон бросился к штурвалу и, оттолкнув рулевого, начал лихорадочно его вращать, резко отворачивая судно в сторону.
– Что случилось? – с некоторым испугом спросил рулевой.
– Вон там…Смотри, вон она!..
Впереди и немного слева от «Эскильстуны» рулевой заметил в ленивых волнах что-то черное. Тихо покачиваясь, оно медленно приближалось.
– Что это?
Капитан не ответил, Он судорожно вращал штурвал, теперь уже в обратную сторону. «Эскильстуна» сделала небольшой полукруг, и черная рогатая мина совсем близко и медленно проплыла мимо правого борта парохода.
– Не понял? Мина!
Рулевой только сейчас разобрался, что произошло. Чистый случай, и Бог или капитан даровал им еще немного жизни. И он стал шептать молитву и истово креститься.
Эриксон схватил рулевого за руки и подтолкнул его к штурвалу.
– Это не Божье дело, а наше! – громко, но мягко сказал он. – Хоть Он, конечно, и ведает всем этим, но кое-что оставляет и для нас.
Говорил капитан, как доктор с больным. К своему молчаливому соратнику он относился с дружественным и покровительственным расположением.
Нервно раскуривая сигару, Эриксон стал вслух размышлять:
– Откуда она взялась? А если б не выглянула луна?.. – И, склонившись к карте, долго нависал над нею, обдавая себя сигарным дымом. Затем распрямился и решительно сказал: – Знаешь что, Рольф… Давай пойдем еще поближе к эстляндскому берегу.
– Но там мели! – сказал пришедший в себя рулевой.
– У мелей нет на лбу рогов, а в брюхе динамита!
Внезапно тяжелая бурунная волна с силой ударила в левый борт «Эскильстуны». Эриксон едва не свалился от резкого крена. Успел схватиться за дверь рубки, и она, распахнувшись, помогла ему удержаться. Обернулся на накрывший их рокот и шум и увидел, как что-то черное, громадное, несущее на себе десятки огоньков, промелькнуло мимо и уже скрывалось за их кормой.
– Смотри! Впереди! – прокричал рулевой, отчаянно вращая штурвал.
И Эриксон увидел: из темноты прямо на них надвигалось еще одно такое же черное, светящееся огоньками, чудовище. Он бросился в рубку, подскочил к приборной панели и ладонью закрыл слабую лампочку подсветки.
Черная тень эсминца проплыла от них в нескольких десятках метров. Вероятно, с корабля не заметили «Эскильстуну». А может быть, и заметили, но куда-то торопились, и небольшое торговое корыто не представляло для эсминца никакого интереса. А что они встретились с двумя эсминцами, Эриксон определил по их контурам. Но чьи они, разве в темноте поймешь. Прогремели своими мощными двигателями и, как призраки, растаяли в ночи. Были и нет.
Стало совсем тихо. Лишь неугомонное море мерно постукивало своими волнами в пароходную обшивку. А спустя какое-то время где-то далеко впереди них заиграли далекие зарницы и стал погромыхивать гром…
Только сейчас Эриксон заметил стоящего возле рубки Ларсена, а чуть поодаль и Элен. Журналист встретился глазами с капитаном, обеспокоенно спросил:
– Кто это был? Англичане?
– Очень спешили. Не успели доложиться! – все еще пребывая в страхе от только что происшедшего, тем не менее язвительно ответил Эриксон. Но вопрос был задан, он и сам искал ответ, хотя, знай он его, что бы это им дало? И все же он ответил, но уже мягче, добрее: – А, может, французы? Или эти… как они их называют…белофинны. Белоэстляндцы? Какая нам разница, не заметили – и спасибо.
– Но ты слышишь? – Ларсен указал рукой вперед, продолжая прислушиваться. – Где-то там гремит.
– Похоже, гроза.
– Это тебе так хочется, капитан. Но, скорее всего, это похоже на то, что там, куда мы идем, бьют пушки. Там идет бой! – И, глядя в лицо капитана, он продолжил: – Ты, я смотрю, боишься? А ведь это они стерегут покой твоего капитализма от красных!
– Ну, ты! – обозлился Эриксон. Он вдруг схватил Ларсена за плечи, втащил в рубку и, оттолкнув рулевого, поставил его к штурвалу: – Ты все на свете знаешь, все умеешь… Давай, управляй! – прорычал он. – Веди! Ты ведь знаешь правильный путь!
– Ну что ты! Зачем это?.. – попытался миролюбиво сопротивляться Ларсен. – Я не могу… Я никогда не управлял…
– А управлять государством? Я так понял, управлять государством ты можешь! Там, на митинге, я слышал, ты кричал: «Империалистическая война!.. Долой капиталистов!.. За мир!.. Власть в руки рабочих!..» А после Версальского мира я остался без работы, без фрахтов… и тысячи матросов без хлеба! Что, это и есть твой долгожданный мир? Ты всем все разъясняешь, всех учишь! Так попробуй для начала: проведи мое судно в ваш социализм. Ты ведь знаешь туда дорогу!.. – И он шагнул из рубки, но, уже стоя в двери, добавил: – А не будет получаться, попроси помощи у рулевого. У него есть с кем посоветоваться. Ну и ты посоветуйся – со своим Карлом Марксом. Может, вместе определите верный курс.
И, сердито хлопнув дверью, он спустился вниз.
Рулевой, до сих пор молча наблюдавший эту сцену, вздохнул и отобрал у Ларсена штурвал.
– Иди, отдыхай, господин редактор, – сказал он. – И не гневайся на капитана. Он добрый, только жизнь у него злая. И не сомневайся, приплывем куда надо, если судьба.
Впереди по курсу «Эскильстуны» небо посветлело. Занимался рассвет.
Элен услышала скрип, подняла голову. Слабо осветился прямоугольник двери, и в каюту, тяжело ступая, вошел Эриксон.
– Что тебе надо? – настороженно спросила Элен.
– Да вот… решил посмотреть, как тебе тут?
– Мне – хорошо, – она неожиданно откинула одеяло. – Но на всякий случай я не снимаю одежду.
– Слышишь, гремят пушки, мы уже в зоне блокады. Но ты это… – он помолчал, отыскивая какие-то убедительные слова утешения, но нашел только одно, расхожее: – Словом, не бойся.
– А скажи, капитан, как пристойнее умирать на море? – с легкой усмешкой спросила она. – Голой или одетой?
Эриксон покопался в кармане.
– Вот тебе ключи. Если хочешь, можешь запереться. До прихода в Петроград тебя вряд ли кто потревожит.
Он положил ключи рядом с койкой и медленно вышел. Элен осталась сидеть на кровати и продолжала чуть приметно улыбаться.
Капитан снова поднялся на палубу и посмотрел на рубку. Ларсена в ней не было. У штурвала привычно стоял Рольф, губы его двигались, и он изредка воздевал глаза вверх.
Подойдя к рубке, Эриксон увидел и Ларсена. Несостоявшийся рулевой сидел на носу парохода. Вокруг, куда ни глянь, простиралось безлюдное море. Восходящее солнце золотило гребни волн. Вполне идиллическая картина, если бы время от времени впереди не раздавались орудийные раскаты. Они гремели уже совсем недалеко.
13
Весь день они шли, как можно ближе прижимаясь к скалистому правому берегу. «Эскильстуна», окрашенная в не слишком яркие цвета, почти сливалась с серыми и коричневыми скалами. На середине залива она была бы видна, как комар на лысине. С того или другого берега их могли высмотреть и, неровен час, на всякий случай послать в порядке приветствия пару снарядов. Такое время: прежде стреляют, а потом уже разбираются.
Стоя за штурвалом, штурман истово молился:
– Направь, Господи, на верный путь… Отврати от нас все неприятности… – горячечно шептал он.
Увидев вошедшего капитана, смолк.
– Почему сбавил до «малого»?
– Незнакомый берег. На малой скорости наша фелюга вряд ли вызовет какие-то подозрения, – отчитался рулевой.
– Ладно, – согласился капитан и, уже уходя, добавил: – В сумерках выходи на открытую воду. – И ушел. Спустился в столовую.
Крохотная каюта-столовая была слабо освещена, круглые оконца были занавешены мешковиной.
Ларсен сидел, положив перед собой часы: подходило время ему спускаться в кочегарку. Едва стал себя лучше чувствовать, он отказался от дарованной капитаном привилегии и стал по мере сил помогать кочегару.
Допив кофе, он перевернул чашку, а недоеденным бутербродом с тонким слоем масла стал смазывать ладони с покрывшими их волдырями. Это не ускользнуло от взгляда капитана. Он подсел к Ларсену, поставил на стол флягу. Был он явно под хмельком: лечился от страха.
– Я же тебе говорил: не твое это дело – лопата.
– А куда девать совесть? – спросил Ларсен.
Эриксон промолчал и лишь после долгой паузы улыбнулся, добавил:
– Еще сутки-двое в кочегарке, и они там поверят в твое пролетарское происхождение… Видишь ли, им наплевать на слова. Мне рассказывали, они прежде всего смотрят на ладони. Есть мозоли – пролетарий. Нет – веревку на шею, – и Эриксон положил на стол перед Ларсеном свои натруженные руки.
– Это когда вы ходили в Лулео?
– Они были кровавые, почти во всю ладонь. Сейчас уже почти сошло.
– Значит, они смотрят не только на ладони, – сказал Ларсен. – Наверное, проверяют и на совесть.
Эриксон налил в свою чашку из фляги, подумав, налил и Ларсену. У него было явное желание продолжить недавний разговор. Оттого ли, что уже принял свою порцию рома или от многосуточного нервного напряжения.
– Я вот что скажу тебе, редактор, – он наклонился к Ларсену. – Веришь – нет, мои родители не из богатых. Трудно выбивались из нищеты. Когда я был мальчишкой, у меня была английская болезнь. Знаешь, что это? Тощий, спина согнута, живот большой, а ноги, как спички. Но я на них выстоял. Совесть, душа – это для рулевого. А у меня тут, где у него душа, крепкий кусок мяса, – он выпрямился и ударил себя кулаком в грудь. – И он работает, гонит по жилам кровь. И все! А совесть, душа – это химера. В какой-то умной книге я вычитал, что мир материальный. Если это так, покажи мне душу или там совесть. Я хочу их потрогать, подержать в руках… Когда лезешь на гору, руки в кровь, силы на исходе. О чем в это время думаешь? Да ни о чем. Есть цель – вершина. И ни о чем больше! Мне одному приходилось вставать на ноги. Я все это знаю.
Ларсен улыбнулся. Он повидал много людей: хоть и книжный червь, но понимал, что это у Эриксона поза, бравада. Только так он думает не всегда, лишь в минуты отчаяния. И в это плавание он тоже пошел от отчаяния. И впереди у него пока ничего, вершины не видно. Но он карабкается, хотя руки в кровь и силы уже на исходе.
– Что будешь делать, когда придем туда? – спросил Ларсен.
– Напьюсь. Вдребезги. Как положено.
– А потом?
– Потом? – капитан задумался. – Потом буду искать груз на обратный путь. Я не камикадзе, чтобы рисковать своей жизнью во имя чужой благодати. Вот так и запиши на своей манжетке, господин редактор!
Ларсену надоели частые упоминания о его манжетке. Он снял ее с руки и распрямил на столе. На ней было что-то нарисовано: какие-то круги, извилистые линии, стрелки. Это было похоже на небольшой кусок карты. Если присмотреться, можно узнать очертания Финского залива ближе к Петрограду, кружочком отмечен и сам Петроград. А вокруг него и вдоль берегов залива мелкие схематичные знаки дредноутов, подводных лодок, и много разных крючковатых стрелок, и все они направлены на Петроград.
– Это позволили мне нарисовать еще там, в Стокгольме. Смотри! Вот отсюда прет Юденич, его поддерживает эстляндская буржуазия и англичане… Отсюда – Маннергейм и немецкие наемники…Вот здесь и здесь их флот…
Эриксон ткнул пальцем в манжетку:
– А это что здесь?
– Кохтла-Ярве… А это Карголово, – объяснил Ларсен.
– А мы сейчас примерно вот здесь. Кохтла-Ярве мы еще ночью проскочили… Похоже, до Петрограда уже меньше суток пути. Если, конечно, не придется «малым ходом».
– За эти дни всякое могло случиться. Придем в Петроград, а там уже белые, – охладил Эриксона Ларсен.
– А мне какая разница? Лишь бы не потопили до Петрограда, – бодро сказал Эриксон. – А там – продам свой груз, всякие там бороны, плуги. Они хоть белым, хоть красным пригодятся. Ты – свои лекарства. Тоже нужное людям. А что! Все они из кости и мяса, все когда-никогда хворают…
При этом он смотрел на Ларсена и чувствовал, что его размышления для него оскорбительны.
– Слушай, они устроили революцию. Ну и ладно, пусть она будет у них, если она им нравится. Я тебе даже так скажу: если подумать, так мне вся эта заваруха у них даже нравится. Будет для всех стран вроде репетиции. Посмотрим, может, и нам захочется. А пока пусть они остаются у себя дома со своей революцией и не лезут в наш дом.
– А разве, когда рушится плотина, вода уходит в песок? – спросил Ларсен. – Революция сама выбирает, куда ей прийти. А хоть бы и в наш дом.
Эриксон надолго смолк, не находя ответа, нахмурился. В наступившей тишине дробно постукивали поршни двигателя, бросая пароходик в мелкую дрожь.
– Так говоришь: совесть? – вдруг язвительно напомнил Эриксон о начале их разговора. – Тогда, вместо нашей пустой болтовни, лучше спускайся в кочегарку. Больше пользы. А совесть… она тоже химера. Ее руками не потрогаешь. И забери свою манжетку, – он смахнул ее со стола. Она упала на пол картой-схемой кверху.
А внизу, в удушливой копоти топки, кочегар отдал Ларсену лопату и концом грязного шарфа, который постоянно висел на его шее, вытер потное лицо. Присев на ящик, передыхая, стал наблюдать, как неловко и неумело, но зато быстро и старательно Ларсен черпал, носил и забрасывал в топку уголь.
– Э-э, так не нужно! – остановил Ларсена кочегар и, отобрав у него лопату, начал от большой кучи подгребать уголь почти к самой топке и лишь затем стал размеренно, с передышками метать уголь в ее жерло. Возвращая Ларсену лопату, может быть, впервые за все время плавания он ему улыбнулся:
– Тебя кто, капитан учил так отмахивать? Не нужно! Видел, как это делаю я?.. Рабочий должен научиться беречь силы. А то может так получиться, что, кроме крепких слов и слабых сил, у нас ничего не останется… ну, когда они нам понадобятся. – И, ободряюще хлопнув Ларсена по спине, он покинул кочегарку.
14
После того как миновали Нарвскую губу и Усть-Лугу, Финский залив стал сужаться, и уже даже без бинокля можно было видеть оба берега одновременно. Это почувствовала и «Эскильстуна». Волна здесь становилась уже не такой крутой и более дробно стучала в борта. От этого она не раскачивалась, а лишь мелко дрожала.