Уже не колеблясь, Лойт поспешил к полосе света, тянущейся от чуть приоткрытой двери в комнату Рэма. Приблизившись, он услышал чье-то шипение, бормотание, какие-то голоса. Бесцеремонно распахнув дверь, он вошел внутрь и мигом оценил всю обстановку. Да тут и понимать-то нечего! Распростертый на кровати мальчишка с задранной до груди рубашкой, спущенной с левого плеча, и с заплаканными глазами. Рэм уже не кричал, сорвав голос от вскриков, он только целеустремленно и сосредоточенно отбивался, насколько это было возможно в его положении. Он не сразу увидел нахмурившегося Лойта — обзор ему загораживал один из его насильников.
Лойт не сказал ни слова. Едва заметно хромая, он спокойно подошел к кровати и, схватив за шиворот того солдата, что устроился между белоснежных бедер юноши, швырнул его на пол подле своих ног. Пьяный насильник не сразу понял, кто его так откинул, несвязно бормоча ругательства и обращаясь к своим дружкам. Лойт без труда узнал этих гаденышей. Эта компания наиболее часто доставала бедного мальчишку. Рэм, увидев Лойта, сначала подумал, что это еще один насильник по его… тело пришел, пелена слез застилала глаза. Но он, сморгнув их, увидел перед собой лицо Рыжего и вздохнул с таким огромным облегчением, что даже улыбнулся. Лойт улыбнулся в ответ. Оставшихся трех он, не церемонясь, вышвырнул за дверь, а четвертому, что все еще валялся на полу, дал пинка под зад, и тот вылетел прямо в коридор. Даже хромая, он все еще был силен, как бык. Пьяная шваль не могла оказать ему достойное сопротивление, даже если бы и была в трезвом виде. Но они напились до поросячьего визга и едва стояли на ногах, так что Лойту не составило никакого труда вышвырнуть их за дверь. Заперев ее за ними, он прошел к окну и распахнул его, позволяя каплям дождя вместе с ветром ворваться в комнату, чтобы очистить ее от отвратительного запаха перегара. Затем он подошел к кровати и сел на край.
— Ты в порядке? — осторожно поинтересовался Лойт. — Я ведь успел вовремя?
Рэм шмыгнул носом и мигом подобрал под себя колени, натягивая рубашку обратно на плечо. Осознание того, в какой развратной позе только что застукал его Лойт, заставило его отчаянно покраснеть и ожесточенно закивать. Как это ни странно, но ему так не хотелось выглядеть глупо или плохо в глазах этого мужчины. Ему нравился Лойт, и он не хотел, чтобы Медведь думал о нем плохо.
— Лойт… — Он снова шмыгнул носом и натянул свою порванную ночную рубашку себе на колени, подтянув их к груди. — Они сами… Я не… я сопротивлялся, правда… — Он и сам не понимал, почему оправдывается перед ним.
— Все в порядке, парень. — Лойт улыбнулся своей привычной уже для Рэма, открытой и искренней, широкой улыбкой, и мальчику сразу стало так легко на душе. — Я уже все понял.
Рэм снова вздохнул с облегчением и к общей для них обоих неожиданности вдруг разревелся.
Лойт растерялся, ошарашенно глядя на мальчишку.
А Рэм, не в силах остановиться, утирал слезы и шмыгал носом, пытаясь пробормотать несвязные слова благодарности и попросить прощения. Облегчение, что все так хорошо закончилось, что все обошлось, было так велико, что слезы сами побежали ручьем.
Неловко Лойт сгреб мальчишку в охапку и подтянул к своей груди, успокаивающе поглаживая по темной голове.
— Ну-ну, парень, чего ты сопли распустил? — ласково пробормотал он в своей обычной, чуть грубоватой манере. — Все же хорошо, я здесь, никто тебя не обидит, я тебе клянусь…
— Они собирались… они хотели… — всхлипывал юноша. — И если бы ты не успел, они бы…
— Знаю, знаю, но я же успел, чего теперь печалиться, Рэм? Успокойся, все будет хорошо…
— Ты… ты опять меня с… ик! спас… — На мальчишку напала нервная икота, и он залился краской пуще прежнего, пряча лицо на горячей обнаженной груди Медведя.
— Похоже, это уже становится моей особой привилегией, — пошутил Лойт, перебирая каштановые пряди.
Очередной всхлип.
Рэм неожиданно поднял на него свои вдруг показавшиеся Медведю невероятно огромными карие глаза и робко поинтересовался:
— Я тебе еще не надоел?
Лойт почувствовал внезапное смущение, осознав вдруг, что хрупкое юношеское тело прижимается к нему, что Рэм сидит у него на коленях, льнет и смотрит своими невероятными глазами, такими чистыми и ласковыми, и… и он ощутил легкое возбуждение и желание поцеловать Рэма. Это привело его в такую глубочайшую растерянность, что Медведь едва не скинул мальчишку со своих колен. Бездна! Но это же был Рэм… Тот самый смешной, забавный мальчик, который…
О-о-ох… Который сидел сейчас у него на коленях, смотрел огромными молящими глазами и словно напрашивался на поцелуй. Или ему так только казалось? Лойт неловко поерзал, стараясь сместить его так, чтобы Рэм не успел почувствовать, как он возбужден.
Он пробормотал в ответ что-то отрицательное, отводя глаза и лихорадочно ища предлог, под которым смог бы сбежать к себе в комнату.
Но Рэм, все еще икая и всхлипывая, прижался мокрой от слез щекой к его груди и закрыл глаза. Лойт в растерянности молчал, напряженный, как струна.
Через несколько минут, более или менее успокоившийся, мальчик неожиданно пробормотал:
— У тебя сердце сильно бьется…
Лойт поджал губы. Он не привык долго сдерживать свое желание. И он обычно, если у него вставало, всегда находил, с кем потрахаться. Или, точнее, знал, как уговорить того, с кем хотел потрахаться. Капитан был не в счет. Только вот в случае с Рэмом… Тоже была маленькая загвоздочка. Во-первых, он не любил иметь дело с девственниками. И особенно с беззащитными и беспомощными девственниками. Во-вторых, Рэм был его сотоварищем по гарнизону, и как он мог вообще на него смотреть? Он же еще совсем маленький… Ну сколько парню? Шестнадцать?
— М-может, тебе воды попить принести? — наконец произнес он, собираясь стряхнуть юношу со своих колен и уйти из комнаты, лишь бы только уйти.
— А если они снова придут? — испуганным шепотом проговорил Рэм. — Я боюсь, Лойт…
Медведь выругался про себя.
— Не придут. Завтра я растолкую им поосновательнее, что к чему, — пообещал он.
— Все равно, пожалуйста, Лойт, не уходи! — выпалил мальчишка и покраснел, робко добавив. — Мне с тобой… спокойнее.
— Не могу же я тут с тобой всю ночь сидеть, — пробормотал Рыжий, снова заерзав, потому что ощутил, что с каждой минутой пребывания в такой позе ему хочется все больше, а это явно было не к месту.
Он сделал только хуже, потому что Рэм от его поползновений оказался сидящим прямо на его возбужденном естестве, и, что вполне понятно, не оставалось никаких шансов на то, что он этого не заметит. Лойт замер и обреченно вздохнул.
Рэм сидел неподвижно, но он почувствовал, что мальчик напрягся. Лойт уже приготовился к тому, что сейчас он соскочит с колен, как ошпаренный, и попросит его уйти, отстраненно думая, о чем тот сейчас размышляет.
О чем же думал Рэм?
Он, конечно, заметил, что что-то невероятно твердое упирается ему в бедро, и тоже замер, сначала испуганно, но потом легко успокоился. Это же Лойт… Он никогда не причинит ему вреда. Он спас ему жизнь, а теперь и честь! И еще…
Было так приятно прижиматься к его горячей груди и чувствовать под ладонями обнаженную гладкую кожу. Он украдкой посмотрел вверх, пытаясь прочесть эмоции на лице Лойта. Но Медведь был спокоен и, казалось, почти расслаблен. И юноша вздохнул. Наверное, это просто естественная реакция на его близость, ведь Лойт не испытывает к нему ничего, кроме дружеских чувств…
Сожаление окатило юношу горячей волной
Стоп! Почему он вообще задумался об этом? Они ведь оба любят капитана, разве нет? Во всяком случае, Лойт точно его любит… Или нет? Рэм уже давно не видел его вместе с ним. А он сам? Любил ли он все еще этого холодного, отстраненного мужчину?
Капитан и Лойт. Лойт и капитан. Они такие разные… Абсолютно во всем. От внешности и до характера. Капитан был бледным и черноволосым. Лойт загорелым и ярко-рыжим. Капитан был намного ниже ростом, худощавый, миниатюрный… Лойт же высокий, громадный, большой! С огромными, перекатывающимися под гладкой загорелой кожей мышцами… Капитан был нелюдимым и отстраненным ото всех, Лойт же был веселый, общительный и живой! Такой яркий, такой притягивающий!
И, по правде говоря, Лойт нравился ему гораздо больше капитана как человек и как личность вообще.
За что же он полюбил его?
И вдруг в голове всплыли чьи-то слова, но он не мог вспомнить, кому они принадлежали. И сколько бы ни пытался, ничего не получалось. «Смог ли ты вовремя отличить благодарность от привязанности, принимая это смешение за такое абстрактное понятие, как «любовь»? Что ты испытываешь к своему капитану? Восхищение? Обожание? Восторг? Возбуждение? Желание? Головокружительный коктейль, не правда ли? Вполне благодатная почва для цветка любви, которому так и не дали распуститься…»
Действительно… Восхищение, преклонение, но никак не любовь. Ведь Капитан такой холодный, способен ли он вообще кого-нибудь полюбить?
А Лойт… Он всегда был рядом, когда ему требовалась помощь. Случайность или же судьба? Почему именно этот большой и надежный мужчина всегда помогал ему в трудные моменты жизни?
И сейчас сидеть у него на коленях было так приятно, прижиматься к широкой груди так… сладко. Он чувствовал себя защищенным ото всех опасностей и не желал терять это ни с чем не сравнимое ощущение.
Рэм поднял голову, осторожно прикоснулся кончиками пальцев до огненно-рыжей пряди, небрежно упавшей на плечо, и с трудом поборол жгучее желание зарыться лицом в эту восхитительную гриву.
— Лойт…
========== Так где же ты, солнце?.. ==========
Во второй раз Син проснулся от смутного чувства беспокойства. На него повеяло смертельным холодом. Он приподнялся на постели. В открытое окно влетал разъяренный морской бриз. В комнате было сыро и холодно, на полу возле окна образовалась лужа. Син поежился и повернулся, чтобы укрыть Айлина, но место рядом пустовало. Он встревожился, сев на край постели, и вдруг ощутил какое-то странное чувство… Его невыносимо куда-то тянуло, в душе поселилось необыкновенное беспокойство. Он вздохнул, приложив ладонь к своей груди, и слегка потер ее. Его пальцы наткнулись на длинный шрам, что Айлин оставил ему в память о себе. Залечил все раны, а вот шрам от когтей шамасского тигра, пересекавший его грудь наискось, оставил.
Тут его неожиданно словно что-то дернуло за ниточку, да так, что он даже подскочил. Настойчивая потребность идти за этой ниточкой заставила его поспешно одеться и выйти из своей комнаты.
Капитан спешил по коридору в неизвестном даже ему самому направлении, пока наконец не понял, что идет в лазарет. Уже в коридоре он услышал шум, стоящий в палате, стоны раненых и умирающих. Выскочившего в коридор взъерошенного солдата Себастьян поймал за руку и расспросил.
— Капитан, — отдав честь, быстро произнес солдат и отрапортовал: — В полночь вернулись корабли Южной и Северной баз. На море разыгрался шторм, но на наши корабли снова напали илайтские пираты. Небольшая стычка, лийн. Мы потеряли нескольких человек, а в палате лежат десять раненых.
Себастьян выругался и вошел в палату.
Почти сразу же он замер на пороге. Его никто не заметил, маги-лекари суетились, медики носились по палате с чистыми бинтами и водой, и никто не видел мрачных темных фигур, застывших над кроватями некоторых больных. У Себастьяна по коже побежали мурашки. Он видел перед собой четверых Жнецов. Мрачные силуэты в длинных черных балахонах и капюшонах, надвинутых на лица, если такие вообще были. Они безмолвно нависали над своими жертвами, ожидая того момента, когда смогут забрать их.
Себастьян уставился на них, а они, в свою очередь, так же молчаливо уставились на него. Из-под капюшонов на него смотрели лишь огненные точки. Надо полагать, это были зрачки…
По спине струйками потек холодный пот, и Син сжал зубы.
Неожиданно один из них кивнул ему.
Себастьян облизнул пересохшие внезапно губы. Ему вдруг подумалось, что, может быть, эти мрачные ребята знают, где сейчас Айлин. Он поджал губы, сдерживая рвущийся наружу вопрос, и увидел, как все тот же самый Жнец покачал головой, словно в ответ.
Это было так удивительно… Какие они на самом деле? Как их видят те, за кем они пришли? И почему это странное ощущение привело его сюда?
— Падш-ш-ший, — прошипел другой Жнец, сверкнув глазами-точками, наклонился над своей жертвой — тяжело дышащим человеком с раной в боку — и протянул к нему руку. На глазах Себастьяна душа поднялась из тела, принимая руку Жнеца с длинными паучьими пальцами, затянутую в черную перчатку, словно господин, подающий руку своей даме. Жнец раскрыл свои объятия, душа умершего скользнула и растворилась в них, словно черная тьма одеяния Жнеца впитала в себя призрачную, эфемерную, хрупкую душу. Затем Жнец и сам растаял в воздухе. Остальные трое остались стоять. Синдарилл перевел взгляд на людей, рядом с которыми они стояли, и увидел, как те бледны — они явно проживают свои последние минуты. Он задохнулся, ощущая, как грудь вдруг обожгло огнем.
— Твой час грядет, — прошептал тот самый Жнец, который кивнул ему, и, забрав свою душу, тоже исчез. — Скоро для тебя наступит Время Истины.
Себастьян выскочил из палаты и сполз по стене вниз, чувствуя, что весь взмок от холодного липкого пота. Он тяжело дышал, закрыв глаза и вспоминая этот странный, безликий, лишенный каких-либо красок и жизни голос Жнеца: «Падший. Твой час грядет… Наступит Время Истины…»
Липкие щупальца отвратительного страха скользнули к сердцу и сжали его. Он снова почувствовал, что ему не хватает воздуха. С трудом поднявшись на дрожащих ногах, Синдарилл стремительно зашагал, сам не зная куда.
Голова кружилась, ноги не держали, а слова Жнеца не желали выходить у него из головы. Души умерших людей, он по-прежнему видел их, видел, как те растворяются в объятьях Жнецов… Это было жутко, страшно и ужасно…
— Капитан!
Себастьян услышал, как его зовут, словно через вату. Запыхавшийся солдат догнал его и быстро произнес:
— Лейтенант Кларион вызывает вас. Срочно.
Синдарилл кивнул и автоматически пошел в кабинет лейтенанта, все еще оглушенный и взвинченный.
Кларион отправил его через два дня патрулировать границы с арсеналом из трех кораблей. Ответ от Леса еще не пришел, но Его Величество имел и множество других проблем в своем неспокойном королевстве. Кондант притих, от дроу тоже не было ничего слышно, но мелкие вспышки бунтов и всякие заговоры еще не до конца погасили. Себастьян эти два дня ходил по форпосту, как неприкаянная тень себя самого, не понимая, в чем дело. Он не знал, куда делся Айлин, снова и снова прокручивал в голове события той ночи. Их разговоры, тихий шепот, прикосновения нежных рук, печаль в небесной синеве его глаз, хрупкое тело, горький вкус его слез…
Сердце сжимала тоска, непонятная ему. Син никогда не испытывал любовной лихорадки, никогда не знал, каково это — страдать, не спать ночами, страстно желать ощутить рядом с собой тепло любимого, тянуться к нему, буквально иссыхать без его прикосновений и ласк… и жаждать увидеть хотя бы раз кроткую улыбку и ласковый взгляд синих глаз. Для него Айлин как-то странно раздвоился в сознании: вот он, как в ту ночь, ласковый и нежный, податливый и покорный, тихий и робкий, а вот он Жнец, высокомерный и скептический, надменный и всезнающий, непрошибаемо спокойный и властный.
Солдаты шарахались от своего капитана в стороны, шептались за его спиной. Действительно, Себастьян не походил сам на себя, мрачный, небритый, хмурый, как туча, с глубокими тенями, залегшими под глазами, почерневшими, словно на землю опустились сумерки. Янтарный блеск был утерян, уступив место бездонной черноте. Он тенью скользил по плацу, по пустынным коридорам форпоста, пугая зазевавшихся смельчаков, отважившихся выйти из комнат после отбоя. В свою собственную комнату он не имел ни малейшего желания возвращаться, там его ждали свежие и такие яркие воспоминания, которые он мог даже ощутить на вкус, почувствовать каждой клеточкой своей кожи, ощутить на кончиках пальцев и даже услышать…
Эти тихие бархатные стоны, этот таинственный шепот отчаяния в ночи, эту пылкую страсть и невероятно горькую нежность…