У других воображение затмевало реальный мир. Они были безобидными до поры. Уилл начал считать их своими друзьями, пока не понял, что воображение заводит их в далекие глубины подсознания и только единицы могут вернуться назад.
Он сам был из таких. Его воображение наслаивалось на чужое, превращало реальность в блеклое отражение яркой сказки. И он, научившись видеть красивые картинки, начал учиться другому — забывать о них, вытеснять из сознания. Но это оказалось задачей на порядок сложнее.
И теперь, сидя на заднем сиденье мотоцикла, он пытался видеть старые города в их реальной серости, а подсознание нашептывало сотни историй о каждой улочке и навстречу летящему Уиллу неслись призраки прошлого. Люди, события, мысли — все, что Европа за тысячу лет успела предложить человечеству.
Иногда, забываясь, он закрывал глаза, но это было еще хуже — это означало, что он приглашал в гости приятную темноту, которая избавляла его от жутких призраков, но вместо них показывала собственные кошмары Уилла. Места так и не совершенных преступлений, лица так и не убитых людей.
Он держался за куртку Ганнибала, заставляя себя не разжимать пальцы. Часть его мечтала узнать, что произойдет, если упасть с мотоцикла на большой скорости. Умрет ли он сразу? Или Ганнибал успеет довезти его до реанимации? И что будет потом?
Мысли о самоубийстве перемежались фантазиями других людей и его собственными, и это продолжалось на протяжении многих дней, пока они, ночуя в плохих мотелях, ехали с севера на юг.
Поездка была похожа на возвращение в детство. Из-за шума ветра и шлемов они не могли говорить. Дорога, неизвестность, десятки новых людей, места, которые Уилл не знает, еда, которую он не привык есть, одежда, которая или слишком велика или слишком мала.
— Не хочу в школу, — сказал Уилл за завтраком в очередном модном кафе, которые заполонили улицы всех крупных городов. В них было много туристов, и они с Ганнибалом легко терялись в толпе разношерстных образов.
— В школу, — эхом повторил Ганнибал.
Как и отец, он не задавал вопросов.
— Нужно прочесть новости, — предложил Уилл в ответ на молчание. Он не мог съесть ни крошки, зато пил много кофе, заедая его аспирином. Сознание ненадолго прояснялось.
— Нет, — ответил Ганнибал.
Как и отец, он не интересовался мнением Уилла по важным вопросам.
Ясное, кристально чистое сознание подсказало Уиллу, что нужно обратиться в полицию и позвонить Джеку. Вместо этого Уилл допил кофе и пошел к мотоциклу.
Вечером того же дня их заметили на посту в небольшом городке на границе Франции. Ганнибал долго и вежливо говорил с офицером, а Уилл разглядывал радостные огоньки города. Был праздник. Люди отмечали какое-то радостное событие.
Уилл проводил взглядом летящее на землю тело, дождался, пока Ганнибал отнесет его подальше к обочине, вернется за руль, сел позади и стал вспоминать, какой праздник могли отмечать в городе. Утром или еще раньше тело найдут. Разыскивать их начнут с еще большим энтузиазмом.
Еще до рассвета они пересели на автомобиль, а мотоцикл отправился на дно речушки. Вместе со шлемами, тишиной дороги и отсутствием неудобных вопросов. В автомобиле легко было говорить.
Но первый день, несмотря на все опасения Уилла, прошел в том же приятном молчании. Он смотрел за окно на новые города, а призраки уже не могли угнаться за ним, они бились о стекло автомобиля, бессильно скрежетали по бамперу и улетали прочь. Европа была одним бесконечным огоньком, и каждый следующий патрульный выглядел в точности как предыдущий.
В документах, которые достал Ганнибал, стояло много имен. Одну границу могли пересечь грек и чех, другую — родственники немцы, а третью — иммигрант из Мексики и житель Лондона. Уилл запоминал имя до первой проверки документов. После они продавали автомобиль, покупали новый, ехали дальше. Снова и снова, петляя, путая следы. Так что к концу пути, когда оставалось два дня пути до мечты Ганнибала, Уилл едва помнил собственное имя.
Оно перестало быть важным. Его дали родители. Отец. Но их больше не было. Как и истории человека, который совершил преступление на территории Штатов. Дорога домой закрыта. Теперь он останется здесь, в колыбели западной цивилизации, где еще можно встретить памятники зарождению явлений, которые кажутся современному человеку “естественными”.
Здесь все начиналось и здесь же, чувствовал Уилл, закончится их путешествие.
— Проснулся? — Ганнибал разбудил его очередной кружкой кофе.
Уилл по привычке открыл упаковку таблеток, но они закончились. Он рассеянно посмотрел за окно — там раскинулась древняя улица, там звучал древний язык. Там все было пропитано историей, искусством, давно забытой красотой цивилизации.
— Да.
========== 3. Поиск ==========
Флоренция похожа на муравейник даже сильнее, чем Балтимор. Уилл мало говорит вслух — некому, а на быстрые вопросы флорентийцев предпочитает отвечать кивками. Нужен ли еще кофе? Да. Понравился ли завтрак? Да. Вам не кажется, что погода просто очаровательна? Да.
Понимать флорентийцев почти так же сложно, как балтиморцев, а незнакомый язык и манеры еще сильнее усиливают разрыв. Флоренция кажется искусственным нагромождением старых реликвий, для Уилла здесь нет ничего. Ни тишины дома в Вулф Трапе, ни спокойствия частых путешествий между штатами по ночным дорогам.
Город горит, внутри и снаружи, он переполнен эмоциями, людьми, историей. Под завязку забит впечатлениями и туристами, которые жаждут урвать побольше каждую ночь. От них некуда деться.
В безумном потоке ночных голосов и далекого плеска воды Уилл вспоминает жизнь, которая осталась от него на расстоянии выстрела. Он убил девушку, девочку, ребенка, которая доверяла ему настолько, что положила пистолет рядом с его кроватью. Сама принесла оружие и послушно дождалась, когда его используют против нее.
Доходя до воспоминаний об Эбигейл, Уилл встает, вне зависимости от того, чем занимался — сидел, лежал. Если он на улице, ноги несут его прочь от шумных площадей и перекрестков. Если дома, он закрывает окно, запечатывая духоту внутри.
Ганнибалу нравятся старые здания. Это кстати, потому что почти все здания Флоренции старые. Они старше любого здания в Балтиморе, они старше самого Балтимора, они старше идеи Балтимора, если уж на то пошло. И Уиллу, который несколько лет считал город, в котором работал, центром цивилизации, непросто свыкнуться с этой мыслью.
Чем больше он думает, тем больше идей приходит в воспаленный бессонницей мозг. Они роятся, пока не приводят к тому, что Уилл ищет на улице невидимых преследователей.
Их не могли оставить в покое. Наверняка, интерпол уже поднят на уши. Наверняка, их ищут все полицейские всех европейских городов. Каждый раз, когда паника приводит Уилла в Сеть или к старомодным киоскам с прессой, Ганнибал останавливает его.
— Ты всего лишь убил человека, — говорит он. Тоном, похожим на легкое обвинение в дурных манерах. К чему, дескать, эти метания, когда речь идет всего-навсего об убийстве.
Уиллу хватает выдержки не повторить реплику с другой интонацией, хотя мысленно он делает это постоянно. Всего-навсего? Всего? Навсего?
Он убил человека. Не так, как в прошлый раз, под влиянием обстоятельств, вынужденный защищать себя и другого человека — ребенка. Нет, теперь все было иначе: он был тем, кто убил ребенка, не другой. И ему ничто не угрожало. Быть может, компания Эбигейл, но он искал ее много месяцев. Надеялся, что она жива.
Клубок метаний и самокопания затягивается сильнее с каждым днем. Уилл, проглотив очередной безвкусный завтрак, соглашается посетить “галерею”.
Они здесь во Флоренции придумали себе развлечения с языком. Нельзя называть “Галерею Уффици” музеем, потому что это “галерея”. Ганнибал не настаивает, просто объясняет тонкости древнего языка. И ведет к старому зданию, куда заходили светлейшие умы человечества, чтобы почувствовать дух времени. Уилл много раз слышал эти слова от гидов, на старых детских экскурсиях, стоя вдали. Ему неинтересны ни дух времени, ни культура западной цивилизации. Поднимаясь по ступеням, он думает о том, что добровольно согласился на заключение в одной камере с ненормальным. И наказание будет отбывать не в тюрьме, а в шумном грязном городе, где каждый день — праздник, и голова раскалывается от событий. Люди здесь слишком ярко демонстрируют то, чего у них нет. Места запомнили события тысячелетней важности, но с тех пор утратили красоту, новизну и смысл. Только такие, как Ганнибал, знают, почему важно называть эти места “галереями” и “базиликами”, а такие, как Уилл, — никогда не запомнят и не поймут, потому что это фарс. Игра без зрителей. Самообман.
— Клевета, — говорит Ганнибал, застыв перед очередным шедевром. На нем горстка разряженных людей стоит в нелепых позах на фоне позолоченных колонн. Почти все картины выглядят так для Уилла.
— Она здесь уже давно, — продолжает Ганнибал. — Мидас прислушивается к Невежеству и Подозрению, пока Клевета, Зависть, Коварство и Обман ведут обвиняемого.
— Прекрасно, — говорит Уилл, чтобы забить своим голосом минуту тяжелой тишины.
— Истина не смотрит на них, — Ганнибал смотрит на картину.
Проходит еще одна минута бессмысленной тишины.
— Все у них перед глазами, — говорит Ганнибал. — Можно провести здесь несколько часов и понять о людях больше, чем многие понимают за всю жизнь.
— Мы здесь за этим? — вопрос звучит грубее нужного.
— Мы здесь, чтобы она посмотрела на Мидаса, — отвечает Ганнибал и проходит дальше.
Уиллу тошно — буквально тошно от жары и шума, создаваемого посетителями галереи. Вперед в узком проходе он видит старуху, облаченную в черное. Старую, согнувшуюся. Старуха смотрит на него с кривой ухмылкой.
— Уилл? — Ганнибал ведет их к другому выходу.
— Как ее зовут? — спрашивает Уилл. — Старуху с картины, как ее зовут?
— Тебе надо на свежий воздух, — они ускоряют шаг.
— Ту, что была на картине про Мидаса…
— Вечером мы ужинаем с интересными людьми.
— Чем они интересны?
— У них интересная работа.
— Они полицейские?
— Почти.
— Спасатели?
— В каком-то смысле. Они работают в галерее.
На обратном пути Уилл ускоряет шаг. Ганнибалу приходится идти быстрее.
— Торопишься?
— Жду не дождусь обеда, — ответ звучит грубее нужного.
— На обед будет…
— Мне все равно.
Куда бы он ни шел, за ним по пятам следует старуха в черном. Она криво ухмыляется, пока Уилл ищет способ искупить вину. Он знает, как ее зовут. Но ему не понятно, почему Боттичелли изобразил ее старой, облаченной в черное развалиной.
— Раскаяние уродливо, Уилл, — говорит Ганнибал. — Но пустое раскаяние намного уродливее. Оно может испортить любую картину.
— Как можно не испытывать раскаяния за то, что я сделал? За то, что ты заставил меня сделать?
— Заставил? — Ганнибал останавливается, и Уиллу приходится вернуться.
— У меня в руках не было пистолета, а потом он появился там.
— Уилл, — Ганнибал смотрит с неприкрытым укором. — Ты хотел убить себя. Этим же пистолетом. Думаешь, я мог дать тебе пистолет? После того, как ты предпринял попытку суицида?
— Я просто хотел проснуться, — бормочет Уилл. Старуха исчезает, а вместе с ней растворяется гудящая толпа вокруг них. Уилл стоит в дешевом мотеле, перед ним Эбигейл, она смотрит с ужасом.
Раньше.
Эбигейл делает несколько шагов в сторону и исчезает, Ганнибал подходит ближе. В его руке пистолет, секундой раньше он выхватил его из рук Уилла.
— Нет-нет-нет, — шепчет Уилл. — Ты не можешь уйти. Ты не можешь идти туда. Они знают. Они все знают. Джек, Алана, Фредди, они все знают. Не делай этого.
Ганнибал опускает взгляд — смотрит на пистолет в своей руке.
— Я принесла воду, — Эбигейл ненадолго возвращается в реальность. Флоренция идет ей, она похожа на одинокую белую фигурку, смотрящую вдаль.
В своей руке Уилл чувствует холод ребристой поверхности знакомого пистолета.
— Уверен? — спрашивает Ганнибал.
Уилл смотрит вниз — их руки вместе сжимают пистолет.
— Уверен? — Ганнибал не отдает пистолет, в его взгляде беспокойство.
Уилл попытался убить себя. Зачем ему пистолет?
Стирая очередную картинку, Уилл делает шаг назад. Пистолет падает на каменную мостовую и превращается в пустоту. Ганнибал делает шаг вперед, начинают проступать звуки реального мира.
— Тебе нужно в тень, — говорит Ганнибал.
Уилл думает, что ему нужно не в тень, а на картину Боттичелли, на место бедного оклеветанного преступника, который молитвенно сложил руки, чувствуя, что старуха в черном неподалеку. Ганнибал не давал ему пистолет, он не хотел отдавать его, это Уилл выхватил пистолет. Для чего? Чтобы почувствовать власть? Нет, это было бы глупо. Своим поступком, предупреждением, он передал власть в руки Ганнибала, а пистолет нужен был для другого.
Вернуться еще раз в мгновение, которое все изменило. На кухню Хоббсов, где Эбигейл должна была умереть. Закончить начатое, сделать образ завершенным. Тогда Ганнибал не дал ей погибнуть, удерживал на самом краю, пока ехали медики. Что ему стоило чуть ослабить хватку и отпустить ее?
Нет, дело не в желании Ганнибала убивать. Ни тогда, ни теперь.
Мостовая, солнце, толпа остаются позади. Они выходят в тихий переулок. Уличный торговец укладывает букеты цветов, парочка туристов следит за ним, выбирая покупку.
— Рядом есть кафе, — говорит Ганнибал.
— Мне не нужно кафе, — отвечает Уилл.
С самого начала дело было не в Ганнибале. Он мог убить Хоббсов часом раньше, оставив Уилла сидеть за бумагами. Мог убить Эбигейл сотню раз после того, как она чудом осталась жива. Мог убить Джека, когда тот стал слишком подозрительным. Мог убить любого из десятков знакомых Уилла.
— Мы здесь из-за картины? — спрашивает Уилл.
— Из-за плотности населения, — отвечает Ганнибал. — В основном. Еще здесь вкусная еда, интересные люди и много подходящих занятий.
— Подходящих занятий?
— Все зависит от того, что ты считаешь подходящим, Уилл.
Что он считает подходящим? Пальцы сжимают пистолет, он направляет его на цветочника и точным выстрелом заставляет упасть на брусчатку. Следом падает девушка: она ранена в ногу и неловко пытается отползти за лоток, стоная от боли. Потом — мужчина, он получает пулю в живот. Не может двигаться и смотрит, как она спасает себя, забыв о нем в одну секунду.
Уилл моргает — ему никогда не нравились розы.
— Нужно подумать, — говорит он вслух.
Самое страшное, что Уилл видел за время своей работы на Джека, за всю сознательную жизнь и даже в фантазиях и воспоминаниях других людей, — его подсознание. И теперь, вырвавшись на свободу, оно решило развлечь себя сотней невысказанных историй.
— Думаю, Уилл, будет лучше, если на время ты перестанешь думать, — отвечает Ганнибал.
Парочка покупает розы и исчезает за углом.
— Здесь слишком много людей, — говорит Уилл. Цветочник должно быть знает английский, потому что с тревогой смотрит в его сторону.
— Эту проблему решить легко, — Ганнибал улыбается. — Но дело не в количестве. Ты не привык к большому городу. Ищешь то же, что было в Мэриленде.
— Разве он чем-то отличается от Балтимора? — Уилл почти удивлен.
— В Балтиморе было только настоящее, — отвечает Ганнибал, подходя к лотку с цветами. Он, не касаясь лепестков, проводит рукой над букетами. — Здесь есть прошлое.
— Иногда мне кажется, здесь есть только прошлое, — говорит Уилл, следя за Ганнибалом.
Пальцы выхватывают алую розу, второй рукой Ганнибал хватает цветочника за шею, а спустя секунду испуганные глаза замещает пара прекрасных цветов.
Уилл моргает.
— Будьте добры, один, — говорит Ганнибал. Они покупают букет и уходят из переулка. Шум толпы возвращается.
— Зачем нам цветы? — спрашивает Уилл.
— Компенсация, — отвечает Ганнибал.
— За что?
— За то, как ты смотрел на него несколько минут. Надеюсь, ему хватит ума не бежать в квестуру.
========== 4. Выбор жертвы ==========
Уилл вспоминает вечером того же дня, почему отправился в Европу следом за серийным убийцей. Ему подсказывают цветы, украшающие стол. Не то чтобы в них был недостаток, не то чтобы они были красивы — нет, Уилл обращает внимание на другое.
Алый цвет на зеленом стебле напоминает о том, что природа любит причудливые сочетания. Глядя на розу, Уилл вспоминает Балтимор. Прошлое вырастало из грязи, непонимания, упреков, срывов. Он смирился с тем, что, понимая других, сам остается для всех, окружавших его, неизведанной землей.