Александр Кердан
* * *
Караул
Роман
Глава первая
1
– Печень трески… Горбуша в собственном соку… Слышь, Сань? – толкнул стоящего в первой шеренге Кравца его друг Юрка Захаров. – Ребята из семьдесят четвертого рассказывали: в выездном нажрались всего от пуза… Ты пробовал печень трески?
– Тише, Гейман услышит, – сквозь зубы осадил Кравец. На ужин был похожий на клейстер комок каши, который он есть не стал, а чай и кусок хлеба с маслом только разожгли тоску о человеческой еде.
– Так пробовал печень? – не унимался Юрка.
– Да пошёл ты со своей печенью!
– Отставить разговорчики в строю! – рявкнул старшина. – Ротя-а! Смирр-на! Равнение налево!
Из канцелярии вышел ротный Епифанцев, за низенький рост и визгливый голос прозванный Бабой Катей. Гейман, браво повернувшись на каблуках, отпечатал ему навстречу пять шагов:
– Товарищ капитан! Рота на вечернюю поверку построена! Разрешите начинать?
– Начинайте, – тоненько распорядился Баба Катя.
Раскрыв книгу вечерней поверки, старшина принялся выкрикивать фамилии курсантов.
Услышав свою, Кравец внутренне подобрался и выдохнул:
– Я!
– Головка от буя! – раздался сзади комментарий. «Мэсел выёживается!» – подумал Кравец о своем постоянном недруге Масленникове, показал ему за спиной кулак. И тут же снова принял строевую стойку. К шеренге отделения подошёл Баба Катя.
Известно: с Бабой Катей лучше не связываться. Не то он наморщит лоб, переходящий в яйцеобразную лысину, прищурит желтоватые глаза, плотно сожмёт и без того узкие губы и дискантом выпалит традиционное:
– Я вас, таварищ курсант, на гауптвахте згнаю! Там вы у меня узнаете, что такое настаящий афицер-палитработник!
Ну, сгноить – не сгноит, а кровушку попортит изрядно!
Второкурсник – существо беззащитное. Его начальник училища запросто отчислит. Это старшие курсанты ходят с гордо поднятыми головами. Они на третьем году – «под крылом» Главкома ВВС, а он народные деньги, затраченные на их обучение, на ветер выбрасывать не станет. Разве что действительно произойдёт громкое чепэ…
Младшим, чтобы навсегда распрощаться с училищем, и одной самоволки хватит, а то и просто нелюбви Бабы Кати. Напишет рапорт на имя комбата, и – поминай как звали…
Если же до отчисления дело не дойдёт, у Епифанцева много других рычагов воздействия на неугодного. Например, лишение увольнения. В город – не сержанты и не комсомольские активисты – ходят по очереди, раз или два в месяц. Именно на второй курс приходятся различные наряды: караулы, кухня, дежурство по автопарку… Из-за этого оказаться в городе, когда назначил свидание девушке или в кинотеатре идёт новый фильм, и так-то непросто. А уж если сержанты и старшина Гейман получат приказ ротного, то просидишь на Увале, в семи километрах от столицы Зауралья, до самого отпуска.
Но и в день начала отпуска ротный может устроить авральную уборку казармы. Тысячу шестьсот квадратных метров пола, впитавшего в себя несколько слоёв мастики и черноты от каблуков, надо до первозданной белизны выскоблить стёклышком. Кроме того, отмыть до блеска окна, стены, выдраить туалет… И при этом умудриться не опоздать на поезд, идущий в сторону дома…
Что и говорить! Ротный для курсанта – царь, бог и воинский начальник в одном лице. От него зависит всё (или почти всё) на ближайшие годы учебы, а то и на служебную перспективу. Именно командир роты пишет характеристику выпускнику. Она многое решает в распределении, особенно если ты – не генеральский сынок…
Впрочем, на втором году обучения мало кто задумывается о выпуске. «Приказано выжить!» – так в училище зовётся этот курс. Вот и выживают второкурсники по принципу: день прошёл – и хорошо! Протянуть бы все последующие так, чтобы не заработать наряд вне очереди, не лишиться положенных тебе благ и, отгуляв отпуск, перейти на третий курс, который именуется куда отрадней – «весёлые ребята».
Епифанцев, словно почувствовав мысли подчиненных, окинул правофланговых пронзительным взглядом снизу вверх, задержал его на Кравце:
– Таварищ Кравец, пачему у вас вид атсутствующий? Апять стишки в страю сачиняете? Сколька раз вам павтарять: строй места священнае! Тут вам не царскасельский лицей, а ваеннае училище!
Сзади сдержанно хохотнул Мэсел и тут же осёкся под взглядом ротного. А он, довольный своим остроумием, неторопливо зашагал к левому флангу, куда по мере чтения перемещался Гейман.
Когда ротный и старшина удалились на безопасное расстояние, Кравец снова услышал шёпот Захарова:
– Сань, а Сань! А ведь выездной караул – почище, чем фотокарточка у развёрнутого знамени… Почему его в перечень поощрений не включили?
– Тебя спросить забыли! – отмахнулся Кравец и тут же нарвался на «грубость»: теперь уже от непосредственного командира – сержанта Шалова:
– Курсант Кравец, ещё одно слово и…
– Товарищ сержант, чуть что, сразу Кравец! Я молчу…
– Поогрызайся мне!
Кравец надулся и стал мысленно повторять: «Я совершенно спокоен, я совершенно спокоен». Так их недавно учили на военной психологии управлять эмоциями.
Тем временем старшина закончил поверку и объявил:
– Слушай наряд на завтра!
«Если известие о выездном – не плод чьей-нибудь фантазии, то сейчас узнаем, кому повезло, – подумал Кравец. В отделении в состав выездных караулов приказом по училищу было отдано несколько человек. В том числе и он. – Попаду или нет?»
Сопровождение воинских грузов – целое событие. С позиции Бабы Кати, это, конечно, наряд. Нелёгкий и ответственный. А с точки зрения курсантов – тут прав Юрка Захаров – что-то похожее на поощрение: увольнение или небольшой отпуск, сулящий радостные приключения. Пускай и с автоматом за плечами, но на неделю, а то и на две ты ускользаешь из-под опеки Бабы Кати. Питаешься не баландой, а вполне сносным сухпайком, в котором и тушёнка, и сгущёнка, и рыбные консервы, каких ни в одном курганском магазине не купишь…
Вообще-то зачитывание нарядов всегда напоминало Кравцу сцену из фильма «Операция Ы», когда начальник вытрезвителя отправлял своих подопечных на разные работы: «На стройку – два человека. На мясокомбинат – заявок не поступило…» – с той только разницей, что в кино распределялись по объектам алкоголики и тунеядцы, а здесь – будущие политработники.
Вполуха Кравец прослушал, кто пойдёт в наряд по учебному корпусу, кому предстоит дежурство по штабу училища, кто заступит дневальным по роте. Наконец прозвучало долгожданное:
– Выездной караул… – старшина, как нарочно, сделал долгую паузу, – будет снаряжён от семьдесят первого классного отделения.
«Ура!» – чуть не вырвалось у Кравца, но, боясь сглазить возможное счастье, он замер.
– Начальник караула – сержант Шалов.
– Я!
– Караульные: курсанты Захаров…
– Я!
– Масленников…
– Я!
– Кравец…
2
Космонавтов для полёта, так же как экипажи подводных лодок, отбирают по принципу психологической совместимости. Об этом Кравец однажды делал доклад на семинаре по партийно-политической работе. Сокращенно – ППР.
По какому принципу формировался их выездной караул, он объяснить не мог. Может быть, согласно аббревиатуре главного училищного предмета, которую местные остряки расшифровывали как Полная Потеря Рассудка… Иначе с какой стати выполнять «боевую задачу в мирное время» (так в Уставе гарнизонной и караульной службы определён караул) поручили людям, на дух не переносящим друг друга?
Взять сержанта Шалова. Его не любил даже подхалим Мэсел. Да и за что любить въедливого младшего командира, бесконечно делающего замечания, сующего нос в каждую прикроватную тумбочку и, что самое обидное, постоянно доносящего на своих подчинённых Бабе Кате?
– Ну и гад этот Шалов, – перешёптывались курсанты. – Так ж… рвёт, как будто по выпуску лишнюю звёздочку на погоны получит!
И то верно. Было бы дело в войсках, где сержант, как правило, старшего призыва: «дед» или «дембель». Ему, как говорится, с молодыми солдатами детей не крестить. Он отыгрывается на них за собственные унижения, перенесённые в начале службы. Но в военном училище младший командир – это тоже курсант. И выпустится он таким же лейтенантом, как и те, кем помыкал, нося сержантские лычки. Потому-то, если ведёт он себя не по-товарищески, сам собой напрашивается вывод, что повинно в этом не служебное рвение, а натура.
Сергей Нуратдинович Шалов (сказалась ли кровь «гордого кабардинского народа» или родство с генералом, занимающим пост в Министерстве обороны) смотрел на всех свысока. В отличие от других сержантов требовал к себе обращения только на «вы» и по воинскому званию. Сам же с курсантами в выраженьях не стеснялся.
Бывают люди, у которых даже положительные качества превращаются в недостатки. То же было и с Шаловым. Он отлично владел английским. На занятиях по иностранному языку получал одни пятерки, но консультировать сослуживцев отказывался. Шалов никогда не расставался со словарём и то и дело вставлял в свою речь английские словечки, подчёркивая, что готовится к карьере военного дипломата. Впрочем, свои дипломатические способности он проявлял только в присутствии ротного или преподавателей. Перед ними изображал из себя блюстителя уставных норм, надевал маску заботливого и доброго командира.
Двуличие Шалова больше всего и раздражало Кравца. Однажды он сочинил что-то вроде эпиграммы. Текст был незамысловатым:
К эпиграмме прилагался шарж, на котором Шалов изображён был в чём мама родила. Причём его мужское достоинство представлялось в виде молота, которым он колотил в дверь с табличкой «Канцелярия роты». Из-за двери с испуганным лицом выглядывал некто, очень похожий на капитана Епифанцева.
Кравец прочитал эпиграмму и показал рисунок Юрке Захарову. Тот сначала покатился со смеху, а потом предостерёг:
– Порви! Попадёт в руки к комоду – загремишь под фанфары…
И накаркал!
Кто хотя бы раз познал муки творчества, поймёт, как трудно автору уничтожить своё детище. Хочется поделиться содеянным с окружающими, услышать одобрительные отзывы, погреться в лучах славы… Кравец, не послушал Юрку, показал шарж ещё нескольким курсантам из своего отделения. Окрылённый их восторгами, решил сохранить рисунок на память. Спрятал его в святая святых – конспектах произведений Владимира Ильича Ленина. Надеялся: здесь шарж никто не обнаружит. Потом забыл о нём. Конспекты дал переписать кому-то из однокурсников. Тот ещё кому-то…
Кравца вызвали в канцелярию неожиданно, перед самым отбоем. Пока он шёл мимо товарищей, расправляющих кровати, судорожно перебирал в уме поводы, по которым мог понадобиться ротному. Никаких провинностей за собой не припомнил.
В кабинете находились Епифанцев и Шалов. Сержант стоял у стены, а ротный нервно прохаживался от стола к двери.
– Товарищ капитан, курсант Кравец по вашему приказанию…
– Чта эта? – Епифанцев, как фокусник, извлёк откуда-то тетрадный листок и сунул под нос Кравцу. Тот с ужасом узнал свой шарж.
– Чта эта? – повторил командир роты. – Я вас спрашиваю, таварищ курсант?
– Шутка… – выдавил Кравец. – Просто шутка, товарищ капитан…
Баба Катя стал пунцовым: нос, лысина, белки глаз. Казалось, даже просвет на погонах ротного из голубого, как положено в авиации, сделался бордовым, точно у вэвэшника.
– Шутка! Да ты… Как пасмел издеваться над сваим камандирам? – переходя на «ты», взвизгнул он.
– Это подрыв единоначалия… – поддакнул Шалов.
– Я ничего не подрывал… – попытался оправдаться Кравец.
– Ма-алчать! – голос ротного стал ещё пронзительней. – Я тебя…
Капитан минут десять орал, всё больше заводясь от собственного крика. Он то подскакивал к Кравцу, потрясая кулачками, то отпрыгивал в сторону и топотал хромовыми сапожками, сшитыми на заказ и вызывающими зависть у всей роты отглаженными, блестящими голенищами. Но сейчас Кравцу было не до любования капитанскими хромочами.
Под шквалом упрёков и угроз он стоял – руки по швам, тупо уставясь в одну точку: «Точно, “губы” не миновать… А то и отчислят…»
Взрыв командирского гнева закончился непредсказуемо.
– Таварищ Шалов, я решил назначить курсанта Кравца редактарам ротнай сатирическай стенгазеты. – Баба Катя ещё раз, словно любуясь, взглянул на злополучный рисунок и спрятал его в сейф. Повернул ключ в замке и подвёл резюме: – Картинку я сахраню для истории, а этат Кукрыникса пускай сваи таланты упатребит на переваспитание нарушителей воинскай дисциплины…
Шалов попытался возразить:
– Товарищ капитан, но…
Ротный никаких «но» не терпел:
– А вы, чта, таварищ сержант, сразу хатели атличника учебы на гауптвахту атправить? За наличие чувства юмара? Вы знаете, чта классики марксизма-ленинизма гаварят: главнае – не наказание, а убеждение…
– Так точно, – нехотя согласился Шалов.
– Ладна, идите, – отпустил подчиненных капитан, напоследок произнеся фразу, которая в отношении Кравца стала крылатой. – Запомните, курсант, здесь вам не лицей!
Когда вышли из канцелярии, Шалов процедил сквозь зубы:
– Зря радуешься, бэби… Не надейся, легко не отделаешься…
С той поры и стал Кравец у командира отделения чем-то вроде мальчика для битья. Как только подвернётся наряд или грязная работа, не ходи к гадалке, отправит Кравца. Или за якобы несвежий подворотничок и плохо надраенные сапоги лишит увольнения. Но что хуже всего – перед строем отделения начнёт отчитывать: мол, отличник, а дисциплину нарушает – на самоподготовке художественную литературу читает, на построения опаздывает… А как тут не опаздывать, если из-за бесконечных нарядов всегда спать хочется? Ну, вздремнул Кравец пару раз за партой, не услышал команды… А вот книжки – совсем другое дело. Он читает их только потому, что все задания уже выполнил. Не играть же в карты, как остальные, не считать ворон за окном, мечтая о грядущем отпуске? Но разве всё это объяснишь тому, у кого ты, как бельмо в глазу? Шалов даже собрание комсомольской группы организовал с повесткой: «О поведении комсомольца Кравца». Оно было разыграно как по нотам. Шалов сделал доклад. С критикой в адрес Кравца выступили трое курсантов, явно подготовленные командиром отделения. Особенно старался Мэсел.
О его роли в истории с шаржем Кравец узнал случайно. Мэсел сам проговорился, когда они раскапывали аварийную теплотрассу.
Кравец давно заметил, что у коммунальных трубопроводов существует свой закон: аварии случаются всегда в непогоду. Вот и этот прорыв теплотрассы пришёлся на промозглый октябрьский день. Отделение подняли по тревоге прямо с самоподготовки, а завтра ожидалась контрольная по высшей математике!
В разрытой накануне траншее грязь чавкала под ногами. Дождило. Все перемазались, как черти, и промокли, словно водяные. Но самое противное: в напарники Кравцу достался Мэсел!.. Вместо того чтобы поскорей сделать то, что им поручили, он постоянно устраивал перекуры или просто стоял, опершись на лопату. На замечание отпарировал:
– Хочу и курю. Это тебе, Кравец, надо стараться… Ты же на крючке у Бабы Кати висишь со своими рисуночками…
– А ты откуда знаешь про шарж? – вскинулся Кравец.
– А? На комсомольском собрании говорили…
– Врёшь! Про это не говорили… А если ты о рисунке знаешь, то… ты и заложил меня Шалову!
– Нужно мне тебя закладывать… Это он мне рассказал, как тебя Баба Катя выдрал!
– Опять врёшь! Не станет Шалов рассказывать, как опарафинился!