– Мы ведь журналисты. Разумеется, нам время от времени приходится спать в походных условиях. – Хотя насчет Фогеля я не уверен. – Правда, Элейн?
Вейнгарт тоже с надеждой посмотрел в ее сторону. В последний момент прикусив язык, Элейн сказала явно не то, что собиралась:
– Мне случалось заночевать в палатке в пустыне Гоби. Подумаешь, какой-то сраный спортзал.
В спортзале рядами выстроились раскладушки, некоторые уже были заняты сменными работниками: в гостинице поместились не все. Крис, Элейн и Фогель застолбили за собой три койки прямо под баскетбольным кольцом, расположив вокруг багаж, чтобы никто их не занял. Подушки на койках напоминали сдувшиеся воздушные пастилки, а одеяла были больничного вида.
– В пустыне Гоби? – спросил Фогель у Элейн.
– Я писала биографию Роя Чепмена Эндрюса «По следу времени: палеобиология вчера и сегодня». Надо признаться, тогда мне было всего двадцать пять. А вы, Себастьян, когда-нибудь ночевали в палатке?
Фогелю исполнилось шестьдесят. Он был бледен, если не считать отдельных пятен на щеках, и носил бесформенные свитера, чтобы скрыть животик. Элейн он не нравился – выскочка, прошептала она как-то Крису на ушко, проходимец, занимается каким-то столоверчением, – а Фогель безукоризненной вежливостью только усугублял список своих прегрешений.
– В парке Алгонкин в Канаде, – ответил он. – Ходил там в поход. Разумеется, давным-давно.
– Рассчитывали найти Бога?
– Это была студенческая компания. Насколько я помню, основной расчет был на то, что удастся разделить спальник с кем-то из сокурсниц.
– Вы разве не теологию изучали?
– Да, но обета безбрачия от нас не требовалось.
– А разве Бог такое поведение одобряет?
– Какое именно? Секс? Насколько я могу судить, он вовсе не против. Вам стоило бы почитать мою книгу.
– Так я уже читала. – Элейн повернулась к Крису. – А ты?
– Пока не успел.
– Наш Себастьян – старомодный мистик. Он видит Бога во всем вокруг.
– В чем-то – больше, в чем-то – меньше, – уточнил Себастьян.
Крис удивился – прозвучало загадочно и в то же время по-себастьяновски.
– Все это, безусловно, увлекательно, – сказал он, – однако я бы не отказался от ужина. Пиарщик говорил, где-то на площади есть круглосуточное заведение.
– Я – за! – объявила Элейн. – При условии, что ты не станешь ухлестывать за официантками.
– Я не голоден, – сказал Фогель. – Идите без меня, я присмотрю за багажом.
– У святого Франциска пост, – хмыкнула Элейн, натягивая куртку.
Биография Роя Чепмена Эндрюса за авторством Элейн Крису была знакома. Он читал ее на первом курсе. Элейн на тот момент была многообещающим научным журналистом, уже попавшим в шорт-лист одной из престижнейших премий, и Крис надеялся в свое время последовать ее примеру.
Единственная на сегодняшний день книга Криса тоже была своего рода биографией. Он был признателен Элейн уже за то, что она до сих пор ни словом не упомянула скандал, которым сопровождался ее выход, и, судя по всему, не имела возражений против того, чтобы работать с Крисом. Удивительно, подумал он, как мало все-таки нужно от других человеку с его опытом.
Рекомендованный Ари Вейнгартом ресторанчик обнаружился между компьютерным салоном и магазином канцтоваров в открытой части пассажа. Большая часть торговых точек закрылась на ночь, так что улочка, продуваемая холодным осенним ветерком, выглядела заброшенной. Однако в самом ресторане, принадлежащем к сети «Сойер», деятельность прямо-таки кипела. Внутри было шумно и многолюдно. Им достался столик рядом с большим окном на улицу. В дизайне помещения преобладали пастельные тона, хром и множество растений в горшках – стиль конца двадцатого века, подделка под поддельную же старину.
К вящему блаженству Криса, здесь его никто не знал.
Меню оказались в форме стейка на косточке.
– О господи, – простонала Элейн. – Тут у них что, совсем деревня?
– Что ты будешь заказывать?
– Сейчас посмотрим… Может, «Завтрак целый день»? Или «Мясной пирог как у мамочки»?
Официант подошел к столику как раз вовремя, чтобы услышать, с какой иронией в голосе Элейн объявляет названия блюд.
– Могу порекомендовать атлантического лосося, – сказал он.
– Порекомендовать – с какой целью? А, не обращайте внимания. Лосось сгодится.
Крис, почти сгорая от стыда, пробормотал «то же самое». Пожав плечами, официант удалился.
– Каким же снобом, Элейн, ты иногда бываешь!
– Сам подумай, где мы с тобой находимся. На переднем крае науки! Можно сказать, стоим на плечах Галилея с Коперником. А где мы должны питаться? В придорожной закусочной?
Крис не мог взять в толк, каким образом в Элейн сочетаются повышенное внимание к еде и свойственная ее возрасту необходимость бороться с полнотой. Вознаграждает себя качеством пищи, решил он. В ущерб количеству. Вроде как уравновешивает одно другим. Талия требует мастерства, как у канатоходца.
– И вообще, где ты, собственно, увидел снобизм? – продолжала Элейн. – Мне пятьдесят, я прекрасно знаю, что я люблю, а что нет, при необходимости могу съесть гамбургер или разогреть замороженный обед. Это ведь не значит, что, когда мне подают яблочную шарлотку, я обязана делать вид, будто это сливочный торт? В молодости я довольствовалась кислым кофе из бумажных стаканчиков. Увы, я выросла из того возраста. И ты вырастешь, – добави- ла она.
– Спасибо, что ты в меня веришь.
– Признавайся – в Кроссбэнке ты только зря время потерял.
– Да нет, собрал кое-что полезное.
Как минимум одну ключевую цитату: «Все может кончиться в любую минуту». Благочестивость баптистского толка.
– У меня на твой счет есть теория, – заявила Элейн.
– Может, нам лучше просто поужинать?
– Э, нет, от настырной старой кошелки ты так просто не отвертишься!
– Я вовсе не имел в виду…
– Просто помолчи. Пожуй пока булочку. Я сказала, что читала книгу Себастьяна. Твою я тоже прочла.
– Понимаю, что это звучит по-детски, но давай лучше не будем о ней говорить.
– Все, что я хочу сказать – что это хорошая книга. Ты, Крис Кармоди, написал отличную книгу. Провел большую работу и сделал из нее совершенно верные выводы. А теперь ругаешь себя за то, что на них решился?
– Элейн…
– И собираешься смыть свою карьеру в унитаз, делая вид, что работаешь? Срываешь один срок за другим, трахаешь официанток с большими сиськами, напиваешься, чтобы уснуть? Да на здоровье. Думаешь, ты один такой на свете? Слегка не угадал. Жалость к себе – увлекательное хобби!
– Человек умер, Элейн.
– Ты его не убивал.
– Спорное утверждение.
– Нет, Крис, абсолютно бесспорное. Галлиано либо слетел с обрыва случайно, либо это был осознанный акт самоуничтожения. Может быть, он раскаялся в грехах, может быть, нет – но это были его грехи, не твои.
– Я выставил его на всеобщее обозрение.
– Ты выставил на обозрение определенную деятельность – а она была эгоистичной, до крайности неразборчивой в средствах и представляла угрозу для невинных людей. Так получилось, что это была деятельность Галлиано, и так получилось, что Галлиано улетел на мотоцикле в реку Мононгахилу, – но оба этих выбора сделал он, а не ты. Ты написал хорошую книгу…
– Господи, Элейн, по-твоему, чего миру не хватало, так это еще одной хорошей книги?..
– …Правдивую книгу, а то, что ты был при этом оскорблен в лучших чувствах, тебе только в плюс!
– Я рад все это слышать, однако…
– Однако дело в том, что ты очевидным образом зря потратил время в Кроссбэнке, и меня беспокоит, что ты и здесь не найдешь ничего полезного, решишь, что сам во всем виноват, и не сдашь рукопись в срок – что позволит существенно продвинуть вперед проект по саморазрушению, за который ты с таким энтузиазмом взялся. А это, черт побери, крайне непрофессионально. Каким бы болваном ни был тот же Фогель, он-то свой текст на- пишет.
Крис уже собирался просто встать и покинуть ресторан. Можно вернуться в спортзал, взять интервью у сменных работников, которым все равно некуда податься. По крайней мере, поговорить они не откажутся. Монолог Элейн лишь усиливал его чувство вины.
Прибыл лосось, покрытый затвердевающей корочкой масла.
– Что от тебя требуется… – Элейн осеклась. Над столом навис официант с огромной деревянной перечной мельницей в руках. – Уберите это отсюда, будьте любезны.
Официант поспешно ретировался.
– Прекрати вести себя так, будто ты совершил нечто постыдное. Ты написал книгу. Кто-то проявляет к тебе враждебность из-за нее – встречай их с открытым забралом. Кто-то боится тебя из-за нее – используй их страх. Пусть даже тебя бойкотируют – напиши о том, как тебя бойкотировали и что это такое – быть парией в Слепом Озере. Главное – не упускай возможность. – Она наклонилась вперед, чуть не оказавшись рукавами в масляном соусе. – Понимаешь ли, Крис, это все-таки Слепое Озеро. Неотесанная публика может очень слабо представлять, что здесь происходит, но мы-то с тобой знаем, ведь так? Здесь и сейчас переписываются все учебники. Здесь человечество определяет свое место во Вселенной. Это опорная точка – того, что мы есть, и того, чем мы будем.
– Ты говоришь как по писаному.
Она чуть отстранилась.
– Думаешь, я слишком стара и цинична, чтобы распознать по-настоящему великие вещи?
– Я имел в виду…
– Чтоб ты знал – я сейчас с тобой совершенно откровенна.
– Элейн, я просто не в том настроении, чтобы слушать лекцию.
– Ладно, Крис. Поступай, как знаешь. – Она махнула рукой в сторону тарелки. – Если хочется, принимайся за эту несчастную рыбу.
– Палатка, – напомнил ей Крис. – В пустыне Гоби.
– Ну, в известном смысле – да, палатка. Надувное сооружение, доставленное самолетом из Пекина. Аккумуляторы, обогрев, спутниковое телевидение.
– Прямо как Рой Чепмен Эндрюс.
– Слушай, – сказала она, – я в конце концов журналист, а не мученик науки.
Пять
Видеотрансляция за выходные так и не заработала – Маргерит это обеспокоило, а Тесс повергло в крайнее уныние. Аналогичным образом за пределы огороженного периметра Слепого Озера нельзя было ни дозвониться, ни достучаться по сети.
Маргерит могла лишь предполагать, что и без того сложный протокол безопасности Слепого Озера обогатился какими-то новыми запретами. За время ее работы в Кроссбэнке комплекс закрывали подобным образом не один раз. Как правило, это длилось не более нескольких часов, хотя в одном случае (неавторизованный полет над территорией – как потом оказалось, у пилота небольшого частного самолета одновременно вышли из строя навигационное оборудование и передатчики) периметр был закрыт целую неделю, что вызвало небольшой скандал.
Не сказать чтобы карантин в Слепом Озере причинил Маргерит существенные неудобства, во всяком случае, поначалу. Она все равно никуда не собиралась, и снаружи не было никого, с кем бы ей не терпелось поговорить. Отец, живший в Огайо, обычно звонил ей каждую субботу, однако он с уважением относился к вопросам безопасности и не стал бы беспокоиться понапрасну из-за какого-то отсутствия связи. Другое дело – Тесс.
В сущности, она не относилась к тому типу детей, которые способны сутками не отрываться от видеопанели. Ей нравилось играть снаружи – преимущественно в одиночестве, – а Слепое Озеро было одним из немногих мест на Земле, где ребенка можно отпустить на улицу без сопровождения, не опасаясь рисков, связанных с наркотиками и преступностью. Чистое небо прохладного субботнего утра к полудню затянули асфальтового цвета тучи, периодически яростными шквалами налетал дождь. Температура упала ниже десяти по Цельсию, и хотя Тесс даже решилась однажды выбраться наружу – до гаража, покопаться в коробке с куклами, так и не разобранной с переезда, – она очень быстро вернулась, продрогнув насквозь, несмотря на фланелевую куртку.
В воскресенье погода не изменилась, порывы ветра свистели в водосточных желобах и даже задували в дом сквозь вентиляционную решетку в ванной. Маргерит спросила у Тесс, не хочет ли она поиграть с кем-нибудь из школьных подружек. Тесс это предложение озадачило, но в конце концов она назвала девочку по имени Эди Герундт. Как правильно пишется «Герундт», она точно не знала; по счастью, в телефонной книге Слепого Озера на каждую букву было не так уж много фамилий.
Мать Эди, Конни Герундт, как оказалась, работала аналитиком в Видео и без колебаний согласилась привезти Эди к ним поиграть. (Даже не спрашивая у дочки – надо полагать, та изнывала от скуки не меньше Тесс.) Они приехали меньше чем через час. Мама и дочка походили друг на друга, словно две русские матрешки из одного комплекта, отличаясь лишь размерами. Обе были глазастые, растрепанные и чем-то напоминали мышек – правда, во взрослом лице Конни это было не так заметно.
У Эди Герундт было с собой несколько недавно загруженных видеопрограмм, так что обе девочки немедленно расположились перед панелью. Конни задержалась минут на десять, чтобы с явной нервозностью пожаловаться, как затянулся карантин и насколько это неудобно, ведь она как раз собиралась съездить в Констанс, потому что закупаться перед Рождеством лучше заранее. Потом сказала, что ей нужно идти и что она вернется за Эди в пять.
Маргерит понаблюдала за девочками, усевшимися перед видеопанелью. Программа «Приключения девочки-панды» была, по меркам Тесс, немножко детской, но Эди принесла комплекты синхроочков, хотя, как считалось, носить их подолгу вредно для глаз. Иной раз девочки одновременно пытались от чего-то увернуться – надо полагать, из экрана в этот момент на них выпрыгивали трехмерные монст- рики.
Больше, казалось, их ничто не связывало. Они сидели на противоположных концах дивана, откинувшись на мягкие подушки под разными углами. Маргерит сразу же почувствовала неясную жалость к Эди – одну из девочек, самой природой предназначенной, чтобы с ними не водиться. Руки и ноги неуклюжие, точно протезы, замедленная реакция, сбивчивая речь, на лице застыло выражение постоянного стыда.
Какая все-таки Тесс молодец, что решила подружиться с такой девочкой, как Эди Герундт.
Разве что…
Разве что это Эди решила с ней подружиться.
После кино девочки уселись играть в куклы, которых Тесс вызволила из гаража. Куклы были разношерстными, большую часть Тесс собрала на блошиных рынках в те времена, когда Рэй предпочитал на выходных выезжать из Кроссбэнка, чтобы прокатиться через деревушки Нью-Гэмпшира. Некоторые выцвели на солнце, их суставы были странно вывернуты, а юбки не подходили к блузкам, попадались фигурки героев из давно забытых фильмов, с раскинутыми руками и ногами. Тесс попыталась увлечь Эди сценарием («вот мама, вот папа, их ребеночек проголодался, но маме и папе нужно на работу, они позвали сиделку»), однако той быстро надоело, и она ограничилась тем, что промаршировала каждой куклой вдоль кофейного столика под бессмысленный монолог («я девочка, у меня собачка, я красивая, а ты дура»). Тесс, словно ее отстранили, вернулась на диван и, наблюдая за ней, начала ритмично постукивать затылком о подушку. Примерно раз в секунду – пока Маргерит не подошла к ней и не остановила, мягко коснувшись волос.
Это вот постукивание головой, а также то, как поздно Тесс начала говорить, и стали для Маргерит первыми сигналами, что дочка у нее не совсем обычная. Не то чтобы с ней что-то нехорошо – с таким суждением Маргерит никогда бы не согласилась. И все-таки Тесс была не совсем обычной, у нее имелись кое-какие проблемы. Хотя ни один из благонамеренных психологов, с которыми Маргерит консультировалась, так и не смог ей объяснить, в чем именно эти проблемы заключаются. В основном они заводили речь об идиосинкразическом пороговом аутизме или синдроме Аспергера. В переводе это означало: ярлычок для симптомов вашей дочери у нас найдется, но помочь мы ничем не можем.
Маргерит водила Тесс на физиотерапию, чтобы улучшить координацию движений и «проприоцепцию», пробовала курсы лекарств, которые должны были изменить ее уровень серотонина, или допамина, или кью-фактора, однако никаких заметных перемен в состоянии Тесс добиться не удалось. Вероятно, это означало, что Тесс просто не такая, как все, что необычная отстраненность и связанная с этим социальная изоляция так и останутся проблемами, с которыми ей придется жить – или же придется преодолеть их собственным сознательным усилием. Не следует манипулировать ее нейрохимией, решила наконец Маргерит. Тесс еще ребенок, ее личность не вполне сформирована, а лекарства или давление приведут лишь к тому, что эта личность окажется вылепленной согласно чьему-то чужому вкусу.